Существует, в частности, теория, что Дж. Картер с его склонностью к радикальным шагам в области разоружения и с его весьма активной позицией в области защиты прав человека просто «опередил время» лет на десять, оказавшись в Белом доме тогда, когда мир, и прежде всего Советский Союз, еще не созрел для восприятия и претворения в жизнь его идей. Вот если бы, мол, его президентство совпало с приходом в Советском Союзе к руководству Горбачева, то итоги их совместных усилий по перестройке международных отношений были бы намного более впечатляющими, чем это произошло при Рейгане и Буше в качестве контрпартнеров Горбачева. (По вопросам, касающимся того, что произошло при Рейгане и Буше в бытность Горбачева у руля Советского государства я еще выскажусь.)

Однако факты, часть из которых приводилась в данной главе, говорят о том, что если иметь в виду не гипотетические, а реально существовавшие в пору президентства Картера возможности для существенного продвижения вперед в деле свертывания «холодной войны», то они были упущены в значительной мере потому, что в самих Соединенных Штатах, в том числе в администрации президента, далеко не все были его настоящими единомышленниками. В результате линия правительства США в международных делах, и особенно в отношении Советского Союза, была очень непоследовательной, зигзагообразной, что во многом и определило разочаровавшие самого Картера итоги его президентства в этой области.

Ввод советских войск в Афганистан в декабре 1979 года и их участие в гражданской войне в последующие десять лет серьезно обострили международную обстановку, на многие годы продлив начавшую было затухать «холодную войну». В этом отношении пагубное воздействие афганской эпопеи на состояние международных отношений было аналогичным тому, как американская агрессия во Вьетнаме во второй половине 60-х годов сорвала усилия по свертыванию «холодной войны», предпринятые после карибского кризиса 1962 года, – вернуться к этому процессу удалось только в начале 70-х годов. А Афганистан снова остановил его.

Есть и другая аналогия между Вьетнамом и Афганистаном: как вьетнамская война глубоко травмировала американское общество, так и афганская война травмировала советское. Отсюда сохраняющийся интерес к истории этой войны.

Об обстоятельствах ввода советских войск в Афганистан немало уже написано. Но некоторые мои воспоминания, думается, в чем-то помогут более полно воссоздать эту печальную страницу нашей истории. Это же относится и к моему рассказу об обстоятельствах, касающихся светлой страницы, – вывода советских войск из Афганистана.

Когда в апреле 1978 года в Кабуле произошел государственный переворот (получивший впоследствии название саурской, то есть апрельской, революции), на Западе да и в нашей стране было распространено мнение о причастности Советского Союза к смене режима в Афганистане. Обосновывалось это мнение главным образом тем, что совершившие переворот офицеры (некоторые из них к тому же обучались ранее в СССР) принадлежали к Народно-демократической партии Афганистана, руководители которой причисляли себя к марксистам.

На самом же деле для Москвы этот переворот был совершенно неожиданным – первое известие о нем поступило по линии английского агентства Рейтер, а уже потом постфактум пришло сообщение от посольства СССР в Кабуле. По линии наших спецслужб заблаговременной информации тоже не поступало. Даже имена деятелей, пришедших к власти, – Тараки, Кармаля, Амина и других, ничего не говорили ни А. А. Громыко, ни другим членам советского руководства. Они были известны лишь работникам Международного отдела ЦК КПСС и КГБ.

Позже лидер НДПА Тараки в беседе со мной откровенно говорил, что, хотя у них имелась возможность уведомить советских представителей в Кабуле о готовившемся перевороте, они сознательно не стали делать этого, так как опасались, что Москва попытается отговорить руководство НДПА от вооруженного выступления, ссылаясь на отсутствие в Афганистане в ту пору революционной ситуации.

Эти опасения руководителей НДПА не были лишены оснований. Если бы в Москве узнали об их намерениях, скорее всего последовал бы совет не предпринимать этого шага, поскольку с марксистской точки зрения революционной ситуации в стране действительно не было, а отношения Советского Союза с Афганистаном и при короле Захир-шахе, и затем при Дауде, несмотря на заигрывания последнего с Западом, в целом были дружественными.

Однако когда переворот стал свершившимся фактом, наши партийные идеологи и международники в лице прежде всего М. А. Суслова и Б. Н. Пономарева сразу же стали рассматривать Афганистан как еще одну социалистическую – в близкой перспективе – страну. Хотя по всем меркам афганское общество было весьма далеко от социалистической стадии развития, людям, подобным Суслову, Афганистан виделся «второй Монголией», перепрыгивающей из феодализма в социализм.

Мне вспоминается, как в ходе одного из совещаний в ЦК КПСС по Афганистану я, выразив сомнение по поводу концепции «второй Монголии» применительно к Афганистану, заметил, что интересам Советского Союза вполне отвечало бы, если бы Афганистан, дай бог, стал для него своего рода азиатским вариантом нейтральной Финляндии. Это, как я считал, было бы максимально удобным вариантом и с точки зрения «проглатываемости» его Западом (на что достаточно прозрачно намекал нам З. Бжезинский, помощник президента США по делам национальной безопасности).

В связи с этим моим замечанием последовало недоуменное восклицание Пономарева: «Как можно уподоблять Афганистан Финляндии? Ведь Финляндия – это буржуазное государство». А на мой встречный недоуменный вопрос: «Неужели можно всерьез считать Афганистан созревшим для социализма?» – поторопился ответить Р. А. Ульяновский (правая рука Пономарева по странам «третьего мира»), который назидательно изрек: «Сейчас в мире нет такой страны, которая не созрела бы для социализма».

Поэтому неудивительно, что в Афганистан хлынул поток всякого рода советников из СССР – и партийных, и ведомственных, и хозяйственных, которые, даже будучи квалифицированными в своих областях людьми, все же не могли научить афганцев ничему другому, кроме советской модели социализма, в чем афганцы, конечно же, нуждались меньше всего. Наша вовлеченность в афганские дела в самых разных формах – и в виде советнической деятельности, и в виде материальной помощи, включая военную, – увеличивалась с каждым месяцем. Сомнения, возникшие уже на той стадии у некоторых профессионалов – как дипломатов, так и военных, – насчет разумности такой широкой вовлеченности, отметались партийным руководством с порога.

Между тем НДПА не смогла получить в афганском обществе сколько-нибудь массовой поддержки, без чего государственный переворот не мог перерасти и не перерос в социальную революцию. К тому же среди пришедших к власти было немало «леваков», сторонников голого насилия, пренебрегавших национальными и исламскими традициями, нравами и обычаями страны, что еще больше настраивало людей против новой власти. Приведу лишь один пример. С подачи наших советников в новую афганскую конституцию было переписано – один к одному – положение о том, что правосудие в стране осуществляется исключительно судами. И это в средневековой мусульманской стране, где муллы (их в Афганистане насчитывалось четверть миллиона) традиционно исполняли, помимо прочего, функции мировых судей. Попытки лишения их этой функции не могли не озлоблять их, хотя бы потому, что подрывали их и без того небогатую материальную базу. Нововведение не доставляло радости и всем, кому предстояло теперь идти со своей жалобой не к живущему рядом мулле, который знал и обиженного, и обидчика, а за тридевять земель – искать правду неизвестно где.

Появление в стране все большего числа «неверных» с Севера лишь усугубляло ситуацию. Возникло и нарастало вооруженное сопротивление властям, подпитываемое извне через Пакистан и Иран.