Правда, Петра предупреждали из-за рубежа послан­ники, что жених не оформил, как следует, развод со сво­ею женой и вообще человек он недобросовестный.

Державные интересы Петр ставил выше всего.

— Сим браком мы по праву, по родственному, оседлаем берега Зунда. Оттуда рукой подать до швед­ской Сконии, на южном берегу.

Замыслы русского царя, видимо, разгадали на бе­регах Темзы. Известия о бракосочетании в Данциге вызвали переполох в Лондоне.

Докладчик короля Георга I, ведавший всеми ино­странными делами, статс-секретарь Гаунсэнд возму­щался:

— Царь Петр зашел весьма далеко. Сначала он за­владел берегами Курляндии, выдав замуж свою пле­мянницу Анну Иоанновну. Сейчас в Риге и Либаве стоят его эскадры. Затем царь породнился с австрий­ским императором, женив своего сына на его свояче­нице. Теперь он вознамерился осваивать порты Мекленбурга и держать свои войска подле границ наших ганноверских владений.

«В Англии ревность к могуществу Петра быстровозрастала, так как русское владычество на Балти­ке угрожало стать для британской торговли хуже,чем было шведское. С каждым днем становилось все более очевидным, что главной целью военных пред­приятий Петра было способствовать экономическо­му развитию его новой империи».

Масла в огонь подлил другой статс-секретарь, Стенгоп, своим донесением из Копенгагена.

В обширной реляции он с тревогой сообщил о вво­зе в Россию сотен французских и голландских масте­ров, о караванах морским путем в Астрахань, Пер­сию, Китайскую Татарию, каналах, соединяющих Балтийское море с Белым и рекой Волгой. Русские, овладев Балтийским морем, заведут торговлю через Любек к ущербу для британской торговли. А сие вос­кресит соперничество Ганзы с Англией. «Если царь будет оставлен в покое на три года, он будет абсолют­ным хозяином в этих краях».

А царь, путешествуя по суше, не забывал флот. Осенью вызволил он из ссылки Корнелия Крюйса.

— Поезжай в Ревель, разберись с худыми судами, готовь их к навигации. Назначаю тебя генерал-интен­дантом.

В дороге получил письмо от Апраксина, между прочим сообщал он, что Крюйс трудится с ленцой. Тут же предупредил без жалости царь:

«С великим неудовольствием слышу, что Ревель-екая эскадра так у вас неисправна, и осеннее удобное время упущено; ежели впредь так поступать стане­те, можете живот свой потерять…»

Генерал-адмирал не наговаривал на своего бывше­го подопечного. Крюйс после возвращения из ссылки заметно сдал. Старше Апраксина годами, медлитель­ный по складу характера, он распоряжался теперь с необыкновенной осторожностью, выверяя каждое слово. Видимо, пребывание в далекой Казани нало­жило свой отпечаток на состояние неторопливого по натуре норвежца.

В самом деле, несладко пришлось ему в непривыч­ной обстановке. Губернатор, прочитав царский указ, поджал губы, искоса поглядывая на обмякшую с до­роги фигуру разжалованного вице-адмирала.

Поначалу определил ему на постой захудалую квартирку на окраине. Но Крюйс с женой не унывали, на двоих жилье было сносное. Своих детей, двух сы­новей и дочь, они отправили в Амстердам — зачем им страдать за грехи родителей.

Обустроившись с помощью двух приставленных матросов, супруги благополучно перезимовали, нику­да не наведывались, потому что местное общество об­ходило их стороной. Их спокойная жизнь наруши­лась в первый весенний день. Посыльный чиновник передал распоряжение губернатора:

— Сию квартирку велено вам освободить и пере­ехать в иную.

Только обосновались Крюйсы на новом месте, как от губернатора последовало указание переехать им в другое место.

Тут смирению отставного вице-адмирала пришел конец. Крикнув матросов, он погрузил пожитки на телегу и направился к губернаторскому особняку. Распахнув двери, он приказал матросам заносить ве­щи и занял две пустующие комнаты напервом этаже.

Услышав шум, губернатор Кудрявцев, узнав, в чем дело, дал слово больше не тревожить Крюйса…

Утвердившись окончательно с жильем, жена слез­но просила мужа:

—    Напиши, Корнелий, государю, пусть он тебя отпустит с миром домой, в Амстердам.

