— Солнце выглянуло только на два часа, но мое лицо сгорело. Теперь такое ощущение, что его скребли металлической щеткой.

Дождь усилился. Эндри достал коврик из спальни мадам Джилли и сделал из него накидку. Уоллес даже не пытался укрыться от непогоды. Он опять поправил лямки сумки, но каждый дюйм его плеч пронзала сильная боль.

Прошел час с наступления вечера, когда Уоллес и Эндри дошли до «Отдыха от счета миль». Дождь немного утих и полностью прекратился, как только они добрались до двери, но Уоллес даже не остановился, чтобы выругаться. Он направился прямо в таверну, к камину, не обращая внимания на толпу путешественников и пьянчуг с окрестных ферм, и тотчас упал на пол. Медленно, очень медленно Уоллес стянул ботинки. Носки намокли от воды и крови. Рядом кто-то присвистнул. Уоллес снял носки. Взгляду окружающих предстали огромные свежие мозоли на пятках и подушечках пальцев. Уоллес пару раз встряхнул ногу, и клочья окровавленной кожи вывалились из носков. Кто-то снова присвистнул. Стали показывать пальцем. Уоллес положил носки на теплые камни, и из них сразу повалил пар. Запах чем-то напоминал подогретый подпорченный гуляш.

Эндри подошел с парой пивных кружек, и только сейчас Уоллес обнаружил, что все еще не снял сумку. Он опомнился и свалил ее на пол. Затем осушил свою порцию эля залпом.

— Тяжелый выдался денек, да? — спросил старик, сидевший на стуле возле камина.

— Ага, — промычал Уоллес.

— Попробуй бычий жир, — сказал старик, пододвигая к Уоллесу маленький кувшинчик.

— Не, лучше тигриный жир и ланолиновое масло, — произнес кто-то еще, протягивая другой кувшинчик.

— Сено нужно, в обувь подложить, — посоветовал кто-то, стоявший позади Уоллеса.

— Нет ничего лучше свежей травы.

— Используй зубчатые цветки, в них особые заживляющие вещества, лекари очень даже советуют.

— А у тебя лишь одна пара носков. Я ношу две.

— Я три.

— Нужно помыть твои ноги в медовом вине. Жжет, зато помогает. Подожди-ка, я принесу чуть-чуть.

У Эндри создалось впечатление, что всем этим людям, не плавающим в море, не ездящим верхом, не путешествующим на баржах или в экипажах, нет ничего интереснее, чем рассматривать свои ноги и ухаживать за ними. Уоллес взвыл, когда на его кровавые мозоли вылили вино. Потом отовсюду стали советовать, как утишить боль, какое использовать масло и повязки и какие носить сапоги.

В этот момент вошел один из местных торговцев, взял кружку вина с пряностями, и присоединился к толпе в таверне.

— О, какие веселые парни собрались здесь! — воскликнул он громким и нарочито радостным голосом. Торговец не обращал внимания на доносившийся со всех сторон зловещий шепот, который, казалось, зарождался внутри самой толпы. — Я только что совершил замечательную бодрящую прогулку от своего хранилища через поле сюда, — продолжил он. — О, я не променял бы это даже на мешок золота.

— А променял бы на мешок фальшивых медяков, — сказал так тихо Уоллес, что расслышал лишь Эндри.

— Да, прохладный, освежающий воздух деревенского вечера — о, это просто волшебно! — не унимался торговец. — Нет никаких неприятных запахов или дыма, есть только две ноги, несущих тебя по дороге, которая вскоре закончится в дружелюбной таверне. Никаких городских грубиянов и головорезов, лишь честные, приятные крестьянские лица, готовые с удовольствием разделить с тобой и пинту, и песню.

Уоллес попробовал сдвинуться с места на своих перебинтованных ногах. Боль не исчезла, однако он превозмог ее. Усилием воли Уоллес сделал шаг правой ногой. Икры горели, как будто в них воткнулись сотни горячих иголок. Он сделал шаг левой. Торговец отпил из его кружки и набрал в легкие воздуха.

Левой рукой Уоллес схватил торговца за зеленый шнурок поверх туники, а правой ударил кулаком в лицо. Пострадали левый глаз, щека и нос.

