Им крупно повезло, что Кит Марло пришел именно сюда. Хемминг никак не мог успокоиться. Что было бы, отправься он в «Розу» или «Красного быка»? От одной только подобной мысли Хемминг был готов скрежетать зубами. К счастью, это все-таки «Глобус». Впрочем, так должно было быть всегда.

— И когда же его выход? — спросил вслух Кондел. Они с Бербеджем доверили переговоры Хеммингу.

— Он… не сказал… — рассеянно ответил тот. — Известно лишь, что как только спектакль закончится, Марло обратится к публике с Галереи лордов. Он написал для Бербеджа десять строк, и когда тот их произнесет, заговорит сам.

Та часть театра, где располагалась сцена, имела соломенную крышу, нижняя часть которой представляла собой раскрашенный свод. Лишь пара футов отделяла крышу от башни, с которой трубачи возвещали о начале спектакля или же, если требовал сюжет какой-либо пьесы, палили пушки. Непосредственно под крышей располагалась так называемая Галерея лордов. Места на ней предназначались для привилегированной публики, готовой выложить за это удовольствие лишнюю монету. С высоты сцена была видна как на ладони. Правда, имелось одно неудобство: нередко место на галерее приходилось делить с музыкантами. Однако сегодня музыкантов отсюда прогнали, и те были вынуждены расположиться сбоку от сцены. Билеты для зрителей на галерею также решили не продавать. Сегодня ее хозяин — Марло; это трибуна, с которой он возвестит о своем втором пришествии.

Поговорив, Хемминг с Конделом разошлись. Оба влились в шумную толпу актеров, которым сегодня предстояло сыграть для почти полного зала пьесу «Все правда».

Сколько же времени Кит Марло вел жизнь человека-невидимки? Все эти годы, а если быть точным, два десятка лет он был вынужден скрывать от людей то, чем гордился больше всего, — свое имя. Два десятка лет, прожитых в страхе быть узнанным. И вот теперь судьба подарила ему шанс вновь во всеуслышание заявить о себе.

Нет, Кит не станет входить в театр в самом начале спектакля. Этим он только привлечет ненужное внимание, тем более что его наверняка ищут. К чему рисковать? Марло уже и без того упустил один момент торжества — когда леди Грэшем и ее дети были полностью в его власти. А все потому, что его узнали. На сей раз он дождется начала представления и лишь затем проскользнет на Галерею лордов, закутавшись в плащ и надвинув на лицо капюшон. Нож, который Марло прихватил с собой, был острым как бритва. Он легко разрежет холст, натянутый под самой крышей. И тогда в образовавшееся отверстие на зрителей полетят рукописи пьес шарлатана по имени Шекспир, они появятся на свет, как младенец из чрева матери, вспоротого ножом хирурга. Чистовики рукописей. Он поймает один или два из них. «Ричарда Третьего» — это наверняка, а может, еще и «Ричарда Второго». Марло написал его давным-давно, находясь в далекой стране, причем его версия гораздо лучше той, которую приписывает себе этот стратфордский выскочка, со всеми якобы сделанными им «улучшениями и поправками». Затем он дождется окончания спектакля. Великий Бербедж произнесет свой текст — вместо эпилога он прочтет десять строчек, которые великий Кристофер Марло написал собственной рукой, которые на протяжении двадцати лет не раз переписывал, мечтая о том моменте, когда они прозвучат со сцены. После чего он возвестит о себе. И когда переполох в зале уляжется, Кристофер Марло объявит, что на следующий день зритель увидит его новый шедевр — «Падение Люцифера».

