Остановясь примерно в двадцати шагах от поляны, где росли лилии (после того как они чуть не погубили Чи-Чи, мы отнесли наш лагерь на несколько сотен ярдов в сторону), Доктор присел на корточки и начал покачивать головой. Лилии тут же принялись двигать головками в ответ, подрагивая, изгибаясь, раскачиваясь и наклоняясь вниз.

— Ты готов, Стаббинс? — спросил Доктор.

— Готов, — ответил я, убедившись, что мой карандаш хорошо заточен и его острия хватит на достаточно долгое время.

— Отлично, — сказал Доктор. — Начинай записывать.

Доктор. Вам нравится этот неподвижный образ жизни — когда все время остаешься на одном месте и не можешь его покинуть?

Лилии (видимо, некоторые из них отвечали хором). Конечно, нравится. Неподвижность нам нисколько не мешает. Нет события, о котором бы мы не узнали.

Доктор. И кто же вам рассказывает?

Лилии. Как кто? Другие растения, пчелы, птицы, — они приносят нам все свежие новости.

Доктор. Так вы умеете разговаривать с пчелами и птицами?

Лилии. Разумеется, как же иначе!

Доктор. Но пчелы и птицы — существа совсем иного рода, у вас с ними нет ничего общего.

Лилии. Верно. Но пчелы часто прилетают к нам за нектаром. А птицы — особенно певчие — любят сидеть под нашими листьями, они щебечут, судачат между собой и рассказывают нам, что творится на свете. По-вашему, нужно что-то еще?

Доктор. Что вы, что вы… Я вовсе не хочу вас обидеть. Но неужели вам не хочется двигаться, путешествовать?

Лилии. Да нет же, честное слово! Много ли проку во всей этой беготне? Поверьте, нет ничего лучше родного дома — если, конечно, это уютный дом. Жизнь, которую мы ведем, очень приятна. И к тому же совершенно безопасна. А вот те, кто носится с места на место, вечно попадают в переделки: то сломают ногу, то еще что-нибудь. С нами же ничего подобного просто не может случиться. Мы спокойно наблюдаем, как мир движется вокруг нас. Иногда мы болтаем друг с дружкой, а если этого мало, можно послушать, о чем сплетничают птицы и пчелы.

Доктор. И вы в самом деле понимаете язык птиц и пчел?! Нет, вы меня просто поражаете!

Лилии. Понимаем превосходно, и не только его — язык жуков и мотыльков тоже.

В этот момент нашей беседы (первой, которую я записал в блокнот) мы сделали потрясающее открытие: оказалось, что у кокетливых лилий есть зрение. Как я уже говорил, свет на Луне был довольно тусклым. Так вот, Доктору внезапно захотелось курить. Он спросил у лилий, не помешает ли им табачный дым. Те ответили, что не имеют об этой вещи никакого представления. Тогда Доктор сказал, что сейчас раскурит свою трубку, а если дым придется им не по вкусу, тут же ее погасит.

Он достал из кармана коробок и зажег спичку. До этого мы не отдавали себе полного отчета, насколько мягок и нежен лунный свет. Правда, пламя, с которым мы имели дело во время поисков дымной древесины, было несравненно сильнее, чем огонек спички. Но в ту пору нас занимали прежде всего результаты наших опытов и лишь потом все остальное. Теперь же нам бросилось в глаза, как резко дернули своими головками лилии, отстраняясь от вспышки, и мы поняли, что этот огонек на фоне привычного для них дневного освещения кажется необыкновенно ярким.

Увидев, как лилии отпрянули от горящей спички, Доктор проявил самый живой интерес к этому неожиданному воздействию, которое оказал на них приток света.

— Так-так, Стаббинс, — шепнул он мне, — они не могли почувствовать тепло, мы с вами были слишком далеко. Если их заставил отвернуться блеск огня, значит, у этих цветов есть органы, которые настолько восприимчивы к свету, что позволяют им видеть! Проверим, правильно ли я рассуждаю.

