Жюли и госпожа Фронсак раздали немного денег тем, кто показался им наиболее нуждающимся. Это не было простой благотворительностью, в этом состоял их долг. Разве сеньор не обязан поддерживать подвластных ему людей?

Спустившись к берегу, они увидели пруд, образовавшийся в результате сильного разлива реки. Староста деревни рассказал, что в пруду, несмотря на обилие щук, водится много разной рыбы, только ловить ее трудно. Потом направились к полуразрушенному мосту через Изье, тот самый, за проезд по которому Фронсак имел право взимать пошлину, и прикинули, что понадобится для его восстановления.

Жюли все записывала к себе в тетрадку.

Потом осмотрели развалины мельницы. Ох, столько всего предстоит сделать, с тоской думал Луи. Мы никогда с этим не справимся…

По возвращении в замок началось бурное обсуждение, путешественники обменивались впечатлениями, предложениями, идеями. Вечер прошел быстро, а поскольку осматривать больше было нечего, возвращаться решили завтра утром.

— Осталось только найти деньги… — вздыхал на обратном пути Луи.

— Я могу занять тысяч двадцать ливров под пять процентов, — сказал отец, — и у нас самих найдется такая же сумма. К несчастью, наши деньги размещены у откупщика, и понадобится несколько месяцев, чтобы получить их обратно.

Луи отрицательно покачал головой:

— Нет, ваши деньги могут понадобиться вам самим. У меня есть несколько тысяч ливров, чтобы начать работы, но мне кажется, лучше не торопиться и подождать…

— Матушка отдает мне половину своей пенсии в три тысячи ливров, а я, Луи, готова отдавать ее вам, — вступила в разговор Жюли, нежно взяв жениха за руку.

— Что ж, таким образом, мы едва набираем десять тысяч ливров, а с твоими деньгами, отец, пятьдесят. Но чтобы привести в порядок это поместье, потребуется, по меньшей мере, сто тысяч. А такой суммы у нас нет. Нет, надо придумать что-то другое…

Воцарилась тишина: все понимали, что Луи, к сожалению, прав.

В конце дня карета въехала во двор конторы Фронсака, где молодого человека ждала записка:

Но завтра было воскресенье, и Луи смог