Однако для «германского агента», якобы получившего «миллионы золотых марок» от «германского генштаба», Ленин повел себя странно. Во второй половине апреля в Петро град приехал известный датский социал-демократ Фредерик Боргбьерг, связанный с немецким правым социал-демократом Шейдеманом (через полтора года он войдет в последнее имперское правительство Макса Баденского).
Боргбьерг от имени Объединенного комитета рабочих партий Дании, Норвегии и Швеции предложил социалистическим партиям России принять участие в конференции по вопросу о заключении мира. Созвать её предлагалось в Стокгольме в мае 1917 года.
6 мая на заседании Исполкома Петроградского Совета, где большинство было тогда у меньшевиков, Боргбьерг откровенно сказал: «Германское правительство согласится на те условия мира, которые германская социал-демократия предложит на социалистической конференции…».
Шито тут всё было, конечно, белыми нитками, читатель! Ясно, что «условия мира германской социал-демократии» от первого до последнего пункта напишут германский Генштаб и канцлер Бетман-Гельвег. Так что один-то агент германского Генштаба без кавычек в мае 1917 года по Петрограду разгуливал — это был датчанин Боргбьерг.
Как же «помог» ему в этом деле Ленин? А вот как… 8 мая Исполком Петросовета заслушал мнения партийных групп. За поездку в Стокгольм высказались трудовики, бундовцы и меньшевики. Большевики же — по требованию Ленина — объявили участие в такой «мирной» затее полной изменой интернационализму.
А Апрельская конференция большевиков, проходившая с 7 по 12 мая, разоблачила Боргбьерга как… агента германской: империализма. Ленин, выступая на ней 8 мая, сказал:
— Я не могу согласиться с товарищем Ногиным. За всей этой комедией якобы социалистического съезда кроется самый реальный политический шаг германского империализма. Тут не может быть и тени сомнения, что это предложение немецкого правительства, которое не делает таких шагов прямо и которому нужны услуги датских Плехановых, потому что на та кие услуги немецкие агенты не годятся. Положение Германии самое отчаянное, вести теперь эту войну — дело безнадежное. Вот почему немцы говорят, что готовы отдать почти всю добычу, ибо они все-таки стремятся при этом урвать кое-что…
Зал слушал внимательно, хотя не все лица выражали одобрение и понимание. Вроде бы речь о мире, а Ленин — против. Ленин же продолжал:
— Несомненно, что когда английские и французские социал-шовинисты сказали, что они не идут на конференцию, — они уже все знали: они пошли в свое министерство иностранных дел, и им там сказали: мы не хотим, чтобы вы туда шли… Вот почему, товарищи, я думаю, что нам эту комедию нужно разоблачать. Все эти съезды не что иное, как комедии, прикрывающие сделки за спиной народных масс…
Вот тебе и «пломбированный вагон»! Вот тебе и «немецкий шпион»! А ведь как удобно было бы укрыться за спиной Боргбьерга действительному агенту немцев…
Впоследствии отставные «социалистические» политики Февраля об истории с Боргбьергом вспоминать не любили, а если и вспоминали, то с явным намерением затемнить неприглядный для них эпизод.
Так, Владимир Бенедиктович Станкевич (точнее — Владас Станка), приват-доцент кафедры уголовного права Петербургского университета и лидер фракции трудовиков («энэсов» — «народных социалистов»), покинувший Россию в 1919 году и с 1949 года живший в США, написал о Боргбьерге следующее: «Подлинное же мнение большинства германской социал-демократии привез представитель датских социалистов Боргбьерг. Он появился как-то таинственно, произнес небольшую (!? — С.К.) речь с явными недомолвками, потом на неделю куда-то стушевался. Потом появился опять и заявил, что может приблизительно изложить мнение германских социалистов. Но это мнение отнюдь не произвело впечатления ответного рукопожатия, а скорее, попытки спекульнуть на русской революции».
