Она лежала ничком, зажав — через шлем…
А так хоть музыка, хоть фон какой-то, хоть для воспоминаний не остается лазейки.
Но, бывает, прорывается. Вот, вот опять, просачиваясь сквозь музыку:
…Скафандр ее успел облипнуть… успел облипнуть…
Смыв воспоминания, токер снова нашептывает вычисленный для меня ритм. Все громче. И ГРОМЧЕ. И нелепее. И ПРОНЗИТЕЛЬНЕЕ. С самого утра.
В день Лидиной памяти он всегда особенно назойлив…
И потому, не нуждаясь в общении, спасаясь от самого себя, я обежал уже пол-Земли. Подальше от знакомых мест. И вообще от знакомых. Лишь токер, единственный эгоистичный собеседник, не переставая комарино зудит, зудит в виски, однако привычно, не мешая — ни в море, когда я с фотоострогой гонял макрель, ни даже в Музее Видеопластики, где этот зануда по-своему озвучивал для меня тягучий бег изображений.
Внизу, на Земле, я нечастый гость, иногда неделями не покидаю мезопоста. «Станционный смотритель», — шутит мой брат Бась. «И слушатель», — мысленно добавляю я, потому что все время сосредоточен на наркотической, сфокусированной где-то в центре мозга музыке, которая внутри меня не помещается и все же обречена жить под чуткими присосками токера. Иногда мой спаситель, мой мучитель пичкает меня детективами, показывает высокие трагедии, погружает в комбинированные эйфорические симфонии великого Дай-Даудин Нивха… А когда все это не помогает, вновь переходит на безотказные оглушающе-примитивные ритмы…
Внизу я нечастый гость. Но только не сегодня, в годовщину события, о котором равно боюсь и вспоминать, и не вспоминать, — сегодня я не в силах усидеть на пыльном мешке, именуемом мезопост. Об одном молю судьбу: только бы никого не встретить. Велика планета, а от знакомых не спрячешься. Но вон уже, кажется, на закат повернуло. Может, обойдется?
Ныряю в бутылочный полусумрак подводного перехода и неторопливо шагаю на тот берег по прозрачной изогнутой трубе. Сквозь слой воды солнце глядится покорным, прирученным, волны перекатывают его надо мной, как простой багровый голыш. Иногда, буксируя на незримых ниточках собственные тени, проносятся рыбы. У середины реки туннель поднимается к поверхности, становится светлее. Снаружи стайка девчонок, взявшись за руки, проплывает под трубой. Трое мальчишек верхом на дельфинах, разогнавшись, перелетают ее по воздуху. Один из них, хохоча, пытался повторить прыжок стоя, но рухнул при взлете. Подплыл к трубе. Заглянул сквозь стенку, заслонив ладонями свет. Подмигнул мне. Вскарабкался на свод туннеля. И пошел по крутой притопленной тверди, по колено в воде, подражая моей походке дерзкими извивами смуглого мальчишеского тела. Почти всю худущую, как у кильки, фигурку заслоняли снизу две отбеленные частым купанием ступни.
Такой вот нахаленыш мог бы быть моим сыном. Впрочем, нет. Не мог. Ему наверняка не меньше семи или даже восьми…
…Я заглянул в лицо, окостеневшее в гримасе наивной детской обиды. Лида с трудом разлепила жесткие губы…
Токер грянул танго. Но я еще секунду ничего не вижу, кроме окостеневшего Лидкиного лица, насмерть обиженных глаз…
Туннель пошел на снижение. Вода достает мальчишке до пояса, до плеч. Еще несколько шагов, продолжая кривляться, он ступает на цыпочках. Но наконец подпрыгивает и уплывает. Я перестаю смотреть вверх.
Туннелем выбираюсь на площадь. Посреди площади девчоночьи руки из теплого розоватого камня поддерживают сферическое кафе «Одуванчик». Парашютиками на ветру бьются в высоте фонтаны. Штуки три уже оторвались, вот-вот улетят…
…Руки замершие, тоненькие… Как у Лиды…
Воздух квелый, мыльный. Пыли так мало, что голые солнечные лучи его не нагревают. Однако и от этой ничтожной взвеси у меня першит в горле — это на сегодняшней-то Земле, умытой и пропылесосенной! Ничего не поделаешь, профессиональное ощущение: стерильные спутники отучают дышать чем попало. Зато через двадцать минут хода — гравиподъемник, подпирающий мой мезопост, привычное одиночество и…
— Тарасище? Ну, встреча, ну, радость! Давай к нам сюда, живо!
Венька Рубен. Усмотрел, черт глазастый. Угораздило меня вылезти под самый «Одуванчик»! Сбежать бы куда, да разве сбежишь? От таких, как Веник, не сбежишь. Кубарем выкатился из кафе, вцепился в рукав, машет кому-то наверх:
— Сам пришел, работничек чистоты, теперь не отвертится! — И мне: — С утра тебя ищу, эфир морщу. Так знаешь, что твой токер ответил?
Наклонился ко мне, защекотал губами ухо. Слов не разобрать. Но я на всякий случай изумился:
— Не может быть!
— Да чтоб мне гейзеров не видать, если вру! Опять сенсобарьер поставил? Я решил, аппарат неисправен, и натравил Контроль Связи.
— Путаешь ты, брат. Не было вызова.
«Все в порядке, отклонений не найдено», — сердито бурчит токер, придушив на секунду гавайскую гитару. Серьезная машина, знает, кому и когда давать связь. Сначала, поставив сенсобарьер, я буквально оглох от пустоты в голове. Но этот шептун заушный изобрел охранительную музыку и теперь смолкает лишь тогда, когда я работаю или забываюсь сам по себе. В этот день, в день памяти, у него с утра до ночи не бывает передышки…
— Токер сам с Контролем уладил, — заявляю я, оправдывая затянувшуюся паузу. — А у тебя, старина, что новенького?
— Ой, сейчас расскажу, идем! — Веник обнимает меня за плечи и нетерпеливо подталкивает к эскалатору. Честно говоря, мне не очень-то по сердцу этакая развязность моего друга. Впрочем, развязность эта, если разобраться, от беззащитности, а не от нахальства, от скованности перед учителем бывшего ученика. «А ты, токер, наглец, — мысленно добавляю я, — того и гляди, не только режим, друзей мне начнешь выбирать по своему вкусу. Откуда тебе, милый, знать, кого пропускать, кого не к спеху?»,
— Идем-идем, не упирайся, — суетится Веник. — С ребятами познакомлю. Поболтаем.
А вот это бы ни к чему — болтать. Спроси, чудак, есть ли у человека настроение болтать. Да ладно, все равно не отвяжешься. Может, оно и к лучшему? Может, и вправду отмякну в одуванчнковом холодке под фонтанами?
Эскалатор бесшумно возносит нас внутри стебля. Сквозь ступени виден пролетающий внизу голубь.
— Э-эй, Тарасище, спишь на ходу, что ли? Третий раз про «Пульверс» спрашиваю. Дышит?
Венька лопоух, лохмат, лупоглаз, потен — ни дать ни взять, распаренный веник торчком. Когда-то я читал у них на факультете магнитостатику, возил на Курилы понюхать серы. При виде Веника даже самые потухшие вулканы вздрагивали и плевались лавой. Теперь я понимаю, почему…
— Качает «Пульверс», что ему сделается? — отвечаю с видимой беззаботностью. — Мы пылим, он качает…
И когда болтаем, как сейчас, он все равно качает. Без отдыха.
Бедный «Пульверс», пылесос ты мой всепланетный! Кому только я о тебе не рассказывал! Про сеть медленных искусственных смерчей, перемешивающих атмосферу. Про мезосферные отстойники для взвихренных с Земли частиц. Про фильтры, подъемники, шахты. Про вредность пыли — вторичная радиоактивность, парниковый эффект, да мало ли! Мне уже надоело повторять каждому, почему человечество организовало нашу Службу. Вот возьму и прочту лекцию этой нахальной швабре со товарищи: «Мезопост номер… представляет собой низкоорбитный спутник с комплексом отсоса, расслоения и брикетажа атмосферной пыли. Имеет опорный пункт наблюдения и регулирования…» Бр-р! Выслушаешь от другого такое — и подниматься к себе расхочется. А ведь я, что ни говори, люблю мой мезопост с его вороненой поверхностью, «ипподромом», отстойником, и почти уютной квартиркой — все то, что часто называю пыльным мешком, люблю и, пожалуй, ни на что другое не променяю…
В «Одуванчике» обычный уют. В меру весело. В меру шумно. Зал открыт со всех сторон, — лишь гибкая водяная пленка, сочась через неприметные устья, отделяет нас от земли и от неба, лишь пенные намагниченные струи фонтанов улетают и не могут улететь, повисая в не подвластных тяготению формах — в виде головки одуванчика.
— Сюда, Тарасище, за этот столик! — продолжает суетиться Веник, подталкивая меня в спину. — Знакомьтесь, ребята, это Тарас. Помните, я рассказывал о моем необыкновенном друге? Так вот, это он. Позволь, Симочка, представить тебе, Тарас. Человеку повезло устроиться на службу у Судьбы. Попроси хорошенько — нагадает счастье, А это, Тарас, Дональд, ас-вулканолог. Ты не поверишь, на его счету уже два заштопанных кратера и магнитная «пепельница» на третьем.
