Все прочие частности этого похода, равно и крещения Владимирова в Херсоне не подлежат уже ныне никаким недоумениям и спорам, и потому нет нужды разбирать их каждую порознь. Не можем, однако ж, пройти здесь молчанием двух из них, которые, хотя и не отвергаются прямо, но как-то забываются или поставляются в тени нашими историками. Это, во-первых, внезапное исцеление великого князя Владимира от поразившей его слепоты — за истинное чудо принято было исцеление сие самим великим князем и всеми окружавшими его очевидцами; как истинное чудо изображается оно преподобным летописцем; истинным чудом, следовательно, должно быть признаваемо и нами. А во-вторых, обстоятельный Символ веры, который преподан был Владимиру после его крещения. Мы думаем, что этот Символ есть действительно тот самый, который заповедан был просветителю России, и потому есть драгоценнейший памятник нашей церковной старины, как договоры первых князей киевских с греческими императорами — драгоценнейшие памятники нашей старины гражданской. Ныне соглашаются, что помянутые договоры отнюдь не выдуманы самим летописцем, а точно существовали, дошли до него в письмени — в подлинниках или в копиях с подлинников — и только внесены им в летопись. Почему же не сказать того же самого и об исповедании веры, которое вручено было нашему великому князю, без сомнения, на бумаге в руководство на всю последующую жизнь и которое, будучи привезено им в Россию, наверно, сохраняемо было им до конца жизни во всей целости, потом завещано детям как великая святыня, и таким образом удобно могло дойти, хотя в копиях, до преподобного Нестора? Ныне сделалось известным, что этот Символ есть буквальный перевод греческого исповедания веры, написанного еще Михаилом Синкеллом (умер ок. 835 г.) [*580]. И мы вправе смотреть на этот Символ как на первый урок в православии, какой преподала нам православная Греция в лице просветителя нашего отечества.
Разобравши, таким образом, по частям всю историю обращения великого князя Владимира, что ж скажем мы, наконец, о причинах сего великого события? Определить их тем необходимее, что на этот счет существует несколько мнений, большею частию ложных, неосновательных и недостойных предмета. Последуем опять указаниям летописца.
Все дело, как представляет он, начинается с того, что к Владимиру приходят проповедники веры: сперва болгарские, потом римские, далее иудейские, — и Владимир охотно выслушивает их. Но как Владимир мог согласиться на выслушивание, как не отверг он с первого раза предложения послов болгарских и затем всех прочих? Явный знак, что он уже не тверд был в своей праотеческой вере, не был сердечно к ней привержен, что он еще прежде внутренне в ней поколебался. А между тем, каким было пламенным ревнителем отеческих верований явился сей великий князь по вступлении на престол киевский! С каким усердием и любовию еще так недавно спешил он воздвигнуть богатейшие языческие истуканы и приносить им вместе с подданными во свидетельство благодарности даже человеческие жертвы! Перемена в таком пламенном язычнике, и перемена внезапная, совершившаяся тайно, без всяких внешних побуждений, сильный перелом в убеждениях религиозных на самой высшей степени их развития ничем иным не могут быть объяснены, как только сверхъестественным действием Божественной благодати. Она только одна могла так быстро и сильно поколебать сердце, глубоко утвержденное в отеческих суевериях, и притом сердце, загрубелое в величайших пороках, какие позволял себе Владимир-язычник; она только одна могла пробудить в нем голос совести и показать этому человеку всю преступность его прежней жизни и всю тщету идолослужения; она одна могла таким образом приуготовить его к слушанию разных проповедников и предрасположить к верованию во Евангелие, ибо спасительная вера есть дар Божий (Еф. 2, 8; 4, 7), а человеческие средства могут лишь отчасти содействовать к ее утверждению (1 Кор. 3, 7 и 9). Вот где истинное начало великого подвига Владимирова! Начало, которое, без сомнения, не раз исповедовал впоследствии сам великий князь, сознавали и исповедовали его современники и ближайшие потомки. «Когда жил он, — говорит один из подобных людей, — и землею своею управлял с правдою, мужеством и смыслом, пришло на него посещение Вышнего, призрело на него всемилостивое око благого Бога, и воссиял в сердце его разум; он уразумел суету идольского заблуждения и взыскал единого Бога, сотворившего все видимое и невидимое» [*581].
