— Время у нас пока есть, — не стал спорить киммериец.
Отчего не послушать…
— Я не стану рассказывать вас свою родословную, — начал раненый. — Поверьте, род мой достаточно знатен. Я не бродяга, не лесной разбойник, не томящийся скукой искатель приключений. Меч мой не раз свистел и обагрялся кровью в битвах с врагами Немедии и короля. В эти глухие леса привела меня не скука, не поиск наживы, но потребность в подвигах. Да-да, не улыбайтесь! Хотя мне исполнилось уже двадцать пять лет, но сердце мое сохранило еще порывы пылкой, нерассуждающей юности. Год назад я обручился с самой прекрасной девушкой Бельверуса. Любовь моя к ней была чрезмерно сильна — так сильна, что я не мог просто взять ее в жены. Не знаю, понимаете ли вы меня. Она казалась мне существом иной, лучшей природы, чем я и все, кого я знаю. Все мои ратные подвиги, о которых она была, конечно, наслышана, казались мне такими ничтожными и обыкновенными в сравнении с ее необыкновенной красотой, чистотой и высоким умом. Моя избранница любила меня, несмотря на все нелепости, которые я совершал в ее присутствии от робости и стыда, и ей были непонятны мои терзания. Я так долго тянул со свадьбой, что она стала уже подозревать, что я разлюбил ее и только ищу повода расторгнуть нашу помолвку. Я объяснился с ней: попросил подождать еще немного — пять-шесть лун — за которые я мог бы увенчать себя небывалыми прежде деяниями и стать достойным ее руки. В день прощания она одела на меня кольчугу — очень легкую, почти невесомую. Она сказала, что сплела ее сама из металла, секрет которого ныне почти неизвестен. Плела долго, каждое колечко согревала в руках и думая обо мне. С тех пор кольчугу эту я ношу, не снимая, тем более, что она совсем не мешает моим движениям, охлаждает в жару и согревает в ненастье… Первое время мне везло. Меч мой разил без промаха, удары же моих противников смягчала кольчуга. Перечислять врагов, которых я сокрушил за эти пять лун, я не буду, чтобы не затягивать мой рассказ. Я уже повернул назад и был на пути к моей избраннице, и смущало меня только то, что и эти мои новые подвиги казались мне недостаточно необыкновенными… Желая сократить путь, я свернул с широкой дороги и поехал напрямик через этот лес. Наверное, мне слишком много везло, и судьба спохватилась. Встретив на тропе взволнованного лепечущего старика, я не испугался и не насторожился, но возликовал. Наконец-то боги посылают мне возможность совершить небывалый подвиг! Что со мной произошло в замке, вы знаете не хуже меня. Никакими талантами в искусстве я сроду не отличался, красотой — как вы можете заметить — не блещу также. Поэтому Веллия не предлагала мне поселиться у нее насовсем. Она щедро поила меня и угощала — о, я бдительно следил, чтобы она ела и пила все то же, что и я!.. Она развлекала меня музыкой в своем саду, и синие цветы покачивали в такт мелодии лепестками… Я помнил, как бормотал старик: цветы… цветы… И я таращился на них изо всех сил. Я пристально ловил каждое шевеленье их лепестков, я ощупывал то и дело, висит ли по-прежнему на поясе мой верный меч… Но от запаха защититься я был не в силах! И я заснул. Мне приснился кошмар — привиделось, что моя кольчуга раскалилась и невыносимо жжет мне грудь и спину. Я ворочался, сон мой был некрепок, и оттого первый же удар клюва разорвал путы беспамятства. Я вскочил, кровь заливала мне половину лица. Веллия стремительно ускользнула. Я перемахнул через ограду и упал в ров с водой. Кольчуга помогла мне еще раз: ни одна из стрел стражников, дождем посыпавшихся мне вслед, не ранила меня серьезно. Потом… я плохо помню. Была долгая горячка и изнуряющий бред…
— Долгий-долгий бред, — подтвердил старик. — Я уж не чаял, что ты выкарабкаешься с того света.
— Неужели тебя изнурила до такой степени потеря одного-единственного глаза? — удивился Конан. — Ведь ты говорил, ни одна стрела сильно тебя не ранила…
— Вы плохо слушали, что рассказывал вам старик, — с горечью отозвался Больд. — вместе с левым глазом Веллия присваивает себе все годы, которые мог бы прожить человек в будущем. У меня впереди теперь ничего нет… Смерть касается меня ледяными пальцами, касается лба, груди, всего тела… Я долго не понимал, почему же все-таки не умер, почему же хлопоты старика оказались небесполезными. Я понял это лишь сегодня! — И что же ты понял? — спросил киммериец.