— Как-нибудь попробуй прогуляться на стертых до крови ногах, идиот, — заорал Уоллес, не отпуская свою жертву. — Тогда посмотрим, захочется ли тебе запеть эту проклятую глупую «левой, левой, левой…» песню!

Уоллеса поддержали одобрительными возгласами, когда он, прихрамывая, вернулся к камину, а проезжий сапожник даже предложил бесплатно подправить сапоги. Эндри вынул свой ребек и начал наигрывать неторопливую мелодию, популярную в Скалтикаре, а посетители снова вернулись к своему пиву и разговорам.

— Да точно, и сейчас хватает грубиянов, — произнес чей-то голос из-за стойки бара.

— Думаю, неплохо было бы очутиться дома, в Альберине, — сказал с тоской Эндри.

— Ты забыл про пролив Страха? Волны выше, чем горы? В любом случае, единственный корабль, способный преодолеть пролив Страха, превратился в облако дыма и теплые угольки, плавающие в бухте.

— Нужно сначала отправиться в Логьяр. Там я дождусь окончания бурь. После этого я продолжу свой путь.

— Но корабля-то нет.

— В самом узком месте ширина пролива составляет лишь сотню метров. Есть много рыбацких лодок, и когда бури утихнут, они все займутся перевозками грузов. А груза нужно перевезти немало.

— Что касается меня, то я останусь в Глэсберри, — сказал Уоллес, возясь со вторым носком. — Это старая столица Саргола, по возрасту не уступает самой империи. Еще сто восемьдесят миль! Если идти как обычно, получится девять дней. На самом деле мне все равно где остаться — пусть и в незнакомом месте.

— Но люди думают, что нас нет в живых, — напомнил Эндри.

— Люди будут думать, что мы мертвы до тех пор, пока не увидят нас своими глазами. Когда мы появимся перед ними живые, многим станет очень не по себе.

— О да. Мы только что поняли, что они могут сделать, когда им очень не по себе, — добавил Эндри. — Мне не особо нравится твоя идея. Почти весь Палион пытается убить старейшину Терикель, затем старейшина Терикель пытается убить нас, чтобы убедить других в своей смерти.

— Ага, и убивает Мелье, — сказал Уоллес. — Так жаль, она была отличной любовницей.

— Мелье тоже? — воскликнул Эндри. — Три женщины за одну ночь.

— Да… В смысле… ну да, — пробормотал Уоллес.

— Это просто отвратительно.

— Ты — ханжа, — огрызнулся Уоллес. — Женщины хотят комплиментов и галантности, и не прочь заплатить за это весьма приятным способом.

Эндри никогда не приходило в голову говорить об этом так сухо и расчетливо. Он начал пристально разглядывать огонь, размышляя об отношениях между мужчинами и женщинами и надеясь, что все не столь прозаично, как следовало из слов Уоллеса. Мысли снова вернулись к «Буйной пташке».

— Мои друзья на корабле, все они погибли, — сказал Эндри, обращаясь скорее к огню, чем к Уоллесу. — Мне так больно, когда я представляю, что они утонули, сгорели или их съели морские чудовища.

— Но тебя же там били, обворовывали и подвергали штрафам и наказаниям, — напомнил ему Уоллес.

— Ну да, но так же всегда. За них. И за Мелье.

С этими словами Эндри и Уоллес чокнулись и выпили.

— Но хоть мы-то живы, — облегченно вздохнул Уоллес.

— Ага, несмотря на то, что некоторые очень хотят сделать нечто ужасное с моим телом, например, поджарить его на слабом огне или оторвать голову за пару пинт освежающего напитка.

— Это точно. Да одна та демоница была достаточным поводом без промедления покинуть Палион…

Перемещение Лупана являлось знаменательным событием в астрономическом мире, и поэтому его время стало известно заранее. Это был тридцать шестой день четвертого месяца 3141 года, 9 часов 6 минут. Кто хотел, мог не обращать на него внимания или просто забыть, но увидеть его предстояло почти половине мира. Маги Лемтаса, Акремы и Скалтикара восприняли его как сигнал и семнадцать каменных кладок соединились в линию длиной в почти тринадцать тысяч акреманских миль, с каменной кладки Гласиен до каменной кладки Терминус. Это оказалось делом непростым, поскольку они находились на расстоянии в восемьсот миль друг от друга, но высокоученый Астеншаль выбрал именно такой условный знак, который невозможно было неправильно понять или не заметить.