Ну, ещё бы — этот Генштаб, да в разговоре с русским, говорил бы в такие времена что иное! Провоцировать простаков в Англии умели всегда…

Одновременно Грей заверяет послов Австрии и Германии Мендорфа и Лихновски в строгом нейтралитете Англии и ее стремлении уладить австро-сербский конфликт миром. Восьмого же июля сэр Эдуард принимал русского посла графа Бенкендорфа…

— Я крайне озабочен серьезностью складывающегося положения, граф, — страдальчески сообщил шеф «Форин офис».

— Да, на этой покатости можно поскользнуться, если только не обладать сильным духом и решительной волей, — согласился Александр Константинович.

— Прекрасно сказано, — несколько оживился Грей. — И как раз поэтому я убежден, что России нужно решительно поддержать Сербию и защитить ее от произвола австрийцев. Ваш авторитет у славянства, ваша сила…

Бенкендорф вежливо помалкивал и лишь сделал неопределенный жест рукой — а вы, мол, господа, как же?

Грей намека, впрочем, не усмотрел, и Бенкендорфу пришлось задать этот вопрос вслух:

— Но ведь и Англии, очевидно, придется вступиться, если не с нами за Сербию, то за Францию?

Грей опять стал бесстрастен и развёл руками:

— Мы всегда на стороне обиженного и нуждающегося в помощи, господин посол. Но по нашим данным тогда в наиболее тяжелом положении окажется Россия. У меня есть точные сведения: в случае войны Вильгельм и Мольтке очень быстро переместят центр военных операций с запада на восток. Своего основного противника Германия видит в России…

Грей лгал в глаза. Ну и что? Пройдут два десятка лет, читатель, и политику провоцирования СССР против Германии будут проводить уже бывшие коллеги Грея по кабинету Ллойд-Джордж и Черчилль в беседах с нашим полпредом Майским. Другое время, постаревшие фигуры, но цели и методы английской дипломатии не изменятся. А пока что нужно подтолкнуть Россию царскую, потому что без России войну начинать нельзя во всех смыслах. Единственной же надежной гарантией тут могло стать или объявление Россией войны с Германией, или наоборот.

Но обязательно нужно было добиться, чтобы конфликт оформился вначале между этими двумя державами. Только после того, как они увязли бы во взаимных мобилизационных действиях после официального объявления состояния войны между со бой, можно было двигать дело Большой войны дальше.

Нельзя не упомянуть и еще один тонкий момент. В не раз уже цитированной мною книге «Европа в эпоху империализма» академик Тарле заявлял, что германский канцлер Бетман-Гельвег был активным сторонником войны. Но вот как оцени вал того же Бетмана начальник Штаба РККА Б. Шапошников в своем труде «Мозг армии»: «Трагическая личность — один из преемников Бисмарка на канцлерском посту — Бетман-Гельвег думал достигнуть намеченных целей исключительно мирным путем, проводя политику „без войны“. Бетман исходил из того положения, что идущее быстрым темпом развитие производительных сил Германии настолько перегонит остальные государства, что конкуренция их окажется исключенной».

Шапошников воевал с немцами на фронте. А вот Тарле отличался на бумаге, обвиняя Бетмана в том, что в 1914 году в Германии видели главного врага не во Франции, а в России, на том основании, что «победа над Францией казалась нелегкой, но вполне возможной; победа над Россией — и лёгкой и несомненной».

Насколько же академик был прав?..

Не приходится сомневаться, что если бы Германия ударила вначале по России (а не по Франции — как это было в реальности), то Франция активно не вмешалась бы. Ещё чего не хватало — лить кровь французских шевалье во имя жизней сиволапого мужичья!

Зато немцам была бы обеспечена поддержка австрияков. И это — не считая поддержки Евгения Викторовича, приписавшего немцам шапкозакидательские настроения по отношению к России.

Итак, «лёгкая победа», быстрый вояж по западным флангам Российской империи, аннексия Курляндии, русской части Польши, Лифляндии с Эстляндией. Затем — замирение с Росси ей на германских условиях — и Россия со счетов сбрасывается.

