– Да.
Он помолчал две секунды, а потом спросил:
– Это ты убил собаку, Кристофер?
Я сказал:
– Я не убивал собаку.
Он спросил:
– Ты знаешь, что нельзя лгать полицейскому, а если ты станешь это делать, то у тебя будут очень серьезные проблемы?
Я сказал:
– Да.
А он спросил:
– Может быть, ты знаешь, кто убил собаку?
Я сказал:
– Нет.
Он сказал:
– Ты говоришь правду?
Я ответил:
– Да. Я всегда говорю правду.
И он сказал:
– Ладно. Я собираюсь вынести тебе предупреждение.
Я спросил:
– Оно будет написано на листке бумаги и я смогу носить его с собой?
Он ответил:
– Нет, предупреждение означает, что мы запишем все, что произошло: что ты ударил полицейского, но это была случайность и ты не собирался причинять ему вред.
Я сказал:
– Но это не было случайностью.
А отец сказал:
– Кристофер, я тебя умоляю.
Инспектор закрыл рот, громко подышал через нос и сказал:
– Если ты опять попадешься, мы извлечем эту запись и увидим, что тебе уже было сделано предупреждение. И тогда у тебя будут гораздо более серьезные неприятности. Ты меня понимаешь?
Я ответил, что все понимаю.
Потом он сказал, что мы можем идти, и открыл дверь.
Мы вышли в коридор и вернулись к первому столу, где я оставил мой армейский нож, кусок веревки, деталь деревянной головоломки, и 3 шарика крысиной еды для Тоби, и мои 1,47 фунта, и ключ от входной двери. И все это было уложено в пластиковый пакет. Потом мы вышли на улицу, сели в машину отца, которая была припаркована снаружи, и поехали домой.
37
Я никогда не лгу. Мать говорила, это потому, что я хороший человек. Но это вовсе не потому, что я хороший человек. Я просто не могу лгать.
Мать была невысокой, и от нее очень приятно пахло. Она иногда носила шерстяную кофту с молнией впереди. Кофта была розовой, а на левой стороне груди у нее находился маленький лейбл с надписью: «Berghaus».
Ложь – это когда ты говоришь, что было что-то такое, чего на самом деле не было. Но речь идет только об одной вещи, которая происходит в конкретном месте в конкретное время. А ведь есть неопределенное число вещей, которые не случились в этом месте и в это время. И если я думаю о чем-то, чего не случилось, я начинаю думать и об остальных вещах, которые тоже не случились.
Например, сегодня утром я съел готовый завтрак и выпил немного малинового молочного коктейля. Но если я скажу, что на завтрак у меня были шоколадные подушечки и чашка чаю[3], то начну думать о кукурузных хлопьях, и о лимонаде, и о картошке, и о «Докторе Пеппере», которых тоже не было. Потом я подумаю о том, что я не завтракал в Египте, и в комнате не было носорогов, и отец не носит водолазный костюм, и так далее. И даже один только факт, что я сейчас это все пишу, пугает меня так, что я начинаю дрожать. Это так, будто я нахожусь на вершине очень высокого здания, а внизу, подо мной, – тысячи домов, и машин, и людей. Я вижу это все разом, и это переполняет мою голову, и оттого я боюсь, что позабуду стоять прямо и держаться за перила. А тогда я упаду вниз и погибну.
И это еще одна причина, почему я не люблю вымышленных романов. Они рассказывают о вещах, которых никогда не происходило, и от этого мне делается страшно, и я начинаю дрожать.
Вот почему все, что я здесь написал, – правда.
41
Когда мы ехали домой, небо было затянуто облаками, и потому я не видел Млечного Пути.
Я сказал: «Извини меня», – потому что отцу пришлось ехать в полицейский участок и это было очень плохо.
Он ответил:
– Все в порядке.
Я сказал:
– Я не убивал собаку.
А он сказал:
– Я знаю.
Потом он еще сказал:
– Кристофер, ты не должен влипать в неприятности, понимаешь?
Я ответил:
– Я не знал, что попаду в неприятности. Я люблю Веллингтона и пришел с ним поздороваться. Я не знал, что его кто-то убил.
