Серый принялся тараторить и размахивать лапами. Дед раскатисто расхохотался:

— Ишь, как меня защищает! Правильно, Серый. Мы с тобой старые друзья, друг друга защищать должны.

Мне стало неловко. Показалось, что я обидел старика.

— Прости, деда Федя, я не хотел, — сказал я и, подобравшись поближе, погладил деда по руке.

Дед широко улыбнулся и обнял меня.

— Ничего, внучек, кто ж на правду обижается, — сказал он и взъерошил мне волосы.

В этот момент я почувствовал, что между нами возникла какая-то связь и что этот старик, одиноко живущий в лесу, не чужой мне человек, которого бабушка попросила приглядеть за мной на время своего отсутствия, а бесконечно родной и близкий. Это породило такую бурю чувств, что, прижавшись к деду, я обратился к нему совсем как к бабушке:

— Деда, расскажи сказку.

Он снова взъерошил мне волосы:

— Не умею я, внучек, сказки рассказывать. Это ты бабушку попроси, она их много знает. Бабушка твоя человек мудрый, мне не чета. Она каждому слову применение найти умеет. А я житель лесной, говорю мало, оттого и в словах путаюсь.

Мы еще немного посидели за столом. Спать не хотелось, и, поскольку в предыдущих объяснениях деда я ровным счетом ничего не понял — какие-то миры, какое-то время — тогда это было недоступно моему разуму, я снова пристал к деду с вопросами. Он разжег самовар и, когда тот вскипел, налил нам по чашке чая с мятой. Сел к столу и начал рассказывать:

Много явлений всяких вокруг нас происходит. Какие-то мы не замечаем — есть они и есть, а какие-то видим и даже пользуемся их силой, но силу эту все равно не понимаем. А если и пытаемся понять, то каждый со своей колокольни. Явление одно, а понятия разные. Кто как видит, такие слова и придумывает. Потому и не понимают люди друг друга. Недаром говорят, что сытый голодного не разумеет. Зверь понимает зверя, дерево понимает дерево, а человек человека понимает плохо.

Почему, дед?

Потому, внучек, что каждый старается показаться лучше и умнее других. Жаден человек. Вот посмотри на Серого.

Серый тихонечко стоял в уголке и переминался с лапы на лапу.

Видишь его?

Конечно, вижу.

А вот другие не видят. Мимо пройдут и не заметят. Не каждого человека лесной дух в свой мир пустит. Потому что душу человеческую видит. Ты его тоже не глазами, душой видишь.

Я не понимал, как можно видеть душой и что вообще такое душа, но промолчал.

— Мы с Серым друг друга чувствуем и понимаем, — продолжал дед. — Оттого и не уходит — хорошо ему со мной. Жизнь свою мне подарил. Он мою силу использует, чтобы видимым быть и в этом мире существовать, а я — его. Дом он мне от дурного человека сбережет, скотину загонит, зверя подчинит, с деревьями общаться поможет, миры, ему доступные, покажет. Но разве это для него работа? Игра одна. Оттого и воплотиться полностью не может, так, полуразмазанный живет.

Серый в углу захихикал.

— Не шуми, Серый, иди уж сюда, — сказал дед и поманил его пальцем.

Серый тут же перетек на лавку и прижался к деду. Он протянул вдруг неестественно удлинившуюся руку и коснулся самовара, который сразу начал кипеть. Серый хихикнул. Дед махнул рукой:

Вот я и говорю — игра.

Деда, а почему ты сказал, что Серый тебе жизнь свою подарил?

Потому, внучек, что, когда лесной дух с человеком соединяется, он живет столько, сколько и человек этот, а потом развоплощается.

А зачем лесной дух с человеком соединяется?

Каждый стремится к тому, чего ему достичь тяжело, чего ему не хватает. Тело — к духу, дух — к телу, материи. А материя только тогда твердой становится, когда свою силу в мире полностью осуществить может. Вот дух к человеку и тянется. Но тянется он не ко всякому, а лишь к тому, с кем его душа на одной ноте звучит.

Деда, а куда все же другие лесовики девались?

