Сказано великолепно, но Ленин смотрел с позиций истин но русского человека, с выдающимся государственным разумом к тому же. Он прекрасно понимал, насколько война вообще, и тем более война с Германией, России не нужна — Россия была не готова даже к полноценной оборонительной войне.

И поэтому Ленин свою мысль о русских и немецких шовинистах закончил так: «И те, и другие играют жалкую роль в руках капиталистов, которые прекрасно знают, что о войне России против Германии смешно и думать». Ленин же считал: «Война Австрии (не Германии. — С.К.) с Россией была бы очень полез ной для революции штукой, но мало вероятно, чтобы Франц-Иосиф и Николаша доставили нам сие удовольствие».

Увы, у последнего Романова отсутствовали и чуткий политический разум, и чувство Родины. Что уж говорить о Рябушинских, Гучковых, Коновалове, Терещенко, Бродском, вели ком князе Николае Николаевиче? Нет, эти желали скорейшей войны не менее германцев, а судя по всему, даже гораздо более.

Уже упоминавшийся русский монархист Марков-второй громил и со страниц своей «Земщины», и с думской трибуны «прогрессивный» блок, но видел далеко не все его связи, наивно считая, что «пока был франко-русский (имелось в виду — без Англии. — С.К.) союз, войны не было, войной и не пахло».

Марков не знал, что уже через несколько дней после 17 января 1913 года, когда Пуанкаре был избран президентом Французской республики, он заявил русскому послу в Париже Извольскому: «Для французского правительства весьма важно иметь возможность заранее подготовить французское общественное мнение к участию Франции в войне, могущей возникнуть на почве балканских дел».

Можно ли более кратко и более разоблачительно показать, что скорая война и сама географическая точка ее возникновения были предрешены не политикой Берлина, а политикой тех сил, к которым примыкала и французская элита, просто душно зачисленная Марковым в миротворцы?

Первым актом президента Пуанкаре стало отозвание из Петербурга посла Жоржа Луи и назначение на его место Теофиля Делькассе — одного из «отцов» Антанты с репутацией главного врага Германии.

Тарле осуждающе сообщает, что в Германии это восприняли «как обиду, угрозу, враждебную демонстрацию». Собствен но, так оно и было!

Назначение Делькассе было, как обычно, предварительно согласовано с Петербургом. И от этого выходка Пуанкаре приобретала особенно провокационный и зловещий характер.

А тут ещё Николай II с подачи Извольского и министра иностранных дел Сазонова, отступив от обычая награждать глав иностранных государств высшей в империи наградой лишь по особым случаям, тут же одарил Пуанкаре лентой Анд рея Первозванного.

Всё выглядело так, что на передний край антигерманского фронта выдвигалась Франция, а Россия составляла его второй эшелон…

И это было ещё не всё. В конце концов непосредственная европейская ситуация зависела от позиции Англии. Очень многие историки даже после войны так и не смогли избавиться от поверхностной уверенности в том, что все определялось неизбежностью «пробы сил» между Германией и Англией, поскольку именно эти две страны были индустриализованы в наибольшей мере. В 1907 году процент рабочих и служащих в торговле, транспорте и промышленности по отношению ко всему самодеятельному населению составил для Англии 45,8 %, для Германии — 40 %, а для США — всего 24,1 %. Фактор США, таким образом, считал второстепенным даже такой историк-энциклопедист, как Евгений Викторович Тарле.

А ведь растущее соперничество Англии и Германии было не столько причиной, сколько удобным «приводным рем нем» для механизма раскрутки войны в интересах США. И, собственно, даже не США, как государства американской нации, а США как новой и окончательной резиденции Золотого Капитала.

Именно Капитал заказывал теперь сценарии, расписывал роли и подбирал исполнителей и режиссеров.

Что же касается Англии, то английская сторона провела свою предвоенную партию блестяще. Она сумела незаметно полностью подчинить себе французскую и русскую внешнюю политику, хотя внешне возникало впечатление, что Англия в любой момент может и готова договориться с Германией.

