При обращении к личности Майка Науменко обнаруживается совершенно иной, в сравнении с Башлачевым и Цоем, биографический миф. Миф этот необычен уже тем, что практически редуцировался еще при жизни художника, возродился, как водится, после смерти, но не получил сколько-нибудь широкого бытования, так и не преодолев рамок узкого круга друзей и почитателей. Культивированию мифа не смогли помочь ни активное жизнетворчество Науменко, ни его имидж, разрабатываемый последние годы жизни, ни кинематограф, ни публикация после смерти Майка отдельным изданием воспоминаний о нем, ни поэтическое наследие. Не получил «текст смерти» Науменко репродукции ни в прессе, ни в фольклоре. Следовательно, характерная особенность этого текста, в отличие от «текстов смерти» Башлачева и Цоя, — практически полное отсутствие аудиторного мифотворчества. Василий Соловьев пишет: «Цой оставил после себя Героя-Воителя, БГ выпустил в мир Вестника, Кинчев дал бунтаря, Сукачев — Взбесившегося Водопроводчика. Майк же не оставил после себя ничего».[281] Все это, казалось бы, позволяет сделать вывод о том, что перед нами фигура не значимая. Однако это не так, хотя бы уже потому, что «во времена, когда русский язык в рок-н-ролле ломал людей до головной боли, Майк максимально естественным образом адаптировал его под глубокое и искреннее выражение рок-н-ролльных чувств».[282] Именно в этом многие видят заслугу Науменко. Для сравнения приведем несколько подобных суждений: «Пожалуй, заслуга Майка в том, что он нашел для русскоязычного рока совершенно новую и очень точную интонацию»,[283] «именно Майк впервые привнес в русскую песню интонации рок-н-ролла»[284] (М. Гнедовский); «великий российский рокер <…> Майк стал отцом-создателем русского уличного рок-н-ролла <…> Кайф, стеб и секс по-русски нашли наконец-то своего Орфея. Можно с полны правом считать Майка предтечей российского панк-рока»;[285] «влияние Майка непреходяще, потому что это базис» (232); «Майк в большей степени, чем Гребенщиков, нес в себе эту стопроцентную рок-н-ролльную эстетику, которой у нас до тех пор не было <…> Майк был абсолютным пионером в этой области» (227) (все высказывания — Артем Троицкий); «Майк — настоящий рок-н-ролльный папа <…> потому как дал ощущение, как делается рок-н-ролл»[286] (Андрей Муратов); «Я всегда считал Майка отцом русского блюза» (237) (Андрей Тропилло); Майк «был первым, кто писал рок-н-роллы и блюзы на русском языке в точном соответствии с требованиями жанра, безо всяких скидок на “совок”»,[287] «Майка называли “ленинградским Бобом Диланом”»[288] (Василий Гаврилов); «Этот человек вписал свою страницу в русскую культуру» (113) (Илья Смирнов); «Первый и, возможно, единственный рок-н-ролльщик всея Руси».[289] Таким образом, заслуга Майка многим видится в том, что он первым запел настоящий рок-н-ролл на русском языке, задал, что называется, традицию, стал предтечей русского рока. В результате, репутация Майка выглядит следующим образом: классик русского рока, законодатель традиции, основоположник рок-н-ролла на русском языке. Так, выход полного собрания наследия группы «Зоопарк» на CD стал «свидетельством приобщения Майка к лику классиков российского рока».[290] А невостребованность майковского мифа широкой аудиторией после его смерти и рок-н-ролльную сущность соединила в одном из пассажей своей небольшой заметки, датируемой 1993-м годом, тверская школьница Елена Никитина, предложив своеобразную квинтэссенцию гипотетически возможного мифа Майка Науменко, творимого аудиторией: «В Питере заглох настоящий живой рок-н-ролл. Умер его идеолог и некому было продолжить его дело. Моим сверстникам имя Михаила Науменко ничего не говорит. Он начал звездой рок-н-ролла, талантливый и трагичный поэт и певец, а когда умер — о нем забыли. Неужели так было и будет всегда?».[291]

