– Послушай, Ангел, – еле слышно пролепетала она. – Послушай… Тебе нужно… Подожди, дай мне хотя бы договорить…

Он яростно замотал головой, Шарлотта отступилась. Прервав их долгий обмен взглядами, она взяла пальто, надела кожаную шапочку и направилась к выходу. Но, проходя мимо столика с телефоном, остановилась и небрежно сняла трубку.

– Ты позволишь?

Он кивнул, и она загнусавила, как кларнет:

– Алло… алло… алло… Пасси, двадцать девять – двадцать девять. Да, два раза двадцать девять, барышня. Алло… Это ты, Леа? Ну конечно, это я. Что за погода!.. И не говори! Да, прекрасно. Все здоровы. Что ты сегодня делаешь? Никуда не выходишь? О, это вполне в твоём духе, ты же у нас сибаритка! А я, знаешь, себе больше не принадлежу… Да нет, что ты, это всё в прошлом, у меня совсем другие дела. Грандиозное предприятие!.. Нет, нет, не по телефону!.. Ты весь день дома? Прекрасно. Это очень удобно. Спасибо. До свидания, дорогая!

Она повесила трубку, Ангел видел только её круглую спину. Не оборачиваясь, она пошла к двери, выдыхая по пути клубы дыма, и наконец исчезла вместе с голубым облаком, как волшебник, сделавший своё дело.

Он неторопливо поднялся на второй этаж в квартиру Леа. Улица Рейнуар в шесть часов вечера, после дождя, звенела птичьим щебетом и детскими криками, как сад пансиона. Вестибюль с массивными зеркалами, сверкающую лестницу, голубой ковёр и лифт, пестрящий красным лаком и позолотой, как восточный паланкин, Ангел окинул холодным взглядом, исключавшим даже удивление. На площадке у него возникло обманчивое ощущение покоя: его словно отпустила боль, как пациента перед дверью дантиста. Он чуть не повернул назад, но мысль о том, что придётся, возможно, сюда вернуться, ему не понравилась, и он решительно позвонил. Ему не спеша открыла молодая брюнетка в наколке из тонкого льна на подстриженных волосах, и при виде незнакомого лица Ангел потерял последнюю надежду испытать волнение.

– Госпожа дома?

Служанка с восхищением уставилась на него.

– Не знаю, сударь, – ответила она нерешительно. – Вас ждут?

– Разумеется, – отрезал он с былой надменностью. Она оставила его в прихожей и ушла.

Он быстро огляделся ещё не привыкшими к темноте глазами и принюхался. Никакими тонкими духами здесь не пахло, в электрической курильнице потрескивала какая-то заурядная смола. Ангел приуныл, как человек, который ошибся дверью. Но тут громкий глубокий смех в чистой нисходящей гамме приглушённо зазвучал за портьерой, обрушив на незваного гостя шквал воспоминаний.

– Не угодно ли, сударь, пройти в гостиную…

Он последовал за белой наколкой, твердя про себя: «Леа не одна… Она смеётся… Она не одна… Только бы там не оказалось моей матери…» Его встретил в дверях розоватый свет, и он замер у порога, ожидая, когда перед ним наконец снова откроется мир, возвещённый этой зарёй.

У секретера, спиной к нему, сидела женщина и что-то писала. Ангел увидел широкую спину и мясистую складку на затылке под густыми седыми волосами, подстриженными, как у его матери.

«Чёрт, она не одна. Кто же это может быть?»

– Напиши мне заодно адрес, Леа, и фамилию массажиста. Я вечно путаю фамилии, – произнёс незнакомый голос.

Голос принадлежал женщине в чёрном, сидевшей в кресле, и Ангела охватило неясное предчувствие: «А где же тогда… Леа?»

Женщина с седыми волосами обернулась, и Ангелу прямо в лицо ударил свет её голубых глаз.

– Боже мой, малыш, это ты?

Он подошёл словно во сне, поцеловал руку.

– Княгиня Шенягина, господин Фредерик Пелу.

Ангел поцеловал ещё одну руку, сел.

– Это твой..? – указывая на него, спросила дама в чёрном так бесцеремонно, словно он был глухой.

Громкий чистый смех зазвучал снова, и Ангел непроизвольно начал искать источник этого смеха где угодно, только не в груди оказавшейся перед ним седой женщины.

– Нет, нет! Вернее, уже нет! Помилуй, Валерия, что ты вообразила?

Она не стала безобразной, но как-то расплылась, отяжелела. Руки, пухлые, как ляжки, не лежали свободно вдоль тела, а оттопыривались у подмышек за счёт жировых наростов. Гладкая юбка и длинный унылый жакет, из-под которого виднелась блузка с жабо, говорили об отказе от женственности, о естественном умирании женского начала и своеобразном бесполом достоинстве.