Потом можно было передохнуть, чтобы с приходом новых теплых дней ударить по уже одинокой Франции.

Ну разве это не есть та рациональная схема войны для Германии в случае, если бы немцы были настроены так антирусски и были настолько самонадеянны на счет России, как описывал Тарле?

А ведь в реальности немцы строго придерживались ориентированного на Францию плана Шлиффена и на русской границе держали лишь незначительные силы. Со слепой враждой к нам это как-то не вязалось. Может так было потому, что на шей силой пренебрегали? Нет — не настолько глупы и неосведомлены были немцы, чтобы не понимать, что в оборонительной войне Россия как минимум слабости не проявит.

Германия не хотела давать повода к усилению напряженности с Россией. Зато поводы для вражды то и дело давал сам Санкт-Петербург — как чиновный, официальный, так и биржевой.

Чего стоил один шум, поднятый осенью 1913 года вокруг турецкой миссии генерала Лимана фон Сандерса.

Турция обратилась к Германии с просьбой провести полную реорганизацию ее армии. Перевооружить новую армию европейского образца должны были германские оружейные заводы во главе с Круппом.

Конечно, радости для нас в таком сюрпризе было мало. Дружбы с Турцией у нас особой не наблюдалось, зато имелись реальные конфликтные зоны в Закавказье.

Но и немцев можно было понять. От таких предложений и возможностей уважающие себя державы не отказываются. Тут ведь и загрузка своей экономики, и привязка к себе Турции, и интересы Багдадской железной дороги. Так что шуми — не шуми, а Германия от соблазна не отступится. Это было яснее ясного…

Забегая вперед, скажу, что все усилия немцев не особо-то турецкую армию и усилили. Ведь сила современных армий определяется общим уровнем развития общества. А он у тогдашней Турции был еще слишком низким.

Однако вместо того чтобы сделать хорошую мину при плохой игре и максимально сгладить напряженность, обменяв ее на возможные германские уступки нам, Петербург взвился так, что исключительно по нашей инициативе запахло нашей войной с Германией один на один.

До какого-то момента Россию подзуживали еще и из Лон дона. Сэр Эдуард Грей многозначительно давал понять, что он-де не прочь подумать о совместном обращении трех держав (то есть Англии, Франции и России) к Порте…

Но до войны сэр Эдуард доводить дело еще не мог (так со рвалось бы все ее расписание), и поэтому в конце ноября он заявил, что коллективная нота протеста нецелесообразна.

В Берлине относительно умения Альбиона интриговать, конечно, не обманывались. Однако раздражение на Россию было велико из-за нервозности Петербурга, которая, конечно же, была искусственно вызвана Лондоном, Парижем, Нью-Йорком… Очень уж мелким был повод, и очень уж серьезным был итог — русско-германские отношения были испорчены как раз так, как этого и требовали интересы близящейся большой войны.

Итак, к началу 1914 года Германия уже могла понять, что Петербург способен пойти на нее войной. Настроения Франции были известны со времен Седана.

Позицию же Лондона в Берлине оценивали совершенно ошибочно, потому что Англия умело разыгрывала роль нейтрала.

Кайзер, его дипломатическая и генеральская команды мыслить умели, однако разве могли они оценивать расстановку мировых сил так, как эти силы были уже расставлены в действительности? Золотой Интернационал, преследуя свои интересы, уже взял за основу план возвышения США путем мировой войны. И не то что России и Франции, но даже Англии здесь отводилась роль мальчика для битья.

Могли ли так думать в Берлине о «гордом Альбионе», о могучей «Британской империи, над которой не заходило солнце»? Ведь Англии с позиций чисто национальных интересов было нецелесообразно ввязываться в европейскую континентальную войну впрямую.

В Берлине на это рассчитывали, а в Лондоне подобную иллюзию ловко поддерживали. Во имя чего? Ответ, хотя и был верным, звучал странно: во имя того, чтобы в результате «победоносной» для себя войны Англия… стала должником Америки и начала утрачивать свои мировые позиции.