Проснувшись уже довольно давно, он старался не двигаться. Положил щёку на согнутую руку и пытался угадать, который час. Видимо, утро выдалось на редкость тёплое: сквозь пылающие розовым светом занавески он видел совершенно чистое небо, без единого облачка. «Должно быть, часов десять?..» Его мучил голод, он плохо поужинал накануне. Год назад он бы тут же вскочил, растолкал сонную Леа, поднял страшный крик, требуя свой шоколад. Но сейчас он не двигался. Он боялся, пошевельнувшись, растерять остаток счастья, того наслаждения, что доставляли его глазам огненно-розовые занавески, медно-стальные завитки кровати, поблёскивающей в окрашенном воздухе спальни. Огромное счастье, испытанное им накануне, казалось ему куда-то запрятавшимся, подтаявшим и совсем малюсеньким, способным уместиться в радуге, которая танцевала на боку хрустального графина, наполненного водой.

В коридоре раздались осторожные шаги Розы, приглушённые ковром. Снаружи, стараясь не шуметь, подметали двор. Ангел расслышал далёкое позвякивание фарфоровой посуды на кухне… «Как же долго тянется это утро!.. – сказал он себе. – Я встаю!» Но он так и не двинулся с места, потому что в этот момент Леа за его спиной зевнула и потянулась. Ласковая рука коснулась его талии, но он снова закрыл глаза, и всё его тело неизвестно почему вдруг начало лгать, притворяясь погружённым в сон. Он понял, что Леа встаёт, и увидел, как её чёрный силуэт скользнул мимо занавесок, которые она наполовину отдёрнула. Она повернулась к Ангелу, посмотрела на него и покачала головой с улыбкой, которая совсем не выглядела победоносной, а скорее решительной, готовой преодолеть любые препятствия. Она не торопилась покинуть комнату, и Ангел, чуть приподняв ресницы, так что была видна лишь узкая полосочка света, потихоньку следил за ней. Он увидел, что она раскрыла железнодорожное расписание и водит пальцем по колонкам с цифрами. Потом она вроде стала что-то подсчитывать, подняв лицо к потолку и нахмурив брови. Она была ещё не напудрена, с жалким узелком волос на спине, двойной подбородок, постаревшая шея – она имела неосторожность предстать в таком виде перед невидимым ей взглядом.

Леа подошла к комоду, вынула из ящика чековую книжку, заполнила несколько чеков и вырвала их. Потом положила в ноги кровати белую пижаму и вышла.

Оставшись один, Ангел глубоко вздохнул и понял, что с того момента, как встала Леа, он изо всех сил старался сдерживать дыхание. Он поднялся, надел пижаму и открыл окно. «Здесь можно задохнуться», – подумал он. Его мучило смутное и неприятное чувство, что он совершил неблаговидный поступок.

«Потому что притворился спящим? Но ведь я сто раз видел Леа в пеньюаре. Да, только раньше я никогда не притворялся».

Яркий солнечный свет вернул комнате её розовый оттенок, Шаплен[1] на стене радовал глаз нежными оттенками золотистого и серебристого цвета. Ангел склонил голову и закрыл глаза, чтобы воскресить в своей памяти комнату такой, какой она была накануне, таинственной и окрашенной, как мякоть арбуза, волшебный купол лампы, и главное – вспомнить то упоение, с которым он предавался восторгам…

– Ты встал? Сейчас будет шоколад.

Он с благодарностью отметил, что за несколько минут Леа успела причесаться, незаметно подкраситься, надушиться знакомыми духами. Звук её красивого сердечного голоса распространился по комнате одновременно с ароматом поджаренных гренок и шоколада. Ангел сел возле двух дымящихся чашек и принял из рук Леа гренок, щедро намазанный маслом. Он никак не мог придумать, что бы такое сказать, но Леа об этом не подозревала, ибо привыкла видеть его за едой молчаливым и сосредоточенным. Она поела с аппетитом, однако с некоторой поспешностью и озабоченностью, как женщина, которая завтракает с уже упакованными чемоданами, перед отъездом на вокзал.

– Хочешь ещё гренок, Ангел?

– Нет, спасибо, Нунун.

– Ты наелся?

– Да.

Смеясь, она погрозила ему пальцем:

– Придётся тебе принять сегодня две таблетки ревеня, ничего не поделаешь.

