Общественную ситуацию характеризуют не только цифры, но и характерные для эпохи настроения… Так вот, красноречивое признание вырвалось после войны у Перси Гаррисона Фоссета, английского географа, топографа, археолога, путешественника и офицера английской армии: «Из поймы и вы нес убеждение в том, что как мировая держава Британия находится на ущербе… Надо полагать, тысячи людей утратили подобные иллюзии за эти четыре года, прожитые в грязи и крови. Таково неизбежное следствие войны для всех, за исключением тех немногих, кто нажился на ней».

Франция свела баланс войны с активом в 3,5 миллиарда и пассивом в 10,5! Ростовщик мира, нажившийся на колониях и займах, попадал в положение чистого должника.

Россия в своем пассиве имела разоренную двумя войнами страну, многовековые последствия татаро-монгольского на шествия — в виде изломанного национального характера, отсталости, невежества масс, но зато в активе мы получили такое государство, где у Капитала власти не было.

Актив, в перспективе, громаднейший. Мы уже знаем долговые цифры, которые не сулили России, останься она буржуазной, ничего хорошего. А вот уже не цифры, а мнения на ту же тему. «То, что мы наблюдаем в России, является началом вели кой борьбы за ее неизмеримые ресурсы сырья», — сообщал в мае 1918 года журнал англо-русских финансовых кругов «Россия». Похоже писала и «Лондон файнэншл ньюс» в ноябре того же года: «События все более принимают характер, свидетельствующий о тенденции к установлению над Россией международного протектората по образу и подобию британского плана для Египта. Такой поворот событий сразу превратил бы русские ценные бумаги в сливки международного рынка».

Но с Россией у США вышла осечка. «Сливки» скисли, бывшие ценные бумаги, по причине жесткости и чересчур хорошего качества, нельзя было использовать даже для целей утилитарных.

Зато с Германией у янки наблюдались сплошные активы. И дело было не только в репарациях и долгах как таковых. Одна лишь цитата из прекрасной книги американского экономиста Ричарда Сэсюли «ИГ Фарбениндустри» (издана на Западе в 1947 году и в сталинском СССР — уже в 1948). Одна цитата показывает, что значил для США разгром Германии: «Начавшая было развиваться американская химическая промышленность также была подавлена немцами в период, предшествующий Первой мировой войне. Одним из средств, при помощи которого был достигнут этот результат, явилось снижение цен. В течение десяти лет, с 1903 по 1913 год, немецкие фабриканты продавали, например, салициловую кислоту в США на 25 % дешевле, чем в самой Германии (и, конечно же, еще более дешево, чем фирмы США в США. — С.К.). Это также относилось и к брому, щавелевой кислоте, анилину и другим продуктам. Подобным же средством был и „принудительный ассортимент“: чтобы купить какой-либо особенно нужный продукт из числа изготовляемых немецкими фирмами, американцы должны были купить весь ассортимент продукции. Таким образом происходило вытеснение с рынка американских фирм».

Признание американца тем ценнее, что даже в двадцатые годы чаше говорили о конкуренции не американских, а английских и германских товаров. Большая Советская Энциклопедия писала в 1929 году в томе 15 на странице 601: «По существу история мировой торговли в эпоху империализма (до войны 1914–1918) является историей напряженного соревнования между Германией и Англией. Германский купец преследует английского буквально во всех частях света. В Южной Америке, в Японии, в Китае, в Персии, в Тунисе, в Марокко, в Египте, в Бельгийском Конго — во всех этих странах удельный вес им порта из Германии повышается, а из Англии — уменьшается. Германские товары начинают вытеснять английские даже на рынках британских колоний».

Всё это было верно для вчерашнего дня, а если бы не было войны — то и для самих двадцатых годов. А для тридцатых? А для сороковых?