Характерно, что к лику классиков Майк был причислен еще при жизни: ср. в челябинской газете «Молодой учитель» от 27 декабря 1990 г. статья «Динозавр из Зоопарка» начинается следующим пассажем: «Классик отечественного рока Майк Науменко не любит шума, как в буквальном смысле, так и вокруг своего имени» (211); воронежская газета «Молодой коммунар» от 22 января 1991 года: «Майк Науменко (а из уважения к его сединам рекомендуется называть 36-летнего ”рок-учителя” Михаилом Васильевичем, желательно с волнительным придыханием) не расстается с “Зоопарком” вот уже 10 лет. За эти годы многие его песни стали классикой отечественного рока» (220); еще в 1982-м году Старый Рокер написал: «Майк — традиционалист. На фоне современных тенденций музыка ЗООПАРКА воспринимается как несомненное ретро»;[292] в 1988-м Г. Паценкер в рецензии на башлачевский мемориал в Москве написал: «для Майка играть рок-н-ролл, блюз, — что дышать, и ничего другого он не умеет»;[293] в 1989-м Андрей Бурлака, описывая фестиваль журнала «Аврора», заметил: «Лишь увидев, как спешит по вечернему парку Майк с гитарой наперевес и в неизбежных темных очках, я успокоился, вдруг решив, что фестиваль уже становится фактом истории».[294] Таким образом, Майк Науменко еще при жизни стал для русского рока «классиком» и «основоположником». Такова в основе своей его репутация, наиболее точно выраженная, пожалуй, Николаем Харитоновым: «не просто легенда, он символ русской рок-музыки, культовый музыкант, личность знаковая».[295] Вместе с тем, «ему до конца дней своих удавалось оставаться просто хорошим, незакомплексованным, доброжелательным человеком».[296] Такое своеобразное противоречье между имиджем классика, звезды и характером простого и доброго человека составило основу биографического мифа Майка Науменко. И его «текст смерти» безусловно нуждается в рассмотрении. Может быть, как текст еще несостоявшийся в культуре; может быть, как текст, который еще ждет своего часа.

Майк умер, как принято в таких случаях говорить, своей смертью, и это обстоятельство, казалось бы, должно редуцировать мифологический подтекст в сравнении с фактами трагических уходов. Однако смерть Майка даже в воспоминаниях современников мифологизируется. Приведем пространный отрывок из воспоминаний Александра Храбунова, музыканта «Зоопарка»: «Я находился рядом, на кухне сидел <…> Я пришел домой в пять часов вечера. У нас огромная коммуналка, мы с Майком жили в этой коммуналке на протяжении десяти лет. Я пришел, а сосед говорит, что обнаружил Майка, лежащего в коридоре в одиннадцать утра. Без признаков опьянения. Отнес его, отволок в комнату, спросил — нужна ли помощь? Майк сказал, что не нужна. Где-то в промежутке между 12-ю часами дня и 5-ю часами вечера звонила матушка Майка. Сосед сказал, что с Майком что-то нехорошо и на всякий случай лучше приехать. Они приехали. Сестра вызвала “скорую”. Врачи сказали, что в этом состоянии человек не транспортабелен, и предупредили, что можно ждать худшего. Около 11-ти вечера они еще раз приехали… но уже… только констатировали смерть <…> При вскрытии выяснилось, что причиной смерти была травма, а они думали, что это кровоизлияние вследствие внутренних процессов. Не знаю… это просто цепь каких-то случайностей <…> Предыдущий период был тяжелый и плохой, но именно в этот период — как раз тогда, когда все произошло — он уже переборол в себе что-то, был подъем, еще чуть-чуть…».[297] Похожую версию, но в выводе более героизированную, предлагает Н. Харитонов: «Жизнь Майка оборвалась трагически и нелепо: вернувшись домой с вечеринки по поводу проводов за границу одного из музыкантов группы, он упал в своей коммунальной квартире, был дотащен соседями до кровати, до утра лежал без движения. Затем приехавшие родственники вызвали “скорую помощь”, которые констатировали самую несовместимую с жизнью из всех травм — перелом основания черепа. В таких случаях медики даже при осмотре не шевелят больного, ибо и легкого шевеления достаточно, чтобы наступила смерть. Майк до конца был в сознании. Он оказался еще и очень мужественным».[298] Отмечается и характерная для «текстов смерти» загадочность: «То, что с ним случилось, я до сих пор не понимаю. Обстоятельства его смерти так и остаются во многом загадочными»[299] (С. Задерий).