— МЭ-Э-Э-Э-РИ-И-И-И!!!

Нат с трудом приоткрыл один глаз. Казалось, под пересохшие веки насыпали песку, и теперь он скреб и царапал глазные яблоки. Над самым его лицом горела лампа — матовый светильник, забранный металлической решеткой, вокруг которого распространялось жемчужно-белое сияние. Потом у него заболело левое колено. Боль была внезапной и острой, и он попытался согнуть ногу, но у него ничего не вышло. Тогда Нат попробовал пошевелить другими частями тела. С огромным трудом ему удалось повернуть голову примерно на дюйм в сторону смотрового окна.

— МЭ-Э-РИ!!!

Он не услышал звука. Все тело ныло и болело, словно он заключен в тесную стальную клетку. Он слышал, как врач называл его состояние «псевдокомой». Когда это было? Вчера? Неделю назад? Чувство времени исчезло, и он не знал, сколько прошло дней. Зато он хорошо знал, что имел в виду врач. Ствол головного мозга, в котором расположены двигательные центры, поврежден массированным кровоизлиянием, так что теперь он мало чем отличается от далеких предков человека, которые барахтались в прибрежном иле, даже не помышляя о том, чтобы выползти на сушу. Моллюск… Или даже хуже — растение. Все члены как будто налились горьким ядом и отказывались служить. Он почувствовал, как к горлу подступает паника, и снова беззвучно закричал:

— ПОМОГИТЕ! КТО-НИБУДЬ, ПОМОГИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА!!!

Но никто не шел, и понемногу он успокоился и попытался вспомнить, как он оказался в этой комнате без окон. В памяти снова всплыло слово «псевдокома». В его времена это называлось «синдром запертого человека». Как посмел врач произносить это слово в присутствии больного, в особенности больного, который разбирается в медицине? Худший прогноз трудно себе представить. «Синдром запертого человека» означал ясное сознание при полной утрате двигательных функций и речи — сохраняется разве что функция отдельных глазодвигательных мышц, да и то не всегда. Впрочем, больные с этим синдромом все равно долго не жили… А кстати, почему все, кто к нему заходит, одеты в костюмы, похожие на противочумные? Он что, заразен?

С трудом приподняв руку, Нат уронил ее на грудь. Отлично! Если он может двигаться, следовательно, его мозговой ствол функционирует и ни о какой псевдокоме не может быть и речи. Потом его пальцы нащупали повязку, а под ней — операционный шрам: неровную, выпуклую дорожку уплотненной кожи, спускавшуюся вдоль грудины к животу. Может быть, у него был сердечный приступ, за которым последовал инсульт? Но ведь ему только тридцать семь, и он в неплохой физической форме!

Нужно учесть все возможности, подумал Нат. Может быть, ему недолго осталось. Может, он уже мертв и лежит на мраморном столе в морге, в то время как его душа, прежде чем отлететь, воображает эту комнату и даже эти его мысли…

«Интересно, — спросил себя Нат, — есть у меня номерок на ноге или нет?»

Он попытался приподнять голову, чтобы посмотреть на пальцы ног, но почувствовал острую боль в шее. Ощущение, впрочем, было довольно странное, как будто боль существовала отдельно от тела.

Что-то зашуршало над самым ухом, но Нат никак не мог понять, что. Медленно, с усилием, он сдвинул руку выше и коснулся толстой эластичной повязки, под которой прощупывался еще один операционный шрам. Шрам шевелился, словно живя своей собственной жизнью, и Нат снова почувствовал, как в нем нарастает ужас. Он попытался крикнуть, но, как и в прошлые разы, не издал ни звука.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем дверь распахнулась и в палату вошла молодая чернокожая женщина. Пристально посмотрев на него, она уселась в ногах его постели. Если бы Нат мог говорить, он бы обругал ее последними словами за то, что она оставила его одного. Если она только действительно его оставила. Не исключено, что перед ним ангел Господень, который специально спустился с небес, чтобы унести его с этой земли.

