Расскажу сразу же, чем закончилось это дело. Лотарингцы, с пристальный вниманием следившие за брачными домогательствами герцога, воспряли духом, видя, что брак расстроился, и возобновили свои попытки. Его высочество принц, не спускавший с них глаз, всполошился, поднял крик, начал подстрекать короля, и тот даже велел передать м-ль д'Эльбеф от его имени, что ее притязания ему не по нраву. Но лотарингцы не унимались: они видели, что король не пойдет на прямой запрет, и, по опыту будучи убеждены, что с помощью лести и хитрости сумеют выпутаться из беды, твердо гнули свое. Некий Кассадо, с недавних пор именовавший себя маркизом де Монтелеоне, ставленник г-на де Водемона, миланец, добившийся для себя места посланника Испании в Генуе, ныне состоял при герцоге Мантуанском, к которому вошел в милость и которого сопровождал в Париж. Он оказался весьма остроумным, ловким, вкрадчивым человеком, мастером интриги, притом был полон храбрости и предприимчивости; позже его назначили посланником Испании в Голландию и. в Англию, где он прекрасно улаживал собственные дела и неплохо справлялся с делами своего двора. Чтобы женить герцога Мантуанского так, как хотелось г-ну де Водемону, он нашел себе помощника, безродного итальянца, театинца-расстригу,[128] известного некогда в парижских притонах под именем Прими, а позже назвавшегося Сен-Майолем; это был умница и человек, готовый на все, были бы деньги, а денег лотарингцы не жалели. С помощью его уловок, а также благодаря отказу г-жи де Лесдигьер они победили отвращение герцога Мантуанского к м-ль д'Эльбеф, которое, в сущности, было простым капризом, принимая во внимание ее красоту, сан и происхождение; но с отвращением самой м-ль д'Эльбеф им никак было не сладить. Знатная, богатая, посвященная во все тайны двора, пользующаяся всеобщим уважением, она вовсе не стремилась к замужеству, а если и вступила бы в брак, то по своему собственному выбору; она приводила те же самые доводы, на какие ссылалась г-жа де Лесдигьер, отказываясь от союза с герцогом Мантуанским. Ее мать была у ней в подчинении и тяготилась своим ярмом, отнюдь не хвалясь им: поэтому она была совсем не прочь от него избавиться. Она стала удерживать дочь в Париже, подальше от двора с его удовольствиями и приглашениями на всякие церемонии. Она преподнесла изрядный подарок незаконнорожденной дочери своего мужа, умнейшего человека, во всем доверявшего дочери, и посулила ей состояние в Италии. Весь Лотарингский дом вцепился в м-ль д'Эльбеф, особенно м-ль де Лильбон и м-ль д'Эпине, которые и сломили наконец ее сопротивление. Когда же они в этом преуспели, то стали обхаживать короля, чтобы оправдать этот брак, дерзко устроенный против его лично изъявленной воли: они сослались на непобедимое отвращение герцога Мантуанского к м-ль д'Энгиен и герцогини де Лесдигьер — к герцогу Мантуанскому, на то, что нельзя же, дескать, принуждать союзного государя здесь, в Париже, к выбору супруги, тем более теперь, когда он изъявил желание избрать ее из числа подданных короля; лотарингцы вообще умеют, смотря по тому, что им выгодней, то бессовестно оспаривать, то великодушно признавать преимущество быть королевскими подданными. Итак, его величество склонился на уговоры, благо граф д'Арманьяк имел на него влияние, и предоставил лотарингцам свободу действий, ничего не запрещая и ни во что не вмешиваясь. Его высочество принц добился, чтобы свадьба состоялась не во Франции, и было решено, что, когда обе стороны подпишут контракт, они поедут, жених и невеста порознь, праздновать бракосочетание в Мантую. Герцог Мантуанский, который за шесть или семь месяцев, проведенных в Париже, виделся с королем инкогнито у него в кабинете раз пять-шесть, получил от его величества во время их последнего свидания в Версале прекрасную шпагу, усыпанную бриллиантами: король нарочно повесил ее себе на перевязь и, вынув из ножен, передал ему со словами, что влагает ему в руку оружие как генералиссимусу своих армий в Италии. В самом деле, после разрыва с герцогом Савойским он получил этот титул, но лишь сам титул и почести, с ним сопряженные, а вовсе не власть, которой он был неспособен распорядиться, и не отправление обязанностей, опасность которых слишком его страшила. Он пожелал еще раз поехать к королю в Марли попрощаться и попросил у него позволения приветствовать его величество в Фонтенбло, куда он прибудет верхом вместе со всей свитой по дороге в Италию. В Фонтенбло он явился 19 сентября и провел ночь в городе у своего посланника. 