— Капля жизни еще держится во мне для того, чтобы я пошел сейчас с вами, — ответил Больд. — Убить колдунью я не в силах. Но в силах заслонить кого-нибудь из вас от меча или стрелы стражника. Мне же будет достаточно того, что последняя капля моей жизни будет потрачена не напрасно.
Какое-то время все молчали. Конан не знал, что ответить Больду. Брать с собой тяжелобольного человека казалось ему ненужной обузой. Но и отказать ему он не мог. Молчание нарушил Шумри.
— Конечно же, ты пойдешь с нами, Больд, — сказал он.
Но только не думай о зловещем клюве, думай о чудесной своей кольчуге. Она помогла тебе здесь два раза, поможет и в третий.
Больд медленно покачал головой, но ничего не сказал.
— Не будьте же столь безрассудны! Ведь это верная смерть! — закричал вдруг притихший было старик. — Боги подарили вам жизнь, так возблагодарите их и поспешите к себе домой! Не возвращайтесь в замок! Я не все рассказал вам, да я и знаю о ней далеко не все!.. Я не знаю, к примеру, что за таинственная связь существует между цветами и ней! Я не знаю, на что еще способны эти цветы, кроме как усыплять людей своим запахом. Не обольщайтесь: вам не удастся уничтожить ее! Вы только погибнете сами…
Одумайтесь, заклинаю вас всеми богами: одумайтесь!..
— Оставь свои причитания, старик, — оборвал его Конан.
— Сдается мне, ты беспокоишься не о нас. Что тебе мы?..
Пуще всего на свете ты боишься, что в твою жалкую лачугу перестанут доноситься слабые ароматы ее цветов, слабые отголоски ее пения.
Старик сник. Голова его затряслась еще чаще, пальцы беспрерывно теребили край нищенского рукава.
— Я забочусь о вас, — выдавил он наконец. — Но и в твоих словах есть правда. Когда я перестану ощущать ее ароматы, ее пение — жизнь покинет меня.
— Ну так что же? — безжалостно возразил Конан. — Как я понял, тебе уже около сотни лет. И хватит с тебя. Нехорошо быть жадным: мало кто топчет зеленую травку так долго, как ты.
Старик совсем съежился и стал таким жалким, что Шумри не выдержал.
— Прошу тебя, Конан, не добивай своими словами того, кто и так безмерно измучен. Лучше пойдем поскорее! Уже смеркается, скоро опустится непроглядная тьма.
— На такие дела как раз и надо идти во тьме, откликнулся киммериец. — Ночью стрелы ее стражников будет куда реже попадать в цель. Может быть, и проклятые цветы по ночам засыпают…
— Подождите, — забормотал старик, — я кое-что вспомнил… Цветы не засыпают, нет-нет… — Он долго рылся в одном из своих ящичков, грозящий каждый момент рассыпаться в труху, потом протянул Шумри что-то, завернутое в грязную тряпицу.
— Что это? — удивленно спросил тот.
— Это порошок одной горной травки. Его надо нюхать…
Не часто, время от времени. У него такой сильный запах, что перебивает все иные. Ароматы синих цветов не смогут вас усыпить…
Конан обмакнул палец в мелкий серый порошок и поднес к ноздрям. От резкого, как удар плетью, запаха его всего передернуло.
— Неплохо, старик, — одобрительно заметил он. — Если только ты не подсовываешь нам какую-нибудь отраву.
— Это не отрава, клянусь честью, — проговорил Больд, незаметно покинувший свое ложе и опирающийся на длинный, матово светящийся в полутьме меч. — Нам пора, любезные гости. *** Прежде всего Конан, Шумри и Больд — несмотря на слабость, он шел довольно быстро, лишь изредка на миг останавливаясь, чтобы перевести дыхание — вышли на берег озера, к тому месту, где были оставлены слуги и лошади.
Слугам, крепким молодым ребятам, отлично владеющим мечом и луком, коротко рассказали о сути предстоящей битвы.
Разделили на пять равных частей пахучий порошок, запаслись мотком прочной веревки и, стараясь не производить шума, двинулись в сторону замка.
