Верил ли Данилов в интуицию? Пожалуй, да. Если она подкреплена сопутствующими факторами. Начиная с сорокового он продолжал искать того последнего из банды Пирогова, постоянно сличая отпечатки пальцев по всем проходившим делам. Он мысленно нарисовал портрет этого человека.

Среднего роста, брюнет, волосы короткие и курчавые, сильно развитые надбровные дуги, глубоко сидящие пустые светлые глаза, чуть приплюснутый нос, тонкие губы, безвольно скошенный подбородок. Данилов даже ловил себя на том, что, идя по улице, он ищет этого человека среди прохожих. Он не радовался, что эксперты подтвердили его гипотезу, он думал о том, чего только не наворотил, наверное, его «знакомец» за эти четыре года.

Эксперты ушли, оставив документы.

– Что будем делать? – спросил он у Серебровского.

– Ловить будем.

– Это понятно. Ты меня, кажется, старьевщиком назвал?

– Я! Ваня, беру свои слова обратно. Нюх у тебя как у охотничьей собаки.

– Ты хотел сказать – у легавой.

– Ну зачем же, я имел в виду, к примеру, благородного ирландского сеттера.

Данилов усмехнулся, подумав опять о значении слова «интуиция». Серебровский разрешил его филологические изыскания коротко и просто:

– Рынками, Иван, как я и говорил, займутся мои люди, ну а остальное…

Данилов, не дослушав, поднял трубку:

– Белов, Муравьев, Никитин, ко мне.

Три офицера вошли в кабинет и молча уселись на привычные места.

– Муравьев, займетесь типографией и Наркоматом торговли.

– Слушаюсь.

– Никитин, твое дело – обзвонить все отделения, выяснить все об убитом, возьми финку, может быть, узнаешь что о хозяине.

– Слушаюсь.

– Белов, твоя задача – рынок. Действуйте.

Он поехал домой переодеваться. Не попрешься же на Тишинку в полной милицейской форме. Сергей долго ждал трамвая. Мела метель. Тротуары были засыпаны снегом. К остановке протоптали узкую тропинку в сугробах. Холодный ветер пробивал насквозь синюю суконную шинель, и Сергей пожалел, что не надел свитер под гимнастерку.

Перед ним лежал пустой, задубевший от холода Страстной бульвар, и Белову не верилось, что всего три года назад, сдав весеннюю сессию в юридическом институте, они гуляли до утра именно по этому по-летнему прекрасному бульвару.

Как все это было давно. Институт, ночные споры на московских улицах, прекрасных и тихих. Потом был сорок первый год, рубеж под Москвой, болезнь, работа в МУРе.

Родители его уехали в Ташкент сразу же, как началась война. Буквально на второй день. До Сергея доходили слухи, что отец там процветает, имеет обширную практику и считается лучшим адвокатом.

Его отношения с отцом ухудшились еще перед войной. Слишком уж суетлив и жаден был Белов-старший. Мать – актриса Московского драматического театра на Новослободской – жила своей отдельной жизнью. Репетиции, премьеры, гастроли и, конечно, устроенный адвокатом Беловым быт.

Отношения с отцом испортились сразу после поступления Сергея в институт. После того, как он немного разобрался в основах юриспруденции.

Трамвая все не было, и Сергей начал замерзать всерьез. Наконец из круговерти выполз кругом залепленный снегом лобастый вагон, на котором еле различался номер семнадцать.

– До Никитских ворот вагон, – крикнула из его ледяного чрева кондуктор, – только до Никитских!

А Сергею дальше и не нужно. Он жил у Никитских, в доме, где была аптека.

В вагоне стояла холодная изморозь. Кондукторша взглянула на милицейскую форму Белова и отвернулась. Трамвай медленно полз через заснеженную Москву. Мимо холодных домов с окнами, крест-накрест схваченными полосками из бумаги. Почти из всех форточек жилых квартир торчали закопченные колена буржуек. Война изменила лицо города, он стал похож на человека, перенесшего тяжелую болезнь.

– Никитские ворота! – надсадным от простуды голосом крикнула кондукторша. – Трамвай идет в парк.

Сергей спрыгнул с обледеневшей подножки, посмотрел на нахохлившегося от холода Тимирязева. Великий ботаник взирал на мир недовольно, с некоторой долей высокомерия. Он был выше мелких человеческих страстей. Его приговорили к бессмертию.