Отец сказал:
– Просто не суйся в чужие дела.
Я подумал об этом немного и сказал:
– Я собираюсь выяснить, кто убил Веллингтона.
А отец сказал:
– Ты слышал, что я тебе велел, Кристофер?
Я ответил:
– Да, я слышал, что ты мне велел, но, когда кого-то убивают, надо выяснить, кто это сделал, и наказать его.
А он сказал:
– Это всего лишь собака, Кристофер. Всего лишь собака, черт побери!
Я ответил:
– Собаки тоже важны.
Он сказал:
– Оставь.
А я сказал:
– Я хочу знать, выяснит ли полиция, кто его убил, чтобы наказать этого человека.
Тогда отец ударил кулаком по рулю, и машина от этого вильнула и заехала на разделительную линию. А отец закричал:
– Я сказал, оставь это! Бога ради.
Поскольку отец кричал, я понял, что он сердится. А я не хотел его злить и поэтому ничего больше не сказал до самого дома.
Когда мы вернулись в дом, я прошел на кухню и взял морковку для Тоби. Потом я поднялся наверх, закрыл дверь своей комнаты, выпустил Тоби и дал ему морковку. После этого я включил компьютер и сыграл 76 игр в «Сапера». Я прошел уровень эксперта за 102 секунды, что только на 3 секунды медленнее моего лучшего результата, который составляет 99 секунд.
В 02:07 я решил, что хочу выпить апельсинового сока, прежде чем почистить зубы и лечь в постель, так что я спустился на кухню. Отец сидел на диване, смотрел телевизор и пил виски. А в глазах у него были слезы.
Я спросил:
– Ты грустишь по Веллингтону?
Он долго на меня смотрел, а потом втянул воздух через нос. И ответил:
– Да, Кристофер, можно и так сказать. Очень даже просто можно так сказать.
Тогда я решил оставить его одного, потому что, когда я грущу, я люблю быть один. Так что я больше ничего не сказал. Я просто прошел на кухню, налил сока и вернулся обратно к себе в комнату.
43
Мать умерла два года назад.
Я вернулся домой из школы, но мне никто не открывал, так что я взял секретный ключ, который лежал под ковриком перед кухонной дверью. Я вошел в дом и занялся моделью танка «Айрфикс Шерман», которую я строил.
Через полтора часа отец вернулся домой с работы. Он занимается починкой нагревательных приборов и всякой сантехники вместе с человеком по имени Родри, который у него работает. Отец постучался в дверь моей комнаты, открыл ее и спросил, видел ли я мать.
Я сказал: нет, я ее не видел. Тогда он ушел на первый этаж и начал звонить по телефону. Но мне было не слышно, что именно он говорил.
Потом он пришел ко мне в комнату и сказал, что должен уйти на некоторое время, но точно не знает, на сколько. Он сказал, если мне что-то понадобится, я могу позвонить ему по мобильному телефону.
Отца не было два с половиной часа. Когда он вернулся, я спустился вниз. Отец сидел в кухне и смотрел в окно, которое выходит в сад, и из него видно пруд, забор из рифленого железа и верхушку башни церкви на Манстед-стрит, которая похожа на маленький замок, потому что она норманнского периода.
Отец сказал:
– Я боюсь, что вы с матерью не сможете видеться какое-то время.
Он не смотрел на меня, когда это говорил, а сидел, обернувшись к окну.
Обычно люди смотрят на тебя, когда они с тобой разговаривают. Я знаю, что они в этот момент пытаются понять, что я думаю, но я не могу понять, что думают они. Это как будто ты находишься в комнате с односторонним зеркалом, как в шпионских фильмах. И мне было приятно, что отец разговаривал, не глядя на меня.
Я сказал:
– Почему?
Он очень долго молчал, а потом ответил:
– Твоей матери пришлось лечь в больницу.
– Мы можем ее навестить? – спросил я, потому что я люблю больницы: мне нравятся тамошняя униформа и машины.
Отец сказал:
– Нет.
Я спросил:
– Почему нет?
