Ну и, наконец, отдельное спасибо полагалось дружинникам из охраны станции, из неизвестного мне подразделения (теперь у них были алые повязки на рукавах, в прошлом году таких не носили), которые прибежали к самому концу мордобоя, посмотрели на все это дело и растащили нас в стороны. Отдуваясь, как жаба, я привалился к стене.
Тонкий звон, который стоял в моей голове, вдруг куда-то исчез. Ну да, уж больно это все напоминало описания психотропной атаки, результаты работы чужого интеллекта. Теперь он отступил, и вовсе не потому, что я его победил, а оттого, что он потерял ко мне интерес, решил не связываться. Так, в тоннелях ты не будешь преследовать крысу, которая тебя укусила и сразу побежала дальше, не надо этого. Себе, значит, дороже.
И тут я увидел крысу! Эту крысу я бы узнал сразу даже без розовой ленточки на шее. Это была Катина крыса, и вот она смотрела на меня так, будто я не исчезал на год и, главное, будто я ничуть не изменился.
Наверное, это все же была телепатическая крыса, потому что каждый раз, оказавшись рядом с ней, я думал, что мы вступили в диалог и уже говорим о чем-то без слов, но вполне понимая друг друга. Я протянул руку, но животное отпрянуло, а я осел по бетонной стене и мгновенно заснул.
Вечером я проснулся и пошел к подземному источнику в душевую. Сегодня, как оказалось, был банный день. То и дело попадались люди, благоухавшие нашим фирменным свиным мылом. Они шли во всем чистом, и было видно по благостному выражению лиц, что они счастливы мелким бытовым счастьем, что переоделись во все чистое. Лица у них были блаженные, а шли они со свертками старой одежды под мышкой.
Я тоже пристроился в очередь душевой, а потом, после мытья, сел на деревянную скамеечку. За год тут ничего не изменилось, и мылись все, хотя и в разных кабинах, но предбанник был общий.
Там я сидел, завернутый в какую-то техническую холстину, и обсыхал, ровно ни о чем не думая. И тут я увидел бабу Тому.
Она села напротив и, конечно, не узнала меня. Ее безучастный взгляд скользнул по моему лицу, и она принялась складывать свое белье.
Но вот она наклонилась и уставилась на мою ногу. А я понял, на что она смотрит, она смотрела на шрам от лебедки, что я получил лет десять назад. Шрам был характерный, будто за ногу меня укусила не простая свинья, а гигантский мутировавший кабан. И баба Тома смотрела на него, а я делал вид, что не заметил этого.
Она глянула мне в лицо и все же не узнала: лысый человек плохо узнаваем. Тома, Тома… Я понял, что не помню, как ее звали по отчеству, а ведь когда-то я звал ее по имениотчеству: Тамара… Нет, точно не помню. Баба Тома еще раз посмотрела на меня и, переваливаясь, как утка, пошла прочь.
Я вернулся в отведенный мне кубрик и спал там, кажется, дня два, размышляя в перерывах между сном, что делать.
МАЛЕНЬКИЕ РУКИ НАДЕЖДЫ
Жизнь моя? иль ты приснилась мне?
Сергей Есенин
Меня узнала крыса. Никто меня не узнал, только крыса. Подбежав, задрала морду и стала глядеть в глаза. Потом она встала на задние лапы и положила передние мне на край высокого ботинка. Что, что скажешь? спросил я ее. Крыса пискнула в ответ и вздохнула.
Черт, она действительно вздохнула, меня это поразило! Хотя после всех сказок о дельта-мутациях я ничему не удивляюсь.
- Что, как ты думаешь, меня ждут? - спросил я серого товарища.
Крыса опять запищала в ответ и, снова встав на четыре лапы, потрусила прочь. Но нет, она все время оглядывалась, будто звала меня за собой. И я пошел решительным шагом, закинув вещмешок за спину и вбивая каблуки в бетон, будто заколачивал в него гвозди. В жилой зоне, среди ячеек, где сидели швеи, я отыскал место, где жила Катя. Но там на меня из-за двери знакомого пенала посмотрела какая-то совсем незнакомая женщина. Она смотрела на меня со страхом, будто на выходца с того света. Да я, собственно, им и был, пришел с другого света. Просто пришел со света, там, где свет естественен.
