Рогожское было глухо к укоризнам и своих и чужих. Столпы московского старообрядства и слышать не хотели об архиерействе. Им были бы попы.

А попов в начале XIX столетия по всему старообрядчеству было изобильно, — так изобильно, как никогда не бывало. Со вступлением на престол Екатерины II находившиеся у старообрядцев беглые попы не навлекали более на себя преследований со стороны правительства, если не совершали уголовных преступлений и в таком только случае были лишаемы сана и даже заточаемы в монастыри, если по каким-нибудь обстоятельствам попадали в руки духовного начальства. Вызывая старообрядцев из-за литовского рубежа, Екатерина обещала им свободу богослужения в тех местах, где они будут поселены. Этим для поповщины обусловливалось в некоторой степени право иметь попов, без которых, по их правилам, они не могут совершать богослужения. Под поселение вышедших из тогдашних польских провинций старообрядцев отведено, между прочим, 70 тысяч десятин превосходной земли по р. Иргизу (в нынешней Самарской губернии), здесь старообрядцы тотчас же устроили три мужские и два женских монастыря с церквами.[206] Кроме зарубежных выходцев, много поселилось здесь старообрядцев, пришлых из разных краев России, вскоре иргизские монастыри и возникшие кругом их слободы сделались весьма многолюдны. Так как попы на Иргизе были дозволены, то их всегда бывало здесь много. Считаясь иргизскими, они рассылаемы были по разным старообрядческим общинам и жили там временно и даже постоянно, для совершения треб. Как иргизские, т. е. как дозволенные правительством, эти попы были повсюду безопасны от преследований, жили открыто с паспортами, выдаваемыми местным начальством,[207] и разъезжали свободно, иногда даже на почтовых по подорожным, в которых прописывалось звание проезжающего. Такая свобода иметь попов доставила Иргизу огромное значение в среде старообрядцев, какого не имели ни Керженец, ни Ветка, ни Стародубье, когда были средоточиями поповщины. После перемазанского собора 1779 года на Иргизе были большие прения по предмету, обсуждавшемуся в Москве, и было два собора 2 августа 1782 и 5 марта 1783 гг., на которых приняты и утверждены рогожские правила перемазания. Это было весьма важно и для московских старообрядцев и для Иргиза. Московские и все многочисленные их единомышленники в союзе с Иргизом получили сильное для себя подкрепление и видели в нем обеспечение своих правил в будущем, ибо в одном только Иргизе можно было тогда иметь дозволенных попов и только оттуда свободно и открыто рассылать их по России. Иргиз, в свою очередь, получил сильную поддержку в материальном отношении. Приняв перемазание, Иргиз, по просьбе старообрядческих обществ, московского, Вольского и уральского, разослал написанное иноком Сергием окружное послание в утверждение этого правила.[208] Вместе с тем разосланы были повсюду, и повсюду приняты — другие правила, постановленные на иргизском соборе 1783 года. Из них особенно важно было следующее: «чтобы нигде вновь не принимали пришедших священников, кроме святей церкви (Иргиза), но отсылать бы всех таковых ко святей церкви для лучшаго законоправильнаго во всем рассмотрения; а кто хотя где по какой необходимой нужде какого вновь пришедшаго священника и примут, то о том бы в скорости дать от того места знать ко святей церкве». Это единодушно и повсеместно принятое правило доставило Иргизу главенство во всем старообрядчестве. Братство иргизских монахов получило в некоторой степени значение епископа. В 1792 и 1805 годах на Иргизе были новые соборы, на которых утверждена форма исправы как попов, так и мирян. Она несколько отличалась от той, какая употреблялась прежде.[209]

Другое обстоятельство еще более возвысило значение Иргиза. Мы видели, каким образом в последних годах XVII века приход Феодосия на Ветку возвысил эту слободу на степень старообрядческой митрополии. Такое значение дала Ветке церковь с антиминсом, освященная Феодосием. То же самое случилось и на Иргизе. В 1776 году в Верхнепреображенский монастырь пришел из Ветки инок Сергий Юршев с полотняною церковью и антиминсом. В то время нигде у перемазанцев не было освященной церкви, стало быть, не было и запасных даров. Вдруг разносится радостная для старообрядцев весть, что на Иргизе в ветковской церкви служат литургию. Толпы двинулись в Верхнепреображенский монастырь к обедне — из Москвы, Петербурга, Сибири и со всего Поволжья. За один раз приходило по пяти и по шести тысяч богомольцев, особенно летом и во время судоходства. Благолепие церкви, благочиние при отправлении службы, искусные певчие, строгий монастырский порядок приводили в восхищение приходящих и умножали иргизские богатства. Но иргизские монахи не поступали так, как некогда ветковские и стародубские: они не раздавали своих запасных даров всякому желающему, но давали их только рассылаемым попам и в редких случаях монахам и даже монахиням из других старообрядческих местностей. Такие действия объясняемы были уважением к дарам, которых не должны иметь у себя непосвященные, но скорей могут быть объяснены заботою об охранении иргизской монополии на обедню, которая доставляла тамошним монастырям огромные выгоды. Для особенно богатых или особенно влиятельных мирян делались исключения. Стремлением сохранить монополию обедни объясняется и то, что во все время господства Иргиза (1780–1836) не только нигде не являлось новых церквей с антиминсами, но и стародубские церкви, по переходе их в перемазанное согласие, мало-помалу упразднялись. Однако только Рогожское с 1813 года имело церковь и обедню. Иргиз протестовал по этому случаю, но влияние московского общества было так сильно, что он замолк.

Попов на Иргизе было всегда много, но еще более бывало их в разъездах или на постоянном жительстве по разным старообрядческим общинам. В начале нынешнего столетия их проживало по разным местам более двухсот человек.[210]

Они доставляли значительные выгоды Иргизу, ибо за каждого попа общество платило от 200 до 500 руб., если он посылаем был на время, и от 500 до 2000 руб., если отправлялся на постоянное жительство. Кроме того, общины платили за запасные дары и мнимое миро, которым от времени до времени снабжали разосланных попов. Рассылка иргизских попов по разным местам в конце XVIII столетия была совершенно свободна, а с 1803 г. даже узаконена. В этом году, по просьбе села Городца,[211] высочайше разрешено иметь при часовне попов из иргизских монастырей, и в том же году на вопрос малороссийского генерал-губернатора князя А. Б. Куракина, как поступать с раскольническими попами, находящимися во вверенных управлению его губерниях, было объявлено повеление императора Александра I такого содержания: «как изгнание таковых священников из волостей могло бы более ожесточить раскольников в их суеверии и лишить их способов крещения и погребения мертвых, то и должно терпеть оных, смотря на них, так сказать, сквозь пальцы, и не подавать им однако же явнаго вида покровительства».[212] Около 1814 г. в городе Кузнецке, Саратовской губернии, тамошний мещанин Серебряков построил часовню и обратился в Иргиз за попом. Иргиз послал ему попа Ивана Петрова. О новой часовне и о попе при ней дошло до Петербурга, и при этом воспрещено было попу Петрову лишь явное богослужение (вне часовни) и колокольный звон.[213] Обращаясь с просьбами к правительству о дозволении иметь иргизских попов,[214] старообрядцы присоединяли иногда просьбы и другого рода. Так, старообрядческая община в городе Ростове-на-Дону, в июне 1815 года, посылала в Петербург своего поверенного Акимова хлопотать, чтобы сделано было распоряжение, по которому бы выдавали иргизским попам паспорты, а то они перестали ездить в Ростов.[215]