Холодные конюшни замка Арендел, продуваемые со всех сторон и лишенные каких-либо удобств, казались ему уголком Божьего Рая, а бесконечные поручения, которые возлагали на него как на будущего эсквайра и обучение военному делу – самым легким делом.

Бросив последний взгляд на вскипавшие рифы, о которые разбилась галера, саксонец двинулся по козьей тропе в глубь суши.

Он заметил двух волосатых, дикого вида пастухов, укрывавшихся от ветра со своими козами за скалами. Подкрасться и захватить их врасплох оказалось несложно. Они было схватились за свои копья, но его боевой топор мгновенно поверг их наземь. Парни говорили на чужом языке, волосы у них были черные, грубые. Поэтому Герт решил, что они должны быть неверными. Там, в Англии, каждый слышал, что последователи Мухаммеда, главного антихриста, черномазые и похожи на чертей. И говорят на чудных языках.

Не обращая внимания на неподвижные фигуры, истекавшие кровью на песке, Герт зарезал и освежевал козу, зажарил себе ее ляжку на том же костре, около которого совсем недавно грелись пастухи.

– Эти дикари, само собой, неверные и ненавидят Христа, – успокаивал он себя, очищая руки от жира. – Значит, я совершил богоугодное дело. Заодно хорошо перекусил и обзавелся парой копий.

Герт почувствовал себя физически лучше, но на душе у него было скверно. Теперь, когда Эдмунд де Монтгомери погиб, он сам себе господин. Подобную ответственность Герт воспринял с неохотой. Такому, как он, тугодуму было легче выполнять приказы, чем принимать собственные решения. Теперь он обзавелся копьями, что соответствует значению его имени, но он предпочел бы привычный топор. Странно, что до сих пор ему проще говорить на саксонском языке, чем на грубом нормано-французском, которым волей-неволей ему приходилось пользоваться более трех последних лет.

Завернувшись в кишевшие паразитами одежды из козьих шкур, снятые с убитых пастухов, Герт растянулся на песке и тут же погрузился в глубокий сон.

На рассвете он подправил костер и приготовил себе другую козью ляжку. Подобрал для себя более или менее подходящую одежду, которая хоть как-то прикрывала его стройное белокожее тело. Очистив от вшей остроконечную шапку, он водрузил ее на голову, завязав шнурки под подбородком. Молодой саксонец с сожалением отметил, что ночью все козы куда-то разбрелись. Их блеяние слышалось за высокими холмами, из-за которых вставало солнце.

Плотно позавтракав, лорд Воин с Копьем взвалил на плечи копья убитых пастухов и, соблюдая осторожность, двинулся по едва заметной тропе. Словно желтая змея тянулась она вдоль берега и повторяла все изгибы огромной бухты. Герт не имел ни малейшего представления, как называлось водное пространство, мимо которого он шел. Оно теперь было совершенно спокойное и невероятно голубое. Впрочем, собственное неведение ничуть не беспокоило оруженосца. Его желудок был полон, а в грубом заплечном мешке лежал запас пищи по крайней мере еще на один день. К тому же Герту придавало уверенности то обстоятельство, что на плече он нес два копья, а любимый топор – про себя он называл его «Мститель Пенды» – висел у него на бедре.

В деревню продолжали прибывать новые группы вооруженных людей, низкорослых и неряшливых. Им запретили приближаться к лагерю сэра Тустэна де Дивэ. Расположившись у истока ручейка в тени старых ветвистых оливковых деревьев, констебль Сан-Северино наслаждался отдыхом вдали от пыльных и захламленных лагерей, разбитых у развалин древнего города Пестума.

Перед самым закатом сэр Вольмар из Агрополи подъехал со своим отрядом к месту встречи. Угрозами и бранью они вынудили более слабых ратников уступить им место, где немедленно были разбиты палатки.

За всей этой картиной с грустным чувством наблюдал, полулежа на куче свежескошенной травы, Эдмунд де Монтгомери. Сейчас ему особенно недоставало искрящегося юмора его молодого оруженосца, не хватало особого умения саксонца обращаться с горячими лошадьми. Не хватало просто преданного соратника и слуги, хотя сын тана Пенды так и не осилил науку прислуживать за столом, даже не научился играть на лютне.

