Строгие меры относительно беглых попов произвели так называемое «оскудение священства». Попов, дозволенных правилами 1822 года и оставленных до смерти при своих местах, оказалось крайне недостаточно для пяти миллионов поповщины, рассеянной от Хотина до Байкала и от Петербурга до Ленкорани, тем более, что им строго запрещено было, как мы уже видели, переезжать не только из губернии в губернию, но даже из одного уезда в другой. Правда, много было и теперь у старообрядцев беглых попов, содержимых втайне и переезжавших из места на место для совершения треб, попов, которые стали известны под именем проезжающих священников. Но положение таких бродячих попов было крайне для них тягостно. Находясь под денно-нощным страхом ареста и суда, они постоянно были «в тревожном состоянии духа, которое старались хоть сколько-нибудь заглушить водкой. Пьяных с утра до ночи перевозили их в коробах, под рогожками, укрывали в подпольях; но, несмотря на такие предосторожности, попы все-таки нередко попадали в руки полиции. Отсюда произошла небрежность при совершении треб, постоянно соблазнявшая истых ревнителей «древляго благочестия». По отзыву самих старообрядцев, невозможно было иметь трезвого и благоговейного священника. Такие попы, действительно недостойные своего высокого призвания, находились в полной зависимости от мирян: от старшин старообрядческих обществ, от попечителей часовен. Без их позволения они не смели исправить ни одной требы, не могли отслужить ни одной службы. Вместе с тем они принуждены были исполнять всевозможные приказания своих «хозяев», в таком даже случае, если и сами видели, что от них требуется незаконное. Таким образом венчаемы были браки в недозволенных степенях родства, в малолетстве и т. п. Особенно много было совершено беглыми попами браков в малолетстве. Известно, что до царствования императора Николая у нас действовал византийский закон, внесенный в Кормчую, по которому вступать в брак можно было мужчинам 14, а женщинам 12 лет. Император Николай для отвращения многих бедственных случаев, бывавших вследствие таких ранних браков, заключаемых между детьми, повелел не венчать мужчин ранее восемнадцатилетнего, а женщин ранее шестнадцатилетнего возраста. Этот новый закон старообрядцы не считали для себя обязательным, считали его даже нарушением священных правил. Беглые попы венчали по-византийски, и оттого возникали русские следственные дела. Мало того, нередко бывали случаи, что, по приказу старшин, браки между старообрядцами расторгались, и поп венчал бывших супругов с другими. Это особенно случалось, когда та или другая сторона обращалась в православие.[255]
Влияние старшин или попечителей на попов, дозволенных правилами 1822 года, было еще не так велико; зато беглые попы, тайно у них жившие, были совершенными их рабами. Старшины, как невольников, покупали попов на Иргизе, покупали их навсегда или на время, смотря по условию, и торговали их профессией, собирая деньги с исправлявших духовные требы. Явился особый род промышленников, которые торговали «проезжающими» попами. Сманив попа и исправив его на Иргизе, или в Стародубских слободах, или даже у другого «проезжающего», они возили своего попа из одной старообрядческой местности в другую и наживали хорошие деньги. Из таких промышленников особенно замечателен был в тридцатых и сороковых годах московский мещанин, yроженец Боровского уезда, содержавший в Рогожской части, в Вороньем переулке, постоялый двор, Степан Трифонович Жиров. Про него даже ходили между старообрядцами слухи, будто он одного возимого им попа Егора, польстившись на накопленные им деньги, утопил в какой-то реке. Этот слух не помешал, однако, ему сделаться первым русским старообрядческим архиереем. Это Софроний, епископ симбирский, лишенный впоследствии епархии, теперь находящийся под запрещением и оставшийся в 1863 году на стороне Кирилла белокриницкого, отвергнутого московским обществом старообрядцев. «Оскудение священства» до того довело старообрядцев, что у них зачастую стали появляться так называемые «сумленные» попы. Бывали случаи, и бывали нередко, что какой-нибудь беглый солдат или другой