Перед войной, в 1913 году, крупнейший немецкий экономист (и практический политик) Карл Гельферих пророчество вал: «Развитие германских колоний и теперь еще находится в первоначальной своей стадии. В будущем наши многообещающие начинания создадут нам колониальный рынок для наших промышленных продуктов и культуру сырья, необходимого для нашего народного хозяйства, как, например, культуру хлопка, и этим упрочат наше мировое положение».

Професор Гельферих был ярым монархистом и, увы, не меньшим антисоветчиком. После убийства левыми эсерами в Москве в 1918 году германского посла Мирбаха он был назначен к нам послом и скоро вышел в отставку, считая, что «вредно создавать хотя бы видимость сотрудничества с большевиками». Но о хозяйственных вопросах Гельферих писал не с бухты-барахты: он служил в колониальном ведомстве, был статс-секретарем финансов, произвел исчисление народного дохода Германии. И из его констатации следовало, что к тридцатым—сороковым годам Германия могла оставить далеко позади не только Англию, но и обойти Америку.

Мировой войной Америке удалось сбить немцев с темпа. Теперь можно было вздохнуть свободнее, а в какой-то мере и получить германские патенты, хотя к этой «святая святых» в Германии относились ревниво и не очень-то подпускали сюда даже победителей.

И, надо сказать, несмотря на все репрессии и репарации, немцы доказали, что они умеют сопротивляться даже на коленях. А германский Капитал сумел использовать для восстановления утраченных позиций все средства: прочные связи с Капиталом США, разногласия между Англией и Францией, потенциал отношений с новой Россией…

Использовался и такой жестокий по отношению к собственному народу метод, как инфляция. У инфляции было не сколько причин — и ни одной объективной. Все объяснялось не стихийными бедствиями и даже не катастрофическим не достатком материальных средств, а жадностью, жестокостью и желанием решить шкурные проблемы капитала, как немецкого, так и международного, за счет многомиллионных масс.

Формально инфляция началась уже 31 июля 1914 года — Рейхсбанк прекратил обмен банкнот на золото. Тогда в обращении ходило «бумаги» на 2 миллиарда марок. Через девять лет, перед стабилизацией марки, бумажных денег было выпущено на 93 триллиона, а может, и больше.

Заработная плата выдавалась каждый понедельник по индексам стоимости жизни, опубликованным в прошлую среду. Но и это не помогало — «покупательная сила марки таяла не по дням, а по часам». Последние слова взяты не из сентиментального романа, а из энциклопедического издания.

Хозяйки уходили на рынок с двумя корзинками: одна (маленькая) — для провизии, вторая (побольше) — для бумажных денег. И все чаще в маленькой корзинке оказывались даже не суррогаты (Erzatz), а «суррогаты суррогатов» (Erzatz-Erzatz). Далеко не полный список продовольственных эрзацев превышал уже 11 тысяч названий!

До войны лучше германского рабочего оплачивался только американский рабочий. А в апреле 1922 года английский статистик Джон Гилтон подсчитал: чтобы купить один и тот же набор продуктов американскому каменщику нужно было работать один час, английскому — три, французскому — пять, бельгийскому — шесть, а немецкому — семь часов с четвертью.

Курс доллара тогда составлял триста марок за доллар. Однако марку подорвала уже выплата первого репарационного миллиарда в августе 1921 года, и к концу 1922 за доллар давали семь с половиной тысяч марок. Окончательно же сводил с ума 1923 год: к марту доллар стоил 21 тысячу, к сентябрю — 110 миллионов, а к декабрю — более 4-х миллиардов марок! По сравнению с 1913 годом реальная заработная плата падала так: в апреле 1922 — 72 % по сравнению с довоенной, в октябре — 55, в июне 1923 — 48.

Немцев спасали только дешевый хлеб (который, к слову, до выпуска закона от 23 июня 1923 года добывался по разверстке) и высокая урожайность хорошо поставленного сельского хозяйства. Немецкий бауэр даже после изнурительной войны по луча с гектара в полтора раза больше пшеницы, чем канадец, и в два с половиной раза больше, чем американский фермер. Но Германия, все же, голодала.