Крыса вела меня дальше и дальше, пока я не вошел в тупичок. Зашуршала пластиковая занавеска, и я увидел знакомую спину. Но тут, признаться, я замер. Я смотрел не на Катю, что стояла, не видя еще меня, а на другое лицо, выглядывавшее у нее из-за спины. Два темных глаза смотрели на меня внимательно и спокойно, не меняя своего выражения. Катя держала на руках годовалого ребенка, который всматривался в неизвестного ему человека.
Наконец она повернулась, и мы еще несколько мгновений стояли молча. Я шагнул вперед, и мы обнялись. Это были странные объятия втроем. Мы прижимались друг к другу, одновременно боясь сделать больно ребенку.
Я сразу все понял, в общем-то не прибегая ни к какой медицинской арифметике. Я все знал из снов, из их летучего вещества, и оттого Кате не нужно было мне ничего объяснять. Я даже сразу понял, что это девочка, хотя за двадцать лет пребывания под землей видел очень мало грудных детей. Катя спокойно смотрела на меня.
- Девочка это хорошо, произнес я где-то вычитанную фразу. Девочка это к миру.
Девочка была удивительным образом похожа на меня, гнома. Просто чудо! Она не была похожа ни на кого другого, ни на тех людей, которых я видел в разных местах, ни на монстров и уродцев, которых на моем пути тоже было немало. Но определенно это было не человеческое существо, а существо какого-то ангельского чина. То, что дочь звали Надеждой, было вполне предсказуемо. Я сразу ощутил, что ее и не могли назвать по-другому.
Собственно, это был хороший мотив для того, чтобы жить и умирать.
Мы сидели рядом со спящим ребенком и говорили очень тихо. Так с еле слышным шорохом пробираются по своим ходам подземные звери. Так журчит подземная вода в тоннелях. Вот так и перетекали между нами слова. Нам еще много было нужно узнать друг о друге, да только это можно будет сделать потом, через дни, недели и месяцы.
Серая крыса смотрела на нас черными бусинками глаз, будто говоря: “Я-то все это знала, а что не знала, то предполагала, и поэтому вмешиваться не буду…” Крыса переводила взгляд с одного говорившего на другого и в такт речам шевелила усиками.
Прошло, наверное, несколько часов, девочка проснулась, ее покормили, и я сказал, что, так или иначе, мы здесь жить не будем.
- Что ты хочешь сказать? - спросила Катя.
- Все очень просто. Метро это колыбель нового человечества. Но не вечно ему жить в колыбели.
Я понимал, что еще долго буду обдумывать эту идею, но жизнь все равно не останется прежней. Все равно я раз за разом буду выходить наверх, чтобы потом обязательно выбраться из подземной Москвы. Надо идти на свет, вот что.
Мы с Катей лежали на узкой койке и молчали. За тонкой фанерной дверью я услышал голос бабы Томы. Она с кем-то спорила, но было слышно, как голос ее постепенно мягчает. Наконец она постучала к нам в тонкую перегородку:
- Саша, Саша! Ты здесь, ты здесь? А? Помешала вам? К тебе тут пришел человек с “Войковской”, говорит, что родственник.
Фанерная дверь растворилась медленно, стукнув ручкой о стенку. Навстречу мне шагнул человек на голову ниже меня, почти старик, но державшийся прямо. Пожилой, со шрамом на лбу и морщинами вокруг глаз. Я смотрел на него, понемногу догадываясь, что к чему. Что спросить или сказать, я совершенно не знал. Лицо у него было спокойное, но я заметил, как дергается у него какая-то мышца на шее.
Самое глупое, что я мог подумать, я и подумал: “Отчего на нем нет летной куртки? Ведь без летной куртки это неправильно. Никто не узнает его без летной куртки или хотя бы фуражки, на околыше которой должны быть крылья. Я вот не сразу узнал его, а ведь готовился к этому двадцать лет”. Отец сделал еще шаг и сказал просто:
- Ну, здравствуй, Саша.