обманщик, добыв настоящую или фальшивую ставленную грамоту, сказывался попом и исполнял духовные требы у легковерных старообрядцев, живших в какой-нибудь глуши. Беглые дьяконы зачастую надевали священнические ризы и совершали священнодействия, которых не вправе были совершать; монахи, не имевшие рукоположения, крестили, исповедовали, приобщали и даже венчали браки. Все оправдывалось словами: «по нужде и закону пременение бывает». Но множество старообрядцев чувствовало и открыто говорило, что бесчинство их священнослужителей смущает их совесть. Большинство беглых попов не отличалось хорошей жизнью. В вине хотели они утопить и испытываемые ими тревоги и ежеминутное опасение быть пойманным, а может быть, и просыпавшуюся по временам совесть, напоминавшую им отступничество от церкви и торговлю святыней. Почти все попы у старообрядцев были вдовые, и редкие из них подавали духовным детям своим пример целомудрия.[256] Удержать попов от неприличной жизни, обличить их, наказать и, в случае неисправимости, судить — было некому. Это дело епископа и притом, на точном основании канонического права, суд над священником принадлежит не одному, а семи епископам, ибо по 12 и 29 правилам Карфагенского поместного собора: «пресвитера судят шесть епископов и свой». Одно могли сделать старшины и попечители с безнравственным попом — прогнать его. Но это было небезопасно. Бывали примеры подобных изгнаний, о них свидетельствуют архивные дела. Но эти изгнания всегда почти дорого обходились не только изгонявшим беспутного попа попечителям, но и целым общинам. Озлобленный поп, из мщения, доносил в таком случае гражданскому или духовному начальству, прибавляя к действительному, конечно, и свои вымыслы. Начинались следствия; попечителей или других влиятельных членов общества предавали суду. Иногда терпела и целая община: например, в случае запечатания часовни, если по доносу попа, что она противозаконно была поправлена, оказывалось при производстве формального следствия, что действительно в ней были недавние починки. С другой стороны, «оскудение священства» было так велико и так ощутительно, что старообрядцы волей-неволей принуждены были терпеть попов, каковы бы они ни были; мало того, они вынуждены были дорожить ими. И чем меньше становилось у старообрядцев попов, тем попы эти делались безнравственнее; алчность же их и бесстыдная, наглая симония выходили из всяких границ. Вот, например, что писал один член Рогожского общества, уже по появлении в Белой Кринице Амвросия: «К Рогожскому кладбищу принадлежит несколько тысяч душ, и для такого количества имеют только двоих священников (Петра Ермиловича Русанова и Ивана Матвеевича Ястребова), которые не успевают исполнять для нуждающихся духовных треб. Оные священники, как уже не имеют над собой никакой власти, то и делают только то, что им рассудится. Для них ничего не значит, если умрет некрещенный младенец (а это бывает очень часто), или больной без исповеди и причащения умирает. Таковые нужды в скорости исполняются только для тех, у кого много денег, а бедные даже не имеют к тому никакой возможности. Понудить или выговорить таким попам никто не может: ни хозяева ни попечители оному кладбищу, потому что боятся рассердить, ибо они им грозят тем, что служить у вас не будем. Оные же попы, желая поддержать общество старообрядцев, зная ихнее малодушие и твердую их к себе приверженность, и зная, что оные маловеры зазрить их ни в чем не могут, потому что за слабость жизни и за выдумки в деле духовных действий судить их не смеют по правилам Номоканона, то хотя и действуют против постановления церкви и уложения святых отец, «о на оное ссылаются и оправдываются тем, что будто бы «нужды ради». Вот дерзкий их поступок: что они разрешили и благословили (как бы власти) простым инокам и избранным мирянам исполнять требы все, исключая только маслособорования и браковенчания. И обложили оклад и цену за всякую требу, именно с бедных: за свадьбы 6 руб. 50 коп., за помазание миром младенца 3 руб., за погребение 3 руб. серебром. За помазание называется потому, что оные попы сами не погружают, а только помазуют. Венчают свадьбы вдруг по десяти браков, погребение поют тоже по пятидесяти вдруг.