И Доктор вновь стал задавать лилиям вопрос за вопросом, стараясь понять, что они сами знают о своем чувстве зрения. Он выбрасывал вперед то одну руку, то другую и спрашивал, какие он делает движения. Лилии каждый раз давали безошибочные ответы (притом что они не могли догадываться о цели, которую преследовал Доктор). Затем, приблизившись к одному большому цветку, Джон Дулитл очертил около него круг в воздухе и тот, поворачивая свою головку, в точности повторил движение его руки.

Завершив наши эксперименты, мы пришли к твердому убеждению, что кокетливые лилии действительно обладают своеобразным чувством зрения, — хотя нам не удалось понять, где же у них находятся органы, которые можно было бы назвать глазами.

Доктор потратил несколько дней, пытаясь решить эту проблему. Но, по его собственному признанию, не добился полного успеха. В качестве предварительной гипотезы (так и не найдя у лилий каких-либо глаз в нашем понимании этого слова) Джон Дулитл был вынужден допустить, что та их способность, которую он принял за чувство зрения, является в действительности совсем иным, на удивление разработанным чувством, обеспечивающим сходный эффект.

— В конце концов, Томми, — сказал он мне, — из того, что мы сами имеем лишь пять чувств, никак не следует, что у других существ их не может быть больше. Давно ведь уже высказывали предположение, что некоторые птицы обладают шестым чувством. И судя по тому, что эти цветы реагируют на свет, могут различать цвета, движения, формы, нужно думать, что они выработали собственный способ зрения, — хотя от природы не наделены глазами… М-да… Значит, видеть можно и с помощью каких-то других органов…

Тем же вечером, когда все наши дневные труды были закончены, Доктор, разбирая свои вещи, обнаружил среди бумаг иллюстрированный каталог растений, который он по чистой случайности прихватил с собой. Страстный садовод, Джон Дулитл получал каталоги едва ли не от всех торговцев семенами и сеянцами, какие жили в Англии.

— Ну, Стаббинс, — воскликнул он, весело листая страницы нарядного ежегодника, — нам, кажется, повезло: теперь можно еще лучше испытать зрение лилий. Красочные изображения цветов — это же именно то, что нам нужно!

На следующий день Доктор использовал каталог в очередной беседе с кокетливыми лилиями, и его идея была вознаграждена прекрасными результатами. Он подносил прямо к головкам цветов яркие изображения петуний, хризантем и мальв, держа книгу так, чтобы на картинки падал свет. Даже мы с Чи-Чи сразу заметили, какое ошеломляющее впечатление производили эти рисунки. Наклоняя стройные стебли вперед и вниз, лилии приближали свои огромные раструбы к страницам, чтобы получше все рассмотреть. Затем они поворачивались к соседкам, обмениваясь критическими суждениями.

Позже Доктор перевел мне все, что говорили тогда лилии, и я записал это в блокнот. Особенно им хотелось узнать, чьи портреты они видят в каталоге. В том, как лилии говорили об этих цветах (точнее, о каждой их разновидности), ощущался глубокий личный интерес. Мы впервые получили какое-то, пока еще очень отдаленное, представление о том, что Доктор впоследствии назвал «светской жизнью» лунных растений. Впору было подумать, что перед нами земные женщины, — так глубоко эти прелестные создания были поражены нашими картинками и так сильно они жаждали узнать все, что касалось чужестранных красавиц и их образа жизни.

Столь пристрастное отношение лилий к наружности и побудило Джона Дулитла назвать этот вид лунных растений кокетливыми лилиями. Наши новые знакомые много часов подряд беседовали на своем забавном наречии с Доктором, расспрашивая его об экзотических цветах, которые были изображены в книге. Они не скрыли огорчения, узнав, каковы действительные размеры большинства земных цветов. (Но, кажется, отчасти лилиям и польстило, что уж в этом-то по крайней мере их сестры из другого мира не могут с ними соперничать.) Были они изумлены и тем, что, насколько известно, у нас на Земле ни цветы, ни растения никогда не вступали в общение с людьми, птицами и другими представителями животного мира.