– Капитан Шелленберг еще не приходил.

Михаэль был так озадачен, что не мог вымолвить ни слова. Кельнер между тем объяснил ему, что ему сейчас же бросилось в глаза поразительное сходство между братьями.

– Я в первый миг подумал, что сам капитан вошел!

Михаэль спросил, не знает ли он, где можно было бы в это время застать брата.

Кельнер задумался.

– Если не ошибаюсь, он сговорился с капитаном Макентином играть в шахматы в кафе Тильшера или Филиппа. Тильшер тут совсем поблизости. Кафе Филиппа – подле Биржи.

«Это поистине было бы чудом!» – подумал Михаэль и сел, увлеченный приключением, в автомобиль.

Венцель Шелленберг действительно находился в это время в игорной комнате кафе Филиппа. С окаменелым лицом сидел он там, уставившись в шахматную доску и насупив брови. Венцель был страстным шахматистом, как и Михаэль. Игра чаровала его, она была почти настоящим сражением, борьбою держав, силы которых изменялись с каждой новой позицией. День и ночь способен он был сидеть за шахматной доской и недели спустя умел восстанавливать по памяти особенно интересные, партии.

Против него сидел капитан Макентин, с узкой, высокой головою и седыми висками. Нос у этого господина был сильно перекошен, и так как он держал во рту сигару в том же направлении, в каком уклонялся в сторону нос, то нос казался еще более косым. Господин этот по временам щурил, посмеиваясь, глаза, устремленные на каменное лицо Венцеля. Глаза у него были темные, умные, быстрые и хитрые (крысой назвала его Лиза). За тем же столом сидел в почтительной позе, немного в стороне от шахматной доски, молодой человек, незначительный с виду, с белокурой головою и юношески румяными щечками, похожий на молоденького поручика в штатском платье.

Хотя это происходило под вечер, в кафе было еще довольно много публики. Из всех углов клубился густой сигарный дым. Биржа в этот день отличалась чрезвычайно оживленным и крепким настроением. Большинство бумаг было в повышении, все ожидали значительного оживления деловой жизни. Биржевое возбуждение еще сквозило во всех беседах.

Венцель откинулся на спинку стула, выпил рюмку вермута и откусил конец толстой сигары, ни на миг не отводя взгляда от шахматной доски. Господин с косым Носом, щурясь, вскинул на него темные, проворные глаза и усмехнулся.

– Вы ошибаетесь, мой милый, – сказал Венцель. – Вы придаете слишком большое значение положению коня, и я вам это докажу. Но партия отнимет у нас еще два часа. Доиграем ее завтра, если вы не возражаете, Макентин.

Господин с косым носом немедленно, с легким поклоном, изъявил свое согласие.

Венцель обратился затем к молодому человеку, который скромно сидел рядом и мгновенно выпрямился, когда почувствовал на себе взгляд Шелленберга.

– А теперь поговорим о вашем лесе, господин фон Штольпе. Это дело меня очень занимает. Очень интересное дело. Какого вы мнения, Макентин?

– Мой двоюродный брат, случайно находясь в Берлине, рассказал мне об этом деле. Я сейчас же подумал, что вы можете заинтересоваться им.

– Вы, стало быть, полагаете, что этот лес можно было бы купить? Как он велик, сказали вы?

Молодой человек подсел немного ближе и принялся докладывать высоким, мальчишеским голоском: лес находится близ Одера, площадь его такая-то, принадлежит государству. Лесное ведомство решило его вырубить и, если представится случай, продать по участкам, но не остановилось ни на одном из сделанных ему предложений. Представитель раухэйзеновского синдиката долго вел с ведомством переговоры, но все они ни к чему не привели.

– Отец моего двоюродного брата занимает влиятельное положение в лесном ведомстве, – вставил Макентин.

– Вы мне уже говорили об этом, – перебил его Венцель. – Итак Раухэйзен цели не достиг?

– Нет, по-видимому, он предложил слишком мало.

Венцель насмешливо улыбнулся.

– Раухэйзен всегда предлагает слишком мало. Я знаю его. Вы, кажется, говорили, что лес доходит до Одера? – Он достал из кармана записную книжку и принялся делать в ней заметки. – Пятьсот гектаров, сказали вы?

– Главная трудность, Шелленберг, – сказал Макентин немного скрипучим голосом, – главная трудность, по-моему, заключается в следующем: лесное ведомство готово продать участок лишь в том случае, если он будет обращен на цели, имеющие, так сказать, в виду общественное благо, благо всей провинции.

– Я понимаю, Макентин, – ответил Венцель с легкой улыбкой. – Когда вы уезжаете обратно, господин фон Штольпе?

– Завтра.

– Поезжайте завтра со своим кузеном, Макентин, И поглядите на этот лес.

– Отлично. – Макентин поклонился.

– Посмотрите, пригодна ли местность для промышленных предприятий, а затем постучитесь к влиятельным господам. Скажите им, – опять на губах у Венцеля появилась легкая улыбка, – скажите им, что мы намерены создать в этой местности ряд крупных предприятий, которые должны оживить деловую жизнь всей провинции. Если обнаружится желание принять в деле участие, то с нашей стороны, конечно, возражений не встретится.

– Очень хорошо, превосходно.

– Пообещайте еще, пожалуй, что мы построим в этой местности азотный завод, который будет снабжать азотистыми веществами весь восток. Напишите подробную записку, чтобы мы могли выступить с совершенно готовыми предложениями. Впоследствии мы ведь все равно будем делать, что захотим. А что до платежей, то предложите срок от трех до шести месяцев.

– Отлично, – ответил Макентин.

– А вы, господин фон Штольпе, – обратился Венцель к молодому человеку с румяными щечками и посмотрел ему в глаза ясным, твердым взглядом; его лицо в этот миг казалось почти жестоким, – сколько вы требуете комиссии в случае, если дело состоится?

Молодой человек покраснел до ушей. Венцель громко рассмеялся.

– Сразу видно, что вы провинциал. Это чисто деловой вопрос.

Тут вмешался Макентин.

– Мой двоюродный брат, разумеется, не требует никаких комиссионных, милый Шелленберг, – сказал он. – Зато он был бы счастлив, если бы мог получить место здесь, в Берлине.

– Ладно. Напишите договор, Макентин. Нет, нет, господин Штольпе, устные обещания можно забыть. Мир шатается в наше время.

Оба господина поднялись. – Я с вами сегодня еще поговорю, Макентин. Может быть, и ночью. И еще одно… на минутку… еще одна мысль была у меня… еще одна, – рассеянно повторял Венцель, блуждая взглядом по зале кафе. Его последние слова прозвучали совсем неуверенно, словно он вдруг лишился памяти. Что-то смутило его, хотя он и не мог бы сказать, что именно. Эти лица склонившиеся над столами, были ему знакомы почти все. Уже два года мелькали перед ним эти лица. Люди эти сидели в правлениях концернов, банков, кинематографических предприятий, вскакивали со своими портфелями в автомобили, вечно носились с одного заседания на другое, никогда не имели времени, работали до ночи, а потом разряжали свою нервную энергию в каком-нибудь игорном клубе. На лице у многих ясно читалось, что пяти, шести часов сна им уже было мало. Сухой воздух парового отопления и сигарный дым в залах заседаний губили их.

Да, все эти лица и фигуры были знакомы ему, каждое их движение, походка. И вдруг среди них выплыла фигура совсем иного склада, уравновешенного, спокойного склада, и фигура эта, неясно проступавшая между беспокойными лицами и суетившимися кельнерами, совершенно загадочным образом настолько заняла все его внимание, что у него стал заплетаться язык. Над этими нервными физиономиями, которые он два года видел вокруг себя, внезапно возник совсем другой образ: образ спокойствия и сдержанности, лицо с необыкновенной странной и тонкой усмешкой. В самом деле, это был его брат.

– Мой брат! – тихо воскликнул Венцель и встал в радостном испуге.

Михаэль в это мгновение заметил его и с веселой улыбкой направился к нему.

– Вот ты, наконец! – обрадованно крикнул он и пожал Венцелю руку.

– Мой брат Михаэль, господа, – представил его собеседникам Венцель, и его темное лицо от волнения еще больше потемнело. – Я вам рассказывал про него, Макентин. В свое время он взлетел на воздух вместе с Логанским азотным заводом, но так как он – Шелленберг, то особого урона при этом не понес. Он – один из первых светочей науки в нашей стране.