Как только представление началось, улица перед «Глобусом» словно вымерла. Уличные торговцы ушли, и только слуги сторожили лошадей по ту сторону выбеленных известью стен. Марло прошмыгнул внутрь сквозь черный вход. Привратник был предупрежден и кивнул в знак того, что узнал его и пропускает внутрь. Дальше лестница — хочешь не хочешь, а придется ее преодолеть. Вот только как это сделать, если ноги не ощущают под собой деревянных ступеней? Марло почувствовал, как в нем закипает гнев. Как это, должно быть, смехотворно смотрится со стороны — вот он шагает вверх, а взгляд устремлен под ноги, подошвы ног осторожно нащупывают ступени.

Ага, вот и Галерея лордов. Прямо над головой, скрытая за натянутым холстом, соломенная крыша. Марло положил на пол свою собственную рукопись «Падение Люцифера», достал нож и полоснул по холсту. Тот провис, а потом один за другим словно бы выплюнул три перевязанные лентами свитка. Воистину кесарево сечение — с той разницей, что на бумагах нет ни капли крови.

Внизу, на сцене, облаченный в смехотворно пышный костюм, к зрителям вышел Пролог. Его появление тотчас вызвало в зале свист и улюлюканье. К сожалению, Галерея лордов была скрыта занавесом, отчего произносимые на сцене слова звучали глухо и неразборчиво.

— Я не затем пришел, чтоб вас смешить! — объявил Пролог.

— Да нам и без того смешно! — раздался чей-то возглас, и зрительный зал взорвался хохотом.

Пролог произносил свои слова, а тем временем из прорези в холщовом потолке сыпались все новые и новые рукописи. Марло опустился на колени, ловил их дрожащими руками, разворачивал, пробовал читать.

Тем временем приближалась кульминация пьесы. Ага, вот и нужные слова. Мальчик, игравший Анну Болейн, тоненьким голосом продекламировал:

И лорд Сэндис отвечал:

И в этот момент пропели трубы, раздалась барабанная дробь, где-то наверху дважды прокатился раскат грома, от которого содрогнулись тонкие театральные стены. Это на башне вхолостую выстрелили две пушки. От произведенного ими грохота зазвенело в ушах.

— Боже милостивый!.. — воскликнул человек, приставленный к пушкам.

Сегодня утром он заранее заложил в орудия заряды послабее, после чего ушел в таверну побаловать себя элем. По звуку выстрелов пушкарь тотчас сообразил, что что-то не так. Из жерл обоих орудий вырвались огромные языки пламени, а вслед за ними — какие-то пылающие комья. Пушкарь мог поклясться, что не забивал в стволы ничего подобного. Огненные клубки упали по обеим сторонам соломенной крыши. Пушкарь в панике искал глазами ведро с водой и песок, которые на всякий случай всегда держал под рукой. Проклятие! На месте их не оказалось. И куда только они могли подеваться?

Солома вспыхнула почти мгновенно. В первые минуты было больше жара, чем дыма. Единственным признаком того, что крыша горит, было дрожащее марево раскаленного воздуха. Но уже в следующую минуту огонь проник под первый слой соломы, и та задымилась. Сначала едва заметно, потом все сильнее и сильнее.

Зрители ничего не замечали — их внимание заворожили уханье пушек, рев труб и барабанная дробь. Между тем огненный язык уже бежал дальше по соломенной крыше, и не было никого, кто мог бы его остановить. Вернее, сразу два языка устремились навстречу друг другу с обеих сторон сцены, чтобы встретиться как раз посередине, над Галереей лордов.

Наконец-то до зрителей дошло, что происходит. Марло удовлетворенно отметил про себя, что народ в зале переполошился. Правда, дальше разглядывать рукописи, выпавшие из прорехи в холсте, ему помешала отнюдь не паника среди зрителей. Внимание Кита привлекли какие-то непонятные звуки. Показалось, будто рядом с ним был кто-то еще. Хемминг? Кондел? Марло обернулся с заискивающей улыбкой на лице. Через мгновение улыбка пропала.

— Добрый день! — спокойно обратился к нему Генри Грэшем. — Если не ошибаюсь, мы уже встречались с вами раньше. Ах да, вы уже знакомы с моей женой.