— Привет, Нат, меня зовут Хармони, — сказала негритянка чуть хрипловатым, низким голосом, и ему захотелось дотронуться до нее, чтобы убедиться, что она реальна, что он ее не вообразил. — Я — твой физиотерапевт. Каждое утро я буду приходить, чтобы помочь тебе сделать небольшую зарядку.

Нат был уверен, что никогда раньше не видел эту женщину.

Тем временем Хармони расставила на металлическом подносе несколько флаконов и, выдавив на перчатки немного массажного крема, стала размазывать его по тонкому латексу. Потом она откинула в сторону одеяло, согнула его ногу в колене (Нат испытал невероятное облегчение) и стала втирать крем ему в кожу, одновременно то сгибая, то снова вытягивая ногу. Наверное, подумал Нат, он все-таки жив, если чувствует все это, однако его не оставляло странное ощущение, что это не его нога. Он, во всяком случае, не помнил, чтобы его ноги были такими худыми и желтыми. Должно быть, он сильно похудел… но откуда эта желтизна? Может, в довершение всего, у него желтуха? О, бедная его печень!

Чтобы не потерять сознание, Нат стал думать о ее имени. Хармони, или Гармония… В переводе с греческого, кажется, это слово означает полную согласованность, стройность в сочетании звуков, красок, душевных устремлений и нот в музыке. В музыке… «Кто согласует эти разногласья?..»7 Эта фраза занозой застряла в мозгу. Откуда это? Из Шекспира? Слова напоминали рассыпавшуюся по полу мелочь, метеорный дождь, пронизывающий галактику его сознания.

Хармони значит «гармония»… А между тем у нее между передними зубами такая щель, что туда, наверное, пролез бы и десятицентовик… Нату грезился тающий лед, волки в непромокаемых плащах, алые рубины сыплются на мостовую, словно град… Странные, необъяснимые видения, то исчезающие, то снова встающие перед мысленным взором в мельчайших подробностях. Галлюцинации. Бред. Сон. Он не спит, и в то же время — как можно видеть такие вещи наяву?

Хармони взяла его пальцы в свои.

— Попробуйте пожать мне руку, Нат, — сказала она.

Нат представил, как с силой сжимает ей руку, но их сплетенные пальцы внезапно превратились в клубок копошащихся змей, и он крепко зажмурился, чтобы прогнать видение.

Понемногу Нат начинал сознавать, что значительные области его тела полностью или частично утратили чувствительность. Когда он прикасался к своей коже, она казалась грубой и шершавой. То и дело он слышал скрип собственных зубов, а Нат всегда терпеть не мог подобных звуков — мела по доске, железа по стеклу и прочих. От них по телу бежали мурашки и хотелось закричать и забиться в истерике.

Хармони тем временем взялась обрабатывать его с другой стороны. Взяв Ната за левую руку, она снова попросила пожать ей пальцы. Нат пожал.

— У вас получается! — воскликнула Хармони. — По крайней мере, одна рука начинает работать. Вот попомните мои слова: не пройдет и недели, как вы сможете открыть этой рукой стаканчик с мороженым. Ну хватит, можете отпустить…

Но его кисть оставалась крепко сжатой.

— Отпустите меня, доктор Шихэйн, — повторила Хармони. — Ну же!

Но мускулы отказывались ему повиноваться, и Хармони пришлось силой выдернуть руку из его судорожно сжатых пальцев.

— О'кей, — проговорила она. — Теперь мы знаем, что эта рука работает.

Потом она накрыла ему голову какой-то тканью. Что это за ткань, Нат так и не понял. Она была мягкой и в то же время — шершавой и грубой. Сквозь ткань он чувствовал, как широкие, сильные пальцы Хармони скользнули по его лбу, спустились по щекам и встретились под подбородком.

— Я уверена, что в свое время вы были настоящим красавцем, — сказала она.

«В какое такое «свое время»? — мысленно возмутился Нат. — Разве сейчас не мое время?!»