В общем, по Станкевичу, выходило, что приезжала, мол, какая-то мелкая подозрительная «шушера», которую никто (и особенно «трудовики» во главе со Станкевичем-Станкой) не воспринял всерьез. А ведь пятидесятилетний Боргбьерг к тому времени был уже двадцать лет депутатом датского парламента, главным редактором центрального органа партии — газеты «Социал-демократ». К Октябрю он отнесся враждебно, а в двадцатые и тридцатые годы занимал в королевском правительстве Дании посты министра социального обеспечения, а потом — образования.
Поэтому Станкевич говорил тогда с ним «без дураков», прекрасно представляя себе все немалые фактические полномочия датчанина.
* * *
Английские, французские и бельгийские «социалисты большинства» от предложения Боргбьерга отказались, как и Ленин, но по другим причинам! Полностью подчинившись «работодателям», они уже напропалую сотрудничали с правительствами, а те, естественно, желали довести войну до пол ной победы над немцами.
Ведь США уже вламывались в Европу и были отлично подготовлены для того, чтобы быстро обеспечить победу…
Не поддержали германскую (а не датскую, скажем прямо) идею и немецкие левые социал-демократы Роза Люксембург и Карл Либкнехт, сидевшие тогда в тюрьме.
Итак, кайзеровская Германия и царская Россия были обречены как «справа», так и «слева». Собственно, они были обречены уже три года назад. Вильгельм это предвидел, Николай, несмотря на прямые предостережения Дурново, — нет.
Теперь, сделав своё дело, русский царизм ушёл под давлением русской элиты, а элиту сметала стихия народного возмущения.
Пора было уходить и кайзеру, что и произошло осенью 1918 года. В наступающем хаосе Германия оказывалась во власти нескольких разнородных сил, общим у которых было только стремление к низвержению монархии. Одни стремились к этому во имя трудящихся, другие — во имя Капитала. Такое противостояние стало сутью жизни и в послереволюционной России.
Вот такая деталь. Весной 1917 года трудовики-энэсы и другие «социалисты» были готовы договариваться с прогерманским политическим курьером. Однако после того, как Октябрь отстранил их от власти, они начали изображать Германию (не имперскую Германию, а Германию как таковую) средоточием враждебности к России.
После заключения Брестского мира В. Барановский, В. Болдырев, А. Верховский, А. Гоц, И. Пораделов, А. Потресов, В. Розанов, В. Станкевич-Станка, В. Сурин и Н. Хенриксон издали в Петрограде сборник статей «Народ и армия».
Меньшевик Розанов (однофамилец философа) писал: «Германия была нашим неприятелем в войне, теперь она стала нашим врагом. Эта вражда — на целый исторический период. Она не временна и не случайна, она не связана с той или иной комбинацией власти у нас, она не ограничивается Гогенцоллернами с их Гинденбургами. Она — нечто большее и нечто более тяжелое: нашим врагом является целая страна, вся Германия со всей ее современной государственной культурой».
Мирный, казалось бы, человек, медик, а сколько в его словах злобы… И по ним видно, что либеральная, буржуазная, интеллигентствующая Россия даже при своем издыхании тянулась куда угодно: к англосаксам, к французам, но только не к той стране, вражда с которой всегда ослабляла Россию, а партнерство с которой укрепляло ее прежде всего экономически. Да и политически…
Германию вражда с Россией ослабляла ещё более, чем Россию, что хорошо стало видно на примере Брест-Литовского мира.
История его драматична — достаточно вспомнить, что в ходе дискуссии о допустимости его заключения Ленин был готов уйти из ЦК и обратиться непосредственно к партийной массе. «Левые», выступая против мира, не видели того, что Ленин чуть позже разъяснял публично: мир — это передышка для войны.
Ленин напоминал, что бывало немало договоров о «веч ном мире», которые не протягивали и года (с Брестским ми ром так и получилось).
Победоносный для Германии и унизительный (по определению Ленина, «похабный») для России мир ослабил Германию решающим образом.
Получилось по присказке об Иване (в нашем случае — Гансе), который медведя-то поймал, да тот его не отпускал. Вот и имперская германская элита вместо того, чтобы заключить честный демократический мир «без аннексий и контрибуций», пожадничала и, навязав России 3 марта 1918 года в Брест-Литовске очень тяжелые условия мира, одновременно подписала будущий смертный приговор Второму рейху.