Это все Серый был. Дух может во многих обличьях представать. Так ему даже легче, на то он и дух. Тесно ему в одной оболочке.

Как это тесно?

А вот так, — ответил дед. — Ты Библию читал? Бог один?

Конечно, один.

Вот видишь, Бог один, а людей много. В котором из них дух Божий?

Я задумался, а затем неуверенно проговорил:

Наверное, во всех.

Вот так же и лесной дух.

Я в Бога не верю, — сказал я.

В Бога все верят. Только по-разному его понимают и называют, — отозвался дед Федор. — В Серого ты веришь?

В Серого верю, я же его вижу.

Но он же дух.

Я снова задумался. Я чувствовал, что мои представления, внушенные в школе, рушатся, но еще не понимал, где и в чем. А дед тем временем продолжал:

— Вот если ты своей учительнице про Серого расскажешь, поверит она тебе? Думаю, что не поверит. — Дед развел руками. — Постарайся, внучек, посмотреть на весь мир, как на видимый образ Бога.

Я постарался, но у меня ничего не получилось.

Бабушка твоя говорит, что Библию нужно читать трижды. Первый раз бегло, второй с вниманием, третий — с пониманием.

Но она такая толстая и запутанная!

Правильно, внучек, нельзя святую книгу по отдельным цитатам понять. Ее в целом понимать надо. А с познанием да пониманием вера приходит. Во всех святых книгах — и в Библии, и в Коране, и в Пятикнижии, и в других великие знания сокрыты. И только человек, обладающий живой душой, способен эти знания понять и веру принять. Недаром в Коране сказано: "Мы предложили истинную веру небесам, земле, горам, они не посмели принять ее. Они трепетали перед этим бременем, человек принял его. И стал неправедным и безмысленным".

Коран я в то время еще не знал и поэтому в очередной раз ничего не понял. Голос деда звучал все тише и тише. Слова растягивались, я засыпал. Последнее, что я помню, — это как дед Федор взял меня на руки, отнес на сундук и, укрывая одеялом, сказал:

— Спи, внучек, совсем я, дурак старый, тебя заболтал!

Я уснул.

Утром я проснулся довольно поздно. Солнце стояло высоко над лесом, деда Федора в доме не было. Я слез с сундука и вышел во двор. Впечатление, что дом окружает густой лес, рассеялось. Наверное, это опять были проделки Серого. Теперь я ясно видел, что деревья вокруг дома растут упорядоченно, несколькими плотными группами по пять-шесть штук. Возникло такое чувство, что я вижу это место впервые. Я даже потряс головой. Сразу у дома рос огромный дуб и несколько ореховых кустов, где так любил скрываться Серый. Чуть в сторонке — два дубка поменьше, которые образовывали вместе с первым правильный треугольник. В середине треугольника лежал большой валун, поросший мхом. Лишь верхушка его была тщательно очищена и напоминала плоский столб.

С южной стороны кружком располагались пять сосен. Они стояли свободно, поднимая к солнцу свои ветки, их стволы в солнечных лучах казались оранжево-золотистыми колоннами. С востока располагался небольшой огород, отделенный от дома двумя рядами рябин и несколькими яблонями. С севера оставалось свободное пространство в виде небольшой полянки, в конце которой широким полумесяцем стояли осины. Их листья постоянно трепетали так, что казалось, будто воздух над ними дрожит и колышется, как живой, создавая какое-то марево.

Осматриваясь, я заметил деда Федора, который сидел под дубом, прислонившись к нему спиной, и, казалось, дремал. Я не стал ему мешать и пошел к рукомойнику умываться. Умывшись, я опять осмотрелся, но все исчезло. Точнее, все было на своих местах, но чувство, что деревья растут отдельными группами, пропало, они слились с общим фоном леса.

— Ты вовремя вышел, внучек! — Федор Иванович сидел под дубом и глядел в мою сторону. — Лишь дважды в день солнце и земля силу деревьев показывают.

Дед поднялся и пошел в дом. За завтраком он ничего не ел, выпил только кружку воды.

Деда, почему ты не ешь? — спросил я.

Мне попоститься надо, скоро Теплый ключ освящать.