Даже за год до войны, во время Балканских войн, Англия поддержала Австро-Венгрию и Германию против России, с которой уже была связана «сердечным согласием» Антанты. И внутри Антанты это вполне сошло ей с рук. Более того, сама Антанта до самого сентября 1914 года держалась только на «сердечном согласии», потому что документально, специальным договором до начала Первой мировой войны оформлена не была. Трюк со стороны Альбиона более чем ловкий.

Не менее ловко при посредстве Англии были своевременно устранены «японские опасения» России. Россия могла реально ожидать выступления Японии против нее, если русская армия будет связана войной в Европе.

Сомнения России устранил союз, заключенный с Японией одной из стран Антанты — Англией. И, конечно, англо-японский союз был одним из дополнительных факторов, гарантировавших участие России в будущей европейской войне.

А как умело была поставлена Англией «дымовая завеса» чуть ли не германофильства! Видя только ее, Германия была уверена, что Англия в ее конфликт с Францией и повязанной Францией Россией не ввяжется. Кайзер был воякой бравым, но обвели его англичане вокруг пальца, как безусого юнца…

Впрочем, «англичане» — понятие собирательное. В жизни это были конкретные люди. И нам, читатель, очень не мешает присмотреться к тому, кто, в отличие от германского Гольштейна, вполне официально руководил внешней политикой Англии с 1905 по 1916 годы…

Сэр Эдуард Грей (позднее — виконт Фаллодон) стал министром иностранных дел в сорок три года. Прекрасно воспитанный, старинного вигского (то есть либерального) аристократического рода, сдержанные черты худощавого и даже изможденного лица, тонкие, плотно сжатые губы, тихий (по определению Черчилля — «замогильный») голос. Убежденный антисоветчик, умер он как раз в год прихода Гитлера к власти — в 1933 году. По мнению хорошо знавших его людей, Грей был классическим, изощренным лицемером и имел лишь одну искреннюю страсть — изучение английских пев чих птиц, которым даже посвятил специальный труд. Вот очень живая его характеристика: «Сэр Эдуард не любил говорить много; то же немногое, что он говорил, он частенько предпочитал выражать неясно. Собеседник Грея часто не знал, как, собственно, нужно понимать речи британского министра: усматривать ли в них многозначительный намек либо же полную бессодержательность, то есть желание уклониться от выражения собственных мыслей». Бездетный вдовец, чаще всего необщительный, не знавший иностранных языков, он, по утверждению некоторых, «не любил внешнюю политику». Казалось бы, не лучший кандидат на пост главы внешнеполитического ведомства. Но в своем кресле он сидел долго, прочно, и в годы, что называется, «роковые». А внешнеполитические дела держал в руках крепко.

Короче, виконт Фаллодон выглядел личностью хотя и не такой эксцентричной, как барон Гольштейн, но тоже достаточно своеобразной. И с теми же «родовыми» признаками поверенного могучих сил, которые, однако, предпочитали властвовать через посредников типа сэра Эдуарда. Лидер «либералов-империалистов», он был близок лорду Розбери — тому самому, родне Ротшильдов. Соответственно и основными задачами «английского Гольштейна» были:

1) пристёгивание к Англии (то есть в перспективе и к Америке) Франции и России;

2) проведение по отношению к Германии такой видимой линии, когда немцы не опасались бы в случае войны с Европейским континентом получить одновременно и войну с Англией.

Последнее иногда ещё называют «усыпить бдительность». То есть именно Грей прежде всего и подготовил Первую мировую войну с англосаксонской стороны. Позднее он утверждал, что «десять дней подряд» делал все, чтобы сохранить мир в июле 1914 года. И Грею на такое заявление резонно отвечали: «Да, вы десять дней подряд делали все, чтобы сохранить мир, но перед этим вы десять лет подряд делали все, чтобы вызвать войну».