20-го он отобедал у графа д'Арманьяка, повидался с королем в кабинете его величества и поужинал у Торси. 21-го он еще на одно мгновение виделся с королем, пообедал у Шамийара и отправился, по-прежнему верхом, ночевать в Немур, а затем сразу же в Италию. В то же время г-жа и м-ль д'Эльбеф вместе с г-жой де Помпадур, сестрой г-жи д'Эльбеф, уехали в Фонтенбло, ни с кем не повидавшись, следуя за своей жертвой, покуда пути их не разошлись: он поехал по суше, а они — по морю, из опасения, как бы жених не передумал и не нанес им обиду: для особ их ранга странно было бы преследовать жениха на столь близком расстоянии. По дороге их опасения удвоились. Прибыв в гостиницу в Немуре, они рассудили, что впредь не должны компрометировать себя еще больше без самых надежных гарантий. В Немуре они пробыли день. В этот день им нанес визит герцог Мантуанский. Г-жа де Помпадур, призвав на помощь свое изощренное жеманство, изо всех сил постаралась втереться к нему в доверие, дабы извлечь из этого все, что можно; она уговаривала его не отдалять более своего счастья и поскорей сыграть свадьбу. Он защищался, как мог. Во время этого не вполне приличного спора дамы послали за разрешением к епископу. Епископ был при смерти; обратились к великому викарию, тот отказал; он заявил, что не знает, угоден ли этот брак королю, что союз, заключенный подобным образом, не соответствует достоинству столь высоких особ, да к тому же не соблюдены и совершенно необходимые формальности, каковые впоследствии избавили бы эту церемонию от малейших подозрений в незаконности. Этот рассудительнй ответ привел дам в ярость, но не отвратил от их намерений. Они торопили герцога, указывали ему на то, что никакие препятствия не угрожают этому браку, уверяли, что союз, заключенный в гостинице провинциального городка, отнюдь не будет актом неуважения к королю, напоминали ему, что он и сам государь, а потому обычные законы и правила для него не обязательны, — словом, так на него насели, что, вконец измученный, он согласился. Они к тому времени уже отобедали; едва согласие было исторгнуто, они призвали духовника из своей свиты, и он тут же их окрутил. Как только был заключен брак, все, кто был в комнате, вышли, дабы новобрачные, оставшись одни, делом могли подкрепить свой брак, хотя герцог из кожи вон лез, чтобы избежать этого тет-а-тет. Г-жа Помпадур, выйдя, осталась на лестнице и принялась подслушивать под дверью, но услышала лишь весьма скромный и весьма сдержанный разговор, во время которого новобрачные не приближались друг к другу. Некоторое время она оставалась под дверью, но потом, рассудив, что ничего более не дождется, а этому свиданию наедине в любом случае можно будет потом придать нужный смысл, она наконец послушалась герцога, который время от времени криком призывал все общество вернуться в комнату и вопрошал, с какой стати все вдруг удалились, оставив их вдвоем. Г-жа де Помпадур крикнула сестру; они вышли. Герцог сразу же простился с ними, вскочил на коня, хотя время было уже позднее, и более не виделся с ними до самой Италии, хотя до Лиона они следовали тем же путем, что он. Молва об этом странном бракосочетании не замедлила распространиться, не умалчивая и о тех смехотворных подробностях, кои ему сопутствовали. Король был очень недоволен, что его запретов посмели ослушаться. Лотарингцы, которым не впервой было дерзать, а после хитрить, юлить и оставаться с королем в наилучших отношениях, так же вышли из положения и на этот раз. Они оправдывались боязнью быть обиженными; вполне возможно было, что герцог Мантуанский, склонившись