В отличие от Лабрюйера, который описывал литературный характер, предельно обобщенный и освобожденный от конкретных черт, Сен-Симон, также не чуждый обобщений, в силу самого своего материала шел от конкретных лиц, поэтому не мог их подгонять под нужные ему мерки. Вот почему все его персонажи выглядят подчас парадоксальными по своей натуре — единичный человек имеет право на индивидуально-неповторимое. Эта парадоксальность обнаруживает себя нередко и чисто внешне: так, у Сен-Симона физически безобразен благородный и талантливый маршал Вобан, но импозантны, даже красивы многие ничтожества, честолюбцы, интриганы. Вчитаемся в характеристику, которую дает Сен-Симон герцогине Бургундской: «Кроткая, застенчивая, но умная и сообразительная, добрая до того, что боялась причинить малейшее огорчение кому бы то ни было, и вместе с тем веселая и легкомысленная, прекрасно умевшая облюбовать себе цель и упорно ее преследовать, она, казалось, с легкостью переносила любое, самое суровое, принуждение, давившее на нее всей своей тяжестью. Она была полна дружелюбия: оно било в ней ключом. Она была весьма некрасива: щеки отвислые, лоб чересчур выпуклый, нос незначительный, но пухлые вызывающие губы, роскошные темно-каштановые волосы и того же цвета изящно очерченные брови; глаза у ней были выразительнее всего и воистину прекрасны, а вот зубов мало, и все гнилые, о чем она сама упоминала и над чем подшучивала; превосходный цвет лица, чудесная кожа, грудь невелика, но прелестна, длинная шея с намеком на зоб, ничуть ее не портивший, изящная, грациозная и величественная посадка головы, такой же взгляд, выразительнейшая улыбка, высокий рост, округлый, тонкий, изумительно стройный стан и поступь богини в облаках». Какой калейдоскоп, какая смесь прекрасного, величественного, гармоничного с некрасивым и даже уродливым! Вот от этого сочетания облик герцогини Бургундской только выигрывает, становится особенно привлекательным и милым.
Проводя тщательный смотр своих персонажей, Сен-Симон неизбежно столкнулся с дуализмом человеческой натуры; он одним из первых проанализировал это на таком широком материале и с такой выпуклой определенностью. Сделал он немало интересных и тонких наблюдений. Все они говорят о непредсказуемой сложности человеческой природы. Сен-Симону было чуждо дихотомическое деление окружающих на однозначно хороших и плохих. Но типы как сочетания неких исходных черт характера он все-таки намечал. Известную схематизацию персонажей он невольно проводил. Поэтому у него тип далеко не всегда тождествен прототипу. И самое интересное, что каждый из них оказывается шире: прототип с трудом втискивается в отведенную ему типологическую ячейку, а тип оказывается наделенным большим набором признаков, чем приравненный ему прототип.
Комбинаторика Сен-Симона многообразна, но, главное, не очень строга. Он склонен выделять какие-то ведущие качества в характере описываемого лица, другие выносятся за скобки и не принимаются в расчет. Так, его «Мемуары» кишат придворными честолюбцами, и в ком-нибудь он вдруг высвечивает именно эту черту, забывая, что и сам не был лишен честолюбия, а в придворной жизни, точнее, придворном быте это являлось необходимой родовой чертой. Сама жизнь боролась против схем, но Сен-Симон не мог не намечать хотя бы самые общие схемы (министр-выскочка, старый аристократ не у дел, аристократ-хищник, «светский человек», придворный-авантюрист и т. д.). Но оказывается, что подобных типов слишком много, а большинство из них как бы возникает на пересечении нескольких (скажем, аристократ-хищник и он же «светский человек» — д'Аркур и т. п.). Правильнее, быть может, было бы всю пеструю толпу персонажей «Мемуаров» представить в виде таблицы, где плюсы или минусы в соответствующих клеточках указывали бы на наличие или отсутствие того или иного качества у персонажа.