[257] вернуться[Из «дела о иноке Варлааме» (Василье Перепелкине), производившемся в 1847–1849 годах, видно, что православный мещанин Петр Сунгуровский, женатый на старообрядке, дочери варнавинского купца Осокина, и венчанный в православной церкви, был разведен Варлаамом, а жена его потом в посаде Дубовке (Саратовской губернии) была обвенчана с другим (дело в архиве Семеновскою уездного суда). Таких примеров много. У попа Рогожского кладбища, Петра Ермилова Русанова, была дочь Манефа. Овдовев не больше как через неделю по водворении в Рогожском, поп Русанов воспитал дочь при себе и, когда она выросла, сосватал ее за одного штабс-капитана, бывшего впоследствии в одном из городов Вологодской губернии непременным заседателем земского суда. Кладбищенские старшины и вообще все влиятельные люди Рогожского общества подняли сильный ропот, как может старообрядческий священник выдавать дочь за никонианина, да еще за благородного, значит, за бритого, и, призвав попа на совет, уговаривали его отказать жениху. Петр Ермилович, подходя к каждому тут бывшему, говорил: «хорошо, будет по-твоему откажу жениху, только и ты сделай по-моему: женись на Манефе». Из бывших на совещании кладбищенских тузов, миллионеров, людей, конечно, большею частью пожилых и женатых, не нашлось женихов для Манефы Петровны. Петр Ермилович, обругав почтенное собрание дураками и скотами необузданными (любимое выражение покойника), не простясь ушел из собрания и дочь выдал за штабс-капитана. Этот брак очень соблазнял всех кладбищенских, и особенно духовных детей Петра Ермиловича. Стали они уговаривать его и давать много денег (а он был очень корыстолюбив), чтоб он как-нибудь поправил дело. Петр Ермилович поправил, расстроив супружество дочери. Манефа Петровна в 1835 году уехала от мужа к отцу, забрав все приданое, и на Рогожском обратилась к старообрядству. Сам отец расторг ее брак, прочитав над ней какую-то молитву в часовне. Манефа Петровна жила то у него на Рогожском, где пользовалась большим почетом, то в Москве на квартире. Напрасно муж требовал у попа жены своей. Свадьбы несовершеннолетних, не достигших законного возраста для вступления в брак, венчаемы были проезжающими попами во множестве, подобные свадьбы бывали и там, где были дозволенные попы и велись метрики. Об этом возникало много дел. Были и такие примеры, что и не быв венчаны, многие сказывались обвенчанными. Из многих случаев приведу один, бывший в Москве. В 1842 году сорокапятилетний крестьянин деревни Городка (Богородского уезда), Савелий Андреев, вздумал жениться на 14-летней девочке, Афимье Денисовой, православной, которую однако мать ее водила на исповедь на Рогожское. Июня 8, в самый Духов день, жених с невестой поехали в Москву, но рогожский поп почему-то их не обвенчал, хотя жених и имел у себя свидетельство из волостного правления. На возвратном пути жених уговорил невесту сказать в деревне, что они венчаны. Так и сделали. Афимья родила сына, которого крестили и через пять месяцев схоронили на Рогожском. Вскоре после этого Андреев собрался на житье в Москву, но молоденькая сожительница его, наскучив старым мужем, объявила, что она ему не жена, и притом, что она православная. Андреева выдержали в тюрьме три месяца, а Афимью, как малолетнюю, отдали на решение совестного суда, мать же ее, за совращение дочери в раскол, лишили всех прав состояния и сослали в Закавказский край. Мы могли бы наполнить сотни страниц рассказами о подобных случаях, заимствуя их из дел, выписки из которых находятся у нас под руками, но считаем это совершенно излишним.] вернуться[В делах сохранилось множество примеров зазорной жизни старообрядческих беглых попов. Сергей Иргизскнй рассказывает о попе, бывшем в Москве и находившемся шесть лет в связи с девушкой, которую выдавал за родную сестру; когда же прихожане стали укорять его за это, он донес начальству, что на Рогожском варили миро, ушел на Ветку, потом на Иргиз и там священнодействовал. «На Иргизе, — пишет уставщик и ризничий тамошнего Нижневоскресенского монастыря, Платон, — к беглым попам имел невозбранный вход женский пол; такое же гостеприимство было и у монашествующих: они не зазорно принимали каждый свою гостью; женщины даже допускались ночевать в их кельях, и для того все из своей кельи имели сквозь монастырскую ограду калитку и оными выходили без ведома начальствующих». Пользовавшийся большою известностью в Москве и на Керженце в тридцатых и сороковых годах беглый иеромонах Иларий (умерший в 1848 г. холерой) в комаровском скиту, в обители Игнатьевой, открыто имел любовницу Авдотью Константинову, сестру игуменьи обители Игнатьевых Александры; он постриг ее в монашество под именем Елизаветы и имел от нее двух дочерей: Клавдию и Александру. В другой женской обители Комаровского скита, Манефиной, жил в двадцатых и тридцатых годах черный поп отец Евфимий. Ходить за ним, т. е. убирать его комнату, платье и проч., назначалась обыкновенно молоденькая послушница, и он нередко менял одну за другою. Было из кого выбрать. Кроме того, у него вне обители жила еще любовница, романовская мещанка Наталья Варфоломеева, которая после взятия отца Евфимия, сосланного в Саратовскую пустынь, сохранила оставленный ей сим иеромонахом сувенир: кадило и епитрахиль. В 1839 году, в Москве, производилось дело по жалобе мещанки, вдовы Афимьи Поликарповой Шишеевой, на рогожских попечителей, отнявших у нее, при помощи и личном участии чиновников полиции, разное имущество и 5000 р. денег из дома, принадлежащего ей и находившегося в ограде Рогожского кладбища. Шишеева указывала на разные злоупотребления и объясняла расхищение ее имущества тем, что попу, Ивану Матвеевичу Ястребову, хотелось выручить находившуюся у Шишеевой переписку его с оставленной уже им любовницей его, Елизаветой Авксентьевой, замененной другой, Анною Федоровой. В деле есть копия с письма покинутой Елизаветы к попу. Вот оно. «Здравствуй! Любезному моему Ивану Матвеевичу. Забыли, как меня любили, а ныне забыл. Я была молода, согласилась с тобою — ты хотел вечно любить. Вам какая я пришла? Честь свою нарушила, от тебя затяжелела и, страха ради, ушла замуж. Грех вам будет меня забыть! Как вы меня облещали разными ласками. «Лизавета Авксентьевна, когда ты придешь ко мне — только и радости!» Вы меня загубили перед Богом и перед мужем, вы любите Анну Федоровну и покоите ее, а она с стрикулистами таскается и тобою похваляется, твой капот на левантине продала знакомым моим и говорит: «я не хочу носить». А хорошие люди за вами зазирают. Бывало, вы как в письмах писали ко мне и заочно меня целовали полдюжины, аки лично, а нынче забыли. Вспомни обо мне, мой любезный. Извините меня, что я так нехорошо написала: я с тех пор не писывала, как к тебе. Заочно кланяюся вам. Елизавета Авксентьева». Эта записка, написанная лет 16 перед тем, то есть в 1823 или 1824 году, наделала больших хлопот целому Рогожскому кладбищу, а не меньше того и полиции. При производстве следствия, задаренная с одной стороны Авксентьева отреклась и от письма и от бывшей связи с попом; муж ее и разные лица под присягой показали, что она и грамоте не знает. Анну Федорову даже не спросили; от попа письменно потребовали объяснения, он отрекся. Очной же ставки с Шишеевой полиция ему не дала, оправдываясь впоследствии тем, что поп пользуется уважением старообрядцев. Для сличения почерка Авксентьевой потребованы были из конторы кладбища обыскные брачные книги за 1823 и 1824 годы, где, при записке брака Авксентьевой, должна была находиться ее подпись. Попечители отозвались, что книги сгорели в 1831 году. Но из других дел видно, что в 1833 и 1834 годах из этих дел были сделаны выправки. Дело, разумеется, кончилось ничем, а Шишеева ни имущества, ни денег, ни дома не получила. Поступок чиновников полиции был передан на обсуждение губернского правления, но что было там постановлено, — мне неизвестно. Вторая любовница попа Ивана Матвеевича, Анна Федоровна, имела от него сына, и, когда он вырос, из него вышел такой кутила, каких мало на свете бывает: отцовых денег он тысяч сто промотал. Все старообрядцы знали слабость Ивана Матвеевича к прекрасному полу, все и в Москве и по иным городам знали, как он ездит по вечерам к Анне Федоровне, как он ей дом купил у Троицы в Садовниках, несмотря на то, что, по словам его прежней любезной, эта Анна Федоровна с молодыми «стрикулистами» ставила рога отцу Иоанну. Но все прощали ему, ничем не соблазнялись, ибо дорожили дозволенными в 1822 году попами, а Иван Матвеевич был из числа их. Другой поп Рогожского кладбища, Петр Ермилович Русанов, тоже имел любовницу и не одну; от главной и гласной были у него и дети. Эта женщина однажды пожаловалась попечителям Рогожского кладбища, что Ермилыч, много лет имея с нею связь, теперь оставляет ее, не обеспечив ни ее, ни их ребенка. «Обращаюсь, — писала она, — к вам, господа, с покорнейшею просьбой удовлетворить мои законные требования, в противном случае я подам просьбу высшему начальству». За мировую требовала она сто тысяч ассигнациями. Собрались попечители и влиятельнейшие люди Рогожской общины, пришли к попу, и уж не они ему, а он им стал каяться. «Вспомните вы, — говорил он им, — что для вас оставил церковь; вспомните, как вы меня сманивали и обещались всегда выручать. Вот и выручайте теперь, а я действительно грешен, потому, сами вы знаете, что жена моя умерла, недели не прожив на кладбище: беременная, она зимой из бани без сорочки прибежала, потому настращал их кто-то в бане и все платье украл. Бог за отступничество мое наказал меня, и я, по тогдашней моей молодости, связался с этою женщиной; но она это врет, что я оставляю ее без всякого внимания, конца края нет разным подаркам, которые я передарил ей во время нашей связи. Теперь же, находясь при старости лет, я оставляю ее и чистосердечно вам каюсь в моем грехе. Простите меня Христа ради и помогите. Если я вам нужен — помогите мне, а если нет, я за грехи мои готов нести должное наказание: пусть правосудие поразит меня». Жаль было расстаться с попом Ермилычем; он грозил, по своему обыкновению, что уйдет с кладбища и пойдет к митрополиту просить у него суда и наказания за отступничество от церкви. Но жаль было и ста тысяч. Молча думали в конторе тузы Рогожского кладбища, как делу помочь. Тогда богатый фабрикант, почетный гражданин Василий Ефремович Соколов, слепой уже старик, первый заговорил: «не хочу предавать на посмеяние отца моего духовнаго: жертвую для утушения этого дела десять тысяч рублей». За ним последовал коммерции советник Антип Дмитриевич Шелапутин. Деньги собрали, не выходя из конторы, но послали прежде попечителей к поповой любовнице поторговаться. Сладились за 35 тысяч. Петр Ермилыч и после этой истории не переставал ездить к своей возлюбленной, а Шелапутин сказывал, что он сам и смастерил всю эту шутку, чтоб узнать, как его ценят на кладбище, да и деньги, должно быть, ему тогда были нужны.] вернуться[Такие свадьбы называют у старообрядцев венчать гуськом. У аналоя стоит поп, а за ним одна пара за другою. При обходе аналоя поп берет епитрахилью за руки только переднюю пару (за то она и платит дороже), а прочие пары за ними ходят. А иногда и так бывало, что поп водил одну пару после другой вокруг аналоя. Свадеб особенно много венчалось перед масленицей, и в это-то время особенно были в ходу «свадьбы гуськом». Погребения (то есть отпевание покойника) пели над телами только богатых и жителей самого кладбища, а прочих нередко без попа зарывали в могилы, и после того поп в церкви или над закрытыми уже могилами пел общее «погребение» нескольким покойникам зараз. Вне Москвы обыкновенно хоронили мертвых, прочитав «канон за единоумершаго» и положив покойнику в руки заранее приготовленную им самим разрешительную молитву за подписью попа. После того посылали на Рогожское петь «погребение» заочно, ибо отпевание никто не имел права совершать, кроме попа. Когда настало повсеместное «оскудение священства», на Рогожском петь «погребения» заказывали тамошним попам из Петербурга, с Волги, из Стародубья, с Дону и даже из Сибири. Говорят, что оба попа в последнее время их пребывания на Рогожском кладбище ежегодно пели заочные «погребения» над двадцатью тысячами покойников и более. Стало быть, от одних «погребений» каждый получал тысяч по пятнадцати, ибо половина поступала в пользу кладбища. Это был самый главный доход рогожских попов.] |