—    Как так, с позором явлюсь в Голландию? — ки­пятился Крюйс. — Надобно мне в России заслужить прощение.

Однажды жена, урожденная голландка КатеринаФоохт, ушла помолиться к подруге-немке, такой же реформистке, учительнице в губернаторском доме. Вернулась она необычно взволнованной:

— Из Петербурга пришла почта, сообщают цар­ским манифестом о какой-то виктории морской над шведами.

Пришлось опальному моряку наведаться в губернскую канцелярию, где Он, не без волнения, прочитал царский манифест о Гангутском сражении.

По мере чтения наливалось краской обычно блед­ное лицо Крюйса, еще ярче проступало родимое пятно на щеке. «Как жаль, что я не с ними, моими пару­сами и пушками, — досада и боль саднили сердце, — сколько лет и здоровья отдал я флотскому делу, а те­перь случилась виктория, а мне здесь горевать суж­дено».

Вернувшись домой, он со вздохом рассказал жене о гангутской победе и ушел в другую комнату.

До сумерек сидел бывалый моряк у окна, глядя на пенящиеся под окном волны полноводной Волги.

Когда совсем стемнело, достал гербовую бумагу и, с некоторым трудом подбирая слова, начал писать прошение царю.

«Державнейший Царь. Государь Милостивый!

Служил я, нижайший раб, Вашему Царскому Ве­личеству 16 лет и управлял верно, радетельно и тру­дился с великим тщанием неусыпно, сколько могутымоей было, за что и имел к себе милость Вашего Вели­чества; но Божеским посещением прогневал Ваше Ве­личество, отчего весьма сокрушаюсь.

Всемилостивейший государь! Прошу Ваше Вели­чество меня, нижайшего раба своего, для своего много­летнего здравия, аресту свободна учинить по-преж­нему, за старые мои верные и радетельные службыи для старости моей. За что должен со всею фамили­ей своей вечно Бога молить?»

Письмо было запечатано и отправлено на следую­щий день. А ответ пришел далеко не быстро. Даже Ка­терина, всегда уверенная в правоте мужа, не вынесла жребия, ей уготовленного, как супруге ссыльного, не вытерпела, опять возмутилась.

— Чего нам здесь ждать? — спрашивала она со слезами. — Не думаю, что о тебе скоро вспомнят. По­следуй хоть раз моему совету. Выбрось блаженные мысли. Ты, Корнель, не родился подданным Петра. Испроси у него великодушного позволения, и поедем в Амстердам. Я сильно скучаю по детям.

Слушая причитания жены, старый моряк обижен­но насупился:

— Ты думаешь, мне детки во сне не снятся? Толь­ко в долгу я перед Россией, она меня возвысила, и те­бе это известно. Быть не может, чтобы царское вели­чество меня позабыло.

Не прошло и двух месяцев, прислан был наконец ответ от царя. Петр возвращал Крюйса на службу в прежнем звании…

И вот теперь, не прошло еще и года, царь упрекает его в нерадивости, не иначе упомянул о нем в письме Апраксин, больше некому. Делать нечего, как гово­рят русские, назвался грибком — полезай в корзину.

—    Государь мне пеняет за худую службу, — вино­вато, с некоторой растерянностью обратился он к Ап­раксину. — Какие будут мне замечания, господин ге­нерал-адмирал?

—    Встрепенись, вице-адмирал, — без насмешки, огорченно ответил Апраксин, — вспомяни, как на Во­ронеже по стапелям проворно носился, девкам за то­бой было не угнаться.

Апраксин перевел дыхание, встал, поманил Крюй­са к окошку:

— Вишь « Полтаву» ? В ракушках она вся. К мели-то по осени ее приткнули, а кренговать не поспели. Чрез месяц эскадру в море выводить Сиверсу, в Ко­пенгаген плыть к государю. По флагману равнять строй будут корабли, а он, как дохлая лошадь, плес­тись станет. Бери-ка сотни три-четыре матросов доб­рых, обкалывай лед вокруг нее, кренгуй.

Крюйс понятливо склонил голову, шагнул к две­ри, но Апраксин остановил его:

— Сие дело ты токмо направь по руслу. Наиглав­ное нам с тобой — эскадру снарядить в дальний путь. Впервой наша, российская эскадра поплывет в Евро­пу. Смотреть на нее, глаза пялить станут повсюду теже аглицкие, да голландцы с датчанами, да немцы. Грешно наперво в грязь лицом ударить.