Шокированный, он сморщил нос:

– Послушай, Нунун, может, ты успокоишься и не будешь заниматься моим…

– Ладно, ладно! Меня это тоже касается. Высунь-ка язык! Не хочешь? Тогда вытри усы, они испачкались в шоколаде, и давай поговорим серьёзно! Все скучные вопросы надо решать не откладывая.

Перегнувшись через стол, она взяла руку Ангела и сжала её в своих.

– Ты вернулся. Это судьба. Ты доверяешь мне? Отныне я беру тебя под свою опеку.

Она невольно остановилась и закрыла глаза, словно сгибаясь под тяжестью своей победы. Ангел увидел, как внезапно кровь бросилась в лицо его любовницы.

– Ах, когда я думаю обо всём том, что я недодала тебе, – вновь заговорила Леа, – обо всём том, что я тебе недосказала… Когда я думаю, что приняла тебя за одного из многих, быть может чуть более дорогого мне, чем другие… Как же я была глупа, что не поняла сразу, что ты моя любовь, которая бывает только раз в жизни…

Она широко распахнула глаза головокружительной, под тенями век, голубизны.

«О! – взмолился Ангел про себя. – Только бы она ни о чём меня не спрашивала, только бы не требовала немедленного ответа – я не способен произнести ни единого слова…»

Она встряхнула его за руку:

– Ну давай же будем серьёзны! Итак, мы уезжаем. Считай, что мы уже уехали. Что ты должен сделать для них? Утряси денежный вопрос с Шарлоттой, это самое разумное, и не скупись, прошу тебя. Как ты предупредишь их? Думаю, письмом. По крайней мере, это сильно облегчает дело, можно написать всего несколько фраз. Этим мы займёмся вместе. Да, ещё проблема с твоими вещами – здесь их почти не осталось. Понимаю, такие мелочи ужасно раздражают, с ними труднее справиться, чем с серьёзными проблемами, постарайся поменьше о них думать. Ну зачем ты всё время обрываешь заусенцы на большом пальце ноги? Смотри, как бы ноготь не врос в кожу!

Его нога невольно опустилась на пол. Собственное молчание давило на него, и он с большим трудом пытался сосредоточиться, чтобы слушать Леа. Он внимательно вглядывался в оживлённое, весёлое, властное лицо своей подруги, и в голове его крутился один и тот же вопрос: «И почему это у неё такой довольный вид?»

Его странное состояние было столь очевидным, что Леа, которая тем временем рассуждала, не купить ли яхту у старого Бертельми, остановилась на полуслове.

– Подумайте, он даже не хочет сказать мне своего мнения. Ты ведёшь себя так, словно тебе всё ещё двенадцать лет!

Ангел стряхнул с себя оцепенение, провёл рукой по лбу и устремил на Леа полный грусти взгляд:

– С тобой, Нунун, у меня есть все шансы остаться двенадцатилетним ещё на полвека.

Она несколько раз моргнула, словно кто-то подул ей на веки, и наступило молчание.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросила она наконец.

– Только то, что сказал, Нунун. И это чистая правда. Ты не можешь не признать этого, потому что ты человек честный.

Она решила рассмеяться ему в ответ непринуждённым смехом, за которым уже притаился смертельный страх.

– Да ведь эта ребячливость – половина твоего обаяния, глупыш! А позднее она станет секретом твоей вечной юности. И ты ещё жалуешься! И ещё имеешь наглость жаловаться мне?

– Да, Нунун. А кому мне ещё прикажешь жаловаться?

Он снова взял её за руку которую она у него отняла.

– Дорогая моя Нунун, милая моя Нунун, я не просто жалуюсь тебе, я тебя обвиняю.

Она чувствовала, как стиснута её рука в его твёрдой руке. И большие тёмные глаза с блестящими ресницами, вместо того чтобы избегать её взгляда, молили её о пощаде. Но ей так не хотелось путаться раньше времени.

«Это пустяки, пустяки… Мне только нужно найти несколько резких слов, на которые он ответит оскорблением, а потом надуется, и я его прощу… Вот и всё». Но, как назло, ей не удалось придумать сразу те самые слова, которые могли бы изменить выражение его глаз.

– Хватит, хватит, малыш… Ты знаешь, что есть такие шутки, которых я не выношу…