Отряд из Агрополи, расположившись вокруг пылающих костров, приступил к трапезе. Однако не раз посторонние звуки: ржание лошадей, брань, лязг оружия – заставляли констебля из Сан-Северино отрываться от обгладывания очередной кости и, прислушиваясь, гадать о происхождении этих звуков: споры ли это вечно враждующих феодалов или просто ссоры их перепившихся слуг… Когда же поздно вечером близ Песто стали раздаваться отчаянные и несомненно женские вопли, сэр Тустэн опустил глаза и, поглядывая на последние красные угольки в костре, принялся спокойно допивать свое вино.

На вопрошающий взгляд леди Розамунды сэр Тустэн ответил широкой улыбкой, оскалившись, как добродушная старая сторожевая собака, и показывая испорченные зубы.

– Не тревожьтесь, миледи, – сказал он. – Это некоторые ревнители добрых нравов забавляются с крестьянскими девушками. – Одноглазый ветеран поднял короткий рог, служивший ему бокалом и обычно болтавшийся на поясе. – Пью за завтрашний день, друзья мои, и за то, чтобы проповедь брата Ордерикуса спасла заблудшие души от пламени ада.

Эдмунд приподнялся на локте.

– Что же это за проповедь? – спросил он. – И почему граф Тюржи приказал всем способным носить оружие собраться, чтобы прослушать ее?

Сэр Тустэн медлил с ответом, пошевеливая палкой угли в костре. Затем, вздохнув, недоверчиво спросил:

– Разве до Англии не дошли известия о провозглашенном святым отцом странствии во имя Господа?

– Нет. По крайней мере в Суссексе это неизвестно, – сказал Эдмунд. – Что это за странствие?

– Это связано с проповедью его святейшества папы Урбана Второго, с которой он выступил прошлой осенью в Клермонте, на земле бургундцев.

– Бургундцев? Это кто такие? – удивился Эдмунд.

На изувеченном лице сэра Тустэна появилось выражение недоверия.

– Бог мой! Вы совершенно не осведомлены о том, что происходит за пределами Суссекса в Англии?

Между тем за разрушенными стенами Песто по-прежнему звучали пьяные песни, прерываемые жалобными криками о пощаде. Розамунда, зашивавшая при неровном свете костра дырку на своей рубашке, подняла глаза.

– Кто такой этот брат Ордерикус, с виду такой тщедушный, а на самом деле, оказывается, очень сильный?

– Ученый монах из знаменитого бенедиктинского монастыря на Монте-Кассино, – объяснил ей седой сэр Тустэн, слегка распустив пояс, на котором укреплен меч. – Говорят, брат Ордерикус – один из самых умелых среди тех проповедников, которые ныне путешествуют по христианскому миру, передавая послание святого отца его пастве.

– О чем же говорится в этом послании? – продолжал расспрашивать обеспокоенный своим будущим Эдмунд.

– Завтрашний день все вам объяснит. И гораздо лучше, чем могу сделать это я сегодня, – широко зевнув, ответил ветеран.

Завернувшись в попону, Эдмунд удобно устроился в выемке на земле. Однако, к своему удивлению, заснул не сразу. Граф глядел на свою сестру, которая, закутавшись в полотнище от палатки, забылась глубоким сном. Лунный свет слабо освещал ее благородный и одновременно мужественный профиль.

В воздухе стоял храп, со всех сторон доносились вздохи и покашливания спутников сэра Тустэна. В отдалении сонно пофыркивали лошади, а еще дальше,, за холмом, завывали шакалы. По-видимому, они обитали в римских руинах над Песто…

Глядя на безмятежно спящую сестру,. Эдмунд снова и снова задавался вопросом, что готовит им судьба. Он имел самые смутные представления о том, где в Европе находятся Сан-Северино и Салерно. Казалось, сэр Тустэн тоже не много знал о том, в каких владениях к северу от древнего Неаполя укрепился Робер Гюискар, первый из норманнов, вторгшихся в Италию еще сорок лет назад. Дальше на север лежал в руинах имперский Рим – часто подвергавшаяся разграблению, опустошенная столица христианского мира. Короче говоря, бывший граф пытался сообразить, сколько феодальных вотчин входит во владения графа Тюржи, этого нормандского искателя приключений. Если общая территория его владений не превышает размеров скалистой береговой полосы между Агрополи и Песто, то это весьма жалкая собственность в сравнении с подобными владениями в южной Англии.