Но главные действующие лица «Мемуаров» отмечены прежде всего не наличием каких-то определенных черт, а человеческой достоверностью, подлинностью: поэтому-то книга Сен-Симона и населена столь пестрой толпой неповторимых типов, ярких индивидуальностей. Всем им противостоит в книге один непременно положительный персонаж. Это сам Сен-Симон. Он не то чтобы злоупотребляет своими правами рассказчика, но изображает себя все-таки несколько иным, чем он был на самом деле. И не в том дело, что он — ретроспективно — неизбежно оказывается дальновиднее и догадливее своих современников, а в том, что его моральные позиции выглядят всегда предпочтительнее. Писатель не был по натуре ни ханжой, ни циником, но он, конечно, осознавал всю уютную относительность господствовавших в обществе нравственных норм. Этой относительностью он пользовался, но во вполне допустимых пределах. С этим связана и его религиозность, которая дает о себе знать в «Мемуарах». В ней нет ничего показного и нарочитого, ее можно было бы назвать «народной», то есть основывающейся на непритязательных взглядах широких масс, для которых религия была надежным подспорьем в жизни. Подспорьем, а не суровым однозначным императивом (и здесь Сен-Симон еще раз вступал в полемику с г-жой де Ментенон и Людовиком, насаждавшими при дворе ханжеское благочестие, противное, по мнению мемуариста, здравому смыслу и человеческой природе).
Вообще в повествовательной ткани книги мы можем выделить несколько перемежающихся, переплетающихся слоев.[6] Во-первых, это поступательный, однонаправленный рассказ о ходе истории, о движении, развертывании, поворотах придворной жизни. Во-вторых, это вклинивающиеся в это ровное повествование короткие анекдоты, подчас остроумные, забавные, острые, подобные щелканию бича, заключительному pointe’y эпиграммы и т. п. (и тут Сен-Симон сближается с Тальманом де Рео). В-третьих, это развернутые портреты-характеристики, растягивающиеся порой на многие десятки страниц (как писал автор мемуаров, «повествование о фактах полезно только тогда, когда оно раскрывает их истоки, причины, последствия и взаимные связи, что достигается лишь путем показа поступков лиц, в них участвовавших»). Наконец, в-четвертых, это отступления-размышления на политические, реже на моральные темы. И все это соединено, сплавлено в единый повествовательный поток.
Необходимость давать пространные характеристики-портреты основных персонажей «Мемуаров» заставила Сен-Симона находить емкие, всеобъемлющие формулировки, 'близкие к афоризму, максиме, и здесь он с успехом использовал опыт таких своих предшественников, как Ларошфуко или Лабрюйер. Но рядом с характеристикой характерологической (отчасти психологической и социальной) мы находим у Сен-Симона широко разработанные приемы передачи чисто внешнего портрета. Мемуариста сравнивали с Рубенсом, и это верно: Сен-Симон близок великому фламандцу размашистостью мазка, смелым высвечиванием деталей, сосредоточенностью на главном (и потому Сен-Симона было бы ошибкой сравнивать с Ван Дейком, с его большей парадностью и гармонической уравновешенностью). И вот что стоило бы отметить: Сен-Симону более с руки изображение странного, отклоняющегося от нормы, неординарного, даже уродливого, чем гармонически прекрасного или попросту обычного. Это и понятно: некрасивое и вообще отрицательное более индивидуально, чем безоговорочно позитивное. Сен-Симон подметил эту особенность читательской рецепции и широко пользуется этим в своей книге.
«Мемуары» Сен-Симона — это история не личной жизни (как бывало в стольких мемуарных книгах) и не отдельных частных жизней. Это история целой четко обозначенной эпохи. Это, конечно, в известной мере поиски утраченного прошлого, причем поиски двоякие — поиски просто «прошлого», как в любых мемуарах, и поиски «века Людовика XIV», каким он обещал стать в своем начале и каким не стал во времена Сен-Симона.
Писатель знал, какими качествами должен обладать историк, и сказал об этом во введении к «Мемуарам». Это наблюдательность и начитанность, ясность суждений с позиций «истины» и беспристрастность. Всем этим он сам обладал в очень большой мере. И потому книга Сен-Симона — неоценимый исторический источник и яркий человеческий документ.