Дверной замок в квартире поддавался туго. Видимо, тоже замерз. Окна в комнате покрылись толстым слоем льда, и в квартире было сумеречно, как перед наступлением ночи. Сергей растопил буржуйку. Печка горела хорошо. Ее сделал шофер отдела Быков, человек, который мог смастерить все.

Комната нагревалась медленно, но Сергей снял шинель, стянул гимнастерку и открыл платяной шкаф. Да, небогато он жил, совсем небогато. На плечиках висели его единственный штатский костюм и демисезонное пальто. Слава богу, что на полке валялась потрепанная, но вполне годная ушанка. Он так и стоял в раздумье, как вдруг услышал, что кто-то пытается открыть дверной замок.

Белов переложил пистолет в карман галифе и тихо, стараясь не стучать сапогами, вышел в коридор. С той стороны кто-то пытался открыть дверь. Сергей щелкнул выключателем, и прихожую залил тусклый свет лампочки, горящей вполнакала.

Сергей опустил руку в карман и распахнул дверь.

В квартиру ввалилась здоровенная бабища в тулупе, перетянутом офицерским ремнем, и огромных валенках. Следом за ней проник, именно не вошел, а незаметно проник старичок в драповом пальто с каракулевым воротником и фетровых бурках-чесанках. Щечки старичка румянились от мороза, словно яблочки.

– Ты кто есть? – прохрипела баба, отталкивая Белова дубленой грудью. – Ты чего здесь?

– Я здесь живу, – несколько растерянно ответил Сергей.

– Шутите, молодой человек, шутите, – захихикал старичок, – здесь никто не живет. Квартирка эта эвакуированных.

– Вот что, малый, – прогудела баба в кожухе, – я как есть начальство из ЖАКТа, так ты выметайся отсюдова, пока я милицию не позвала. Квартира эта вакуированных. Мы ее занимаем согласно решения.

– Чьего решения? – опешил Сергей.

– Исполкому.

– Но я здесь живу.

– Нехорошо обманывать, – вкрадчиво прошипел старичок, – нехорошо. Квартирка эта адвоката Белова, а он в Ташкенте с семейством урюком питается, пока мы здесь от голода пухнем.

– Это вы пухнете? – Сергей посмотрел на щечки-яблоки, на упитанное лицо старичка-проныры.

– Вы чего с ним разговариваете, Клавдия Ивановна? У нас решение…

– Ты кто такой? – вновь рявкнула женщина в тулупе. – Документы!

– У меня все есть, – с угрозой сказал Сергей и, повернувшись, пошел в комнату.

Пока он надевал форменную гимнастерку, по коридору протопали валенки и бурки. Бабища и старичок прошли в гостиную.

– Мебель хорошая, – гудела баба, – это тоже денег стоит…

– Вот мои документы. – Сергей вынул из кармана гимнастерки муровскую книжку.

Баба и старик как завороженные смотрели на его погоны.

– Ваши документы? – строго потребовал Белов.

– Так мы… Товарищ начальник… Мы что, – засипела баба.

А старичок растворился, исчез. Только хлопнула входная дверь.

– Я чего… Я людям стараюсь… Для народу, значит…

– Документы! – Сергей вынул из кармана пистолет и переложил в кобуру.

Вид оружия парализовал человеколюбивую бабищу. Трясущимися руками она расстегнула кожух и вытащила паспорт.

– Получите его в отделении, а теперь вон из моей квартиры, а старичку своему скажите, я его все равно найду.

Тяжело ухнула входная дверь.

В комнате стало теплее, и уходить мучительно не хотелось. Белов с грустью подумал, что надо будет переодеваться, шагать по завьюженным улицам, ехать в стылом трамвае.

Сергей натянул свитер, надел теплые носки, брюки от костюма, сапоги. На вешалке в прихожей висел ватник, сегодня наступило его время. Он постоял у зеркала, рассматривая себя внимательно, потом смял гармошкой сапоги. Теперь он похож на приблатненного.

Перед уходом Белов позвонил в районное отделение милиции и рассказал начальнику о визите «общественников». Обещал не позже чем завтра прислать рапорт и изъятый паспорт. Потом выгреб из печки горячую золу и поехал в 18-е отделение.