Леа стояла между Ангелом и окном, и её массивный, почти квадратный силуэт поначалу не привёл его в отчаяние. Когда же она повернулась и пошла к креслу, чтобы сесть, он увидел её лицо и начал мысленно заклинать её, как стал бы заклинать сумасшедшего с ножом в руке. Кожа её была красной, почти багровой – Леа теперь пренебрегала пудрой и смеялась полным золота ртом. В общем, это была здоровая пожилая женщина, с отвислыми щеками и двойным подбородком, достаточно сильная, чтобы носить своё грузное тело, не нуждавшаяся ни в чьей поддержке и ничем не стеснённая.

– Что с тобой стряслось, малыш? Ты, кажется, не слишком хорошо выглядишь.

Она протянула Ангелу пачку сигарет, улыбаясь ему сузившимися голубыми глазами, и он пришёл в ужас от её стариковской простоты и благодушия. Она называла его «малыш», и он отводил глаза, как будто в этом было что-то неприличное. Но он принуждал себя к терпению с неясной надеждой, что сквозь этот новый образ вот-вот, сияя, проступит прежний.

Обе женщины спокойно рассматривали его, не скупясь на проявления доброжелательности и любопытства.

– Он слегка напоминает Эрнандеса, – сказала Валерия Шенягина.

– Разве? Я не нахожу, – возразила Леа. – Может быть, лет десять назад… да и то вряд ли. У Эрнандеса челюсть сильнее выдавалась вперёд.

– Кто это? – с усилием спросил Ангел.

– Один перуанец, который разбился на машине полгода назад, – отвечала Леа. – Он был с Максимильенной. Она страшно горевала.

– И тем не менее утешилась, – сказала Шенягина.

– Как и все, – сказала Леа. – Или, по-твоему, она должна была умереть от горя?

Она снова засмеялась, и её весёлые голубые глаза исчезли, утонув в расплывшихся щеках. Ангел повернулся к даме в чёрном, крепкой заурядной брюнетке, похожей на кошку, как тысячи и тысячи южанок, и так безукоризненно одетой по всем правилам хорошего тона, что это казалось маскарадом. На ней была униформа иностранных княгинь и гувернанток, долгое время остававшаяся неизменной: чёрный строгий костюм посредственного покроя, зауженный в проймах, и белая блузка очень тонкого батиста, чуть тесноватая в груди. Перламутровые пуговицы, пресловутое колье, стоячий воротничок на косточках из китового уса – всё в ней было, как и её фамилия, княжеским. Вполне по-княжески она носила среднего качества чулки, удобные уличные туфли и дорогие перчатки с чёрно-белой вышивкой.

Валерия разглядывала Ангела, как мебель, пристально и без стеснения. Она продолжала громко настаивать на своём сравнении:

– Нет, уверяю тебя, что-то общее с Эрнандесом в нём есть. Впрочем, послушать Максимильенну, так выходит, что никакого Эрнандеса вообще никогда не существовало, ведь теперь при ней имеется её знаменитый Америго. Так-то оно так. И однако! Видела я этого Америго. Я только что из Довиля. И видела их там вдвоём.

– Правда? Расскажи!

Леа села, заполнив всё кресло. У неё появилась новая манера вскидывать голову, чтобы отбросить назад густые седые волосы, и при каждом таком движении Ангел видел, как пляшет её второй подбородок, делающий её похожей на Людовика XVI. Она с подчёркнутым вниманием слушала Валерию, но Ангел несколько раз замечал, как суженный голубой глаз скользил в сторону, ловя взгляд нежданного посетителя.

– Ну вот, – рассказывала Валерия. – Она спрятала его где-то на вилле, у чёрта на куличках, далеко от Довиля. Но Америго, как вы сами понимаете, сударь, это не понравилось, и он начал устраивать Максимильенне сцены. Она разозлилась и сказала: «Ах так? Ты хочешь, чтобы тебя видели? Что ж, пожалуйста!» Она позвонила и заказала столик в «Нормандии» на ближайший вечер. Через час про это уже знали все, и я, конечно, тоже заказала столик для нас с Бек д'Амбез и с Заитой. Нам не терпелось увидеть наконец это чудо-юдо. Ровно в девять появляется Максимильенна, вся в белом и в жемчугах, и этот её Америго… Ах, милочка, какое жестокое разочарование! Он, конечно, высокий – это верно, пожалуй, даже чересчур. Ты ведь знаешь моё мнение об очень высоких мужчинах – я по сей день жду, когда мне покажут хоть одного, одного-единственного высокого мужчину с хорошей фигурой. Глаза – да, тут возразить нечего. Но ниже, вот с этого места, уже что-то не то: щёки чересчур круглые, немножко глупенькие, уши низковато посажены… Словом, разочарование!.. И к тому же спина деревянная.