Как высоко мы ни ценим хеттскую поэзию, мифологическую литературу и оживление служебных актов поэтическими образами, именно за этот оригинальный вклад хеттов в историю литературы мы им особо признательны.
Научная и специальная литература
В отличие от поэзии и беллетристики до нас дошло относительно много памятников хеттской научной и специальной литературы, в чем, однако, не приходится усматривать «вознаграждение судьбы» — уже хотя бы потому, что речь идет о несоизмеримых и взаимоневосполняемых величинах. Это все равно как если бы кто-нибудь сказал о Гёте: «Слава Богу, что сохранилось «Учение о цветах», пусть даже утрачен «Фауст»!»
К научной литературе хетты относили сочинения, многие из которых мы к ней решительно не причислили бы. Речь идет прежде всего о колдовских, пророческих, астрологических и тому подобных трактатах, а также о значительной части медицинской и астрономической литературы, где рациональное ядро обволакивал непроницаемый слой магии. Все эти труды хетты позаимствовали у вавилонян и ассирийцев и довольствовались переводом; впрочем, далее не разрабатывая и не совершенствуя их, хетты не нанесли культуре никакого урона.
От вавилонян восприняли они, вероятно, и богатую математическую литературу и здесь также не продвинулись вперед. По правде говоря, в математике это было бы трудной задачей: что могли добавить они к знаниям своих учителей, которые за 15 веков до Пифагора, Архимеда и Евклида нашли, например, формулы для вычисления площади треугольника, прямоугольника, трапецоида и круга, объема куба, параллелепипеда, призматических тел с сечением, обыкновенной и усеченной пирамиды, конуса и т. д.; которые во II тысячелетии до нашей эры умели возводить в степень и оставили таблички с квадратными и кубическими корнями? Когда хетты освоили эти знания, в чем у нас нет основания сомневаться, они и так не уступали в своих математических успехах европейским математикам до Декарта и Лейбница.
Однако не будем продолжать перечисление того, в чем хетты не способствовали прогрессу научных и специальных знаний; важнее указать, в чем они этому прогрессу способствовали. И остановимся мы лишь на самом главном, если судить по литературным памятникам.
Прежде всего это было право. О хеттском кодексе XV–XIV столетий до нашей эры, который впервые издал и перевел (на французский язык) Бедржих Грозный, мы уже говорили. То, что осталось от него на двух клинописных табличках, не отличается, правда, такой систематичностью и разработанностью, к какой мы привыкли у мастеров и учителей юристов — римлян; но строгое различение между виновностью и невиновностью, между преступлением преднамеренным и непреднамеренным, между ответственностью за содеянное и ответственностью за пренебрежение своими обязанностями — все это принадлежит к числу таких достижений правового мышления, существование которых за 2000 лет до «Кодекса Юстиниана» (а ему уже тоже исполнилось 1500 лет) явилось для современной юридической науки удивительным открытием; ведь с чем-нибудь подобным ей не часто приходилось встречаться. Это относится и к институту условных наказаний, возмещению убытков (по желанию пострадавшего), учету объективных и субъективных обстоятельств преступления (например, женщина, которая была изнасилована в доме, где могла взывать о помощи, карается смертью; если же она была изнасилована в горах, то вина с нее снимается; впрочем, насильник карается смертью в обоих случаях) и т. д. Особенно же это касается умеренности, «гуманности» мер наказания в реформированном кодексе.
Когда исследователи пришли в себя от удивления, вызванного формой и содержанием этого кодекса, они начали досконально его изучать. С первого взгляда всем было ясно, что это был не первый хеттский свод законов. Что же служило образцом для него? Из чего он возник? Какие установления были изменены, какие остались в первоначальном виде? Ответ на эти вопросы принесли лишь 1962–1964 годы. Чехословацким, немецким и итальянским хеттологам удалось установить на основе исторической грамматики хеттского языка, что в отдельных частях кодекса встречаются выражения и обороты, соответствующие выражениям и оборотам из более древних хеттских документов, причем документов, достоверно датированных. По мнению В. Соучека, в нем можно обнаружить установления, относящиеся еще ко времени Хаттусилиса I, то есть ко второй половине XVII века до нашей эры. А это значит, что древнейшая из ныне известных версий хеттских законов всего на каких-нибудь 100 лет моложе прославленных вавилонских законов Хаммурапи! Но что самое интересное — уже эти древнейшие хеттские законы носят на себе следы реформы! Результаты дальнейшего изучения богазкёйских табличек показали, что этот кодекс постоянно вновь редактировался и дополнялся, вследствие чего хеттское право никогда не было застывшим, а гибко приспосабливалось к новым экономическим и общественным условиям в полном соответствии с требованиями современной юридической науки.
Реформы хеттского кодекса, последнюю из которых в конце XIII века до нашей эры мы можем приписать царю Арнувандасу IV, дали повод для записей и заметок, представлявших собой начатки литературы, состоящей из сочинений со стереотипными названиями «Комментарии к закону о…» и столь же полезной для правоведов, сколь скучной для остальных смертных. Первые глоссы или замечания принадлежат уже самому реформатору: в них выражается согласие или несогласие, порой даже возмущенное, с отдельными мерами наказания и деликтами. Потом глоссарий продолжают судьи, записывая приговоры, приобретающие то же значение, что и решения наших высших судебных инстанций.
Об этой обширной литературе, которая уже у хеттов становится подсобным правовым источником, мы осведомлены как из первых рук, так и по преамбулам к различным договорам, где договаривающиеся стороны ссылаются на законоустановления и прецеденты. Хеттские суды выносят приговоры на основе фактов, занесенных в протокол и подтвержденных клятвенно заверенными свидетельскими показаниями. Хеттский судья — это не мудрый кади из восточных сказок, принимающий решение по счастливому наитию: нет, это судья-бюрократ, вершащий правосудие на основании законов, прецедентных приговоров и протоколов. Всегда ли он принимает правильные решения (а «ему не дозволено делать доброе худшим и злое лучшим», как читаем мы в царской инструкции для судей вновь занятых областей) — мы не знаем; однако нам известно, что хеттские суды несколько неповоротливы, «бюрократичны» и что канцелярии их за время тяжбы изводят немало глины. Впрочем, тут они не являются исключением и делят первенство в этой (до сих пор полностью не изжитой) традиции с египтянами.
Хеттская юридическая литература пока еще исследована недостаточно. (Надеемся, что в ближайшее время, опять благодаря заслугам чехословацкой хеттологии, удастся сделать в этом плане шаг вперед). Большее внимание наука уделяла хеттской исторической литературе- хотя бы уже потому, что она является одним из важнейших прямых источников познания хеттской истории.
Из исторических сочинений особо важное значение имеют «Анналы Мурсилиса». «Именно Мурсилис создал стиль анналов, который едва ли был когда-нибудь превзойден», — говорит М. Римшнайдер и не преувеличивает. «События строго распределены по годам, а изложение их строится по определенной схеме, так что явственно выступает все необычное и важное. Однако изложение это столь лаконично и незанимательно, что суть некоторых кратко охарактеризованных событий весьма трудно понять».
Хотя хеттские царские анналы не удовлетворяют требованиям, которые мы предъявляем к развлекательному чтению, зато они в значительной степени удовлетворяют требованиям, предъявляемым нами к историческим источникам, а это гораздо важнее. В целом события изображаются в них объективно. Хеттские цари (и их историки) не скрывают неудач; ведь за победу или поражение несут ответственность не столько они сами, сколько в первую очередь боги. Если бог не внял царской просьбе или не был достаточно могущественным и хитроумным, чтобы снискать царю победу, чего ради умалчивать об этом? Хеттские цари рассуждают так же, как герои Гомера под стенами Трои, и этой логике мы обязаны тем, что на их анналы с фактографической точки зрения можно положиться.