Дальнейшее продолжение святого дела, по-видимому, зависит уже все от самого великого князя Владимира. Он выслушивает разных веропроповедников, судит, оценивает их показания — и избирает веру лучшую; он советуется со своими боярами и старцами, отправляет послов для испытания вер на месте, внимает повествованию возвратившихся послов, еще более утверждается в своем избрании, решается принять и действительно принимает веру православную. Мудрое и обстоятельное исследование вер и полное, искреннее убеждение в превосходстве греческой пред всеми прочими — вторая причина обращения великого Владимира [*582], которую можем приписать его собственному уму, повторяя вслед за древнейшим архипастырем нашим: «Ты, Блаженный, пришел ко Христу, руководясь только своим добрым смыслом и острым умом; ты постигнул, что един есть Бог, творец невидимого и видимого, небесного и земного и что послал Он в мир для спасения людей своего возлюбленного Сына. С сими помыслами вступил ты в святую купель» [*583]. Но и здесь так много очевидного участия истинного Виновника всех благ — Бога! Кто устроил, что проповедник греческий пришел ко Владимиру после всех прочих и потому имел случай, с одной стороны, показать князю недостатки других, уже известных ему вер, а с другой — своими умными рассуждениями о вере православной и яркою картиною Страшного Суда так глубоко подействовать на сердце обращавшегося язычника? Ведь все это могло последовать совсем наоборот. Кто устроил потом, что послы русские так сильно поражены были величественностию греческого богослужения и удостоились в то же время видения сил горних [*584]? Кто расположил так, а не иначе весь последующий ряд обстоятельств? Нужно же было, чтобы осада Херсона сделалась продолжительною и неудачною, и это исторгло у Владимира решительный обет принять святую веру в случае успеха; нужно было Владимиру по взятии Херсона узнать о греческой царевне Анне, потребовать руки ее у императоров и получить от них новое сильнейшее возбуждение к принятию святой веры. Наконец, кто как не Всевышний поразил слепотою Владимира, который, по замечанию одной летописи, пред прибытием Анны якобы начал было колебаться в своем святом намерении [*585], и кто потом чудесно исцелил его от слепоты, едва только освятился он в купели крещения? Таким образом. Отец Небесный, восхотевши привлечь ко Христу Спасителю мира великого князя русского, а чрез него и всю Россию, благоволил употребить для сего все средства, какие только употребляет Он для обращения к себе чад заблудших: и средства естественные — внутренний голос совести и внешние обстоятельства, и средства сверхъестественные — чудесные.
Умолчим ли, наконец, о том, что в деле обращения Владимирова принимал деятельное участие самый народ русский в лице представителей своих — бояр и старцев и тех разумнейших десяти мужей, которые посланы были для испытания вер на месте? Мудрые и глубоко рассудительные советы первых, сильные и непритворные убеждения последних, которые благоволил выслушивать и принимать мудрый князь, это всеобщее сочувствие сокровенным желаниям своего сердца, эта тайная, но, тем не менее, очевидная склонность всех окружающих к православной вере греческой, какие видел, осязал и чувствовал Владимир, по всей справедливости можно назвать третьего, истинною причиною его крещения.
Как после сего должны показаться нам бедными все другие мнения о причинах принятия Владимиром христианства — мнения, не основанные на известиях нашей древней летописи!
У одного арабского писателя тринадцатого уже века встречается мысль, будто Владимир крестился по честолюбию и из желания быть в родстве с греческими императорами, будто император Василий, боясь успехов мятежника Фоки, просил у нашего великого князя вспомогательного войска, а Владимир потребовал за то руки греческой царевны и согласился быть христианином [*586]. Но очевидно, что этот писатель судил только по неверным и смешанным слухам и вообще не знал подробностей события, которые так легко было сохранить во всей правильности нашему древнейшему отечественному летописцу: не знал ни о том, что ко Владимиру приходили послы разных народов с предложениями о перемене религии, что он испытывал предлагаемые ему веры, советовался о них со своими боярами, посылал нарочитых мужей для разведывания о них и потом-то уже решился креститься; что он услышал о существовании греческой царевны уже по взятии Херсона, потребовал руки ее у императоров как победитель, а не по поводу их просьбы о вспомогательном войске и послал им это войско уже по вступлении с ними в родство. И если бы, действительно, только честолюбие и желание родственного союза с царями греческими расположило Владимира креститься, то зачем бы ему предварительно делать все то, что он делал, — допускать к себе и выслушивать разных веропроповедников, посылать своих послов, медлить, рассуждать, советоваться о вере, предпринимать поход на Херсон и проч.? Не достаточно ли было бы отнестися прямо к греческим императорам с прошением о руке сестры их и объявить им о своей готовности под этим условием принять их веру, а в случае отказа идти на них войною? Между тем, все было в другом виде.