на их уловки и лукавые ухищрения, только и ждал, как бы добраться до Италии и там посмеяться над ними. Поэтому они предпочли преследовать и принуждать герцога самым постыдным образом, лишь бы не дождаться от него отказа; а к необычным бракосочетаниям им было не привыкать. Г-жа де Помпадур вернулась из Лиона, полная надежд на орден, который посулил ее мужу герцог Мантуанский; однако ее рекомендация успеха не имела. А г-жа д'Эльбеф с дочерью в Тулоне взошли на две галеры, которые были предоставлены королем с редкой непоследовательностью; сперва он запретил г-же д'Эльбеф и думать об этом браке или о чем-либо подобном, затем не желал ни запрещать его, ни разрешать, ни вообще вмешиваться в это дело, потом запрещал заключить брак во Франции, а под конец отрядил две своих галеры, дабы союз этот все же был заключен и отпразднован. За этими галерами пустились в погоню африканские корсары; очень жаль, что погоня не увенчалась успехом: то-то было бы завершение для романа! В. конце концов дамы в целости и сохранности ступили на берег, и к ним присоединился г-н де Водемон. Он убедил герцога Ман-туанского подтвердить свое бракосочетание, отпраздновав его еще раз и тем самым восполнив все изъяны свадьбы в Невере. Герцог и сам видел, насколько все происшедшее противоречило прямому запрету короля, а потому поспешил через гонца заверить его величество, что ничего подобного и в помине не было-, известия о свадьбе в Невере, мол, суть пустые слухи, и ничего более. По этой причине он решился последовать совету де Водемона. Епископ Тортонский прилюдно обвенчал их в Тортоне в присутствии герцогини д'Эльбеф и принца и принцессы де Водемон. Этот блестящий брачный союз, которого так домогались лотарингцы и от которого так увиливал герцог Мантуанский, союз, заключенный при таких непристойных обстоятельствах, а потом заключенный вторично, дабы положение м-ль д'Эльбеф утвердилось, имел не слишком-то счастливые последствия. Не то с досады, что его загнали в угол и заставили жениться против воли, не то из каприза, не то поддавшись ревности, герцог сразу же запер жену, окружив ее такой строгостью, что ей вообще никого не дозволялось видеть; исключение делалось лишь для ее матери в те четыре или пять месяцев, что она оставалась с ними, да и то не более часа в день и не наедине. Горничные входили к новобрачной только на время одевания и раздевания. Герцог велел замуровать у ней окна чуть не до самого верха и поручил старухам-итальянкам не спускать с нее глаз. Так она угодила в суровую темницу. Такое обращение, для меня совершенно неожиданное, а также неуважительное, чтоб не сказать презрительное, отношение к герцогу с тех пор, как он уехал, весьма примирило меня с непобедимым упрямством герцогини де Лесдигьер. Однако я едва мог поверить, что, избранная по его желанию, она претерпела бы такие же строгости, да и с герцогом едва ли обошлись бы подобным образом, не вступи он в брак, столь явно неугодный королю. Полгода спустя г-жа д'Эльбеф, до крайности раздосадованная, но по гордости своей не желавшая это показать вернулась во Францию, осыпанная, если верить ее утверждениям, почестями со стороны зятя и дочери, но в глубине души в восторге, что избавилась от бремени, начинавшего чрезмерно ее тяготить. Она скрывала несчастья дочери и даже оскорблялась, когда кто-нибудь говорил или думал то, что было на самом деле и получало огласку благодаря письмам, доходившим из наших армий; но, принадлежа к Лотарингскому дому не по рождению, а лишь по семейным связям, со временем и под давлением очевидности она во всем призналась. И странное дело: отношение к ней ничуть не ухудшилось после этого путешествия, словно она никогда и не думала преступать королевскую волю, что лишний раз доказывает изворотливость лотарингцев и влияние их при дворе. Быть может, я чересчур распространился об этом деле; мне показалось, что оно того заслуживает своей необычностью, а главное, тем, что подобные случаи дают представление о королевском дворе. Итак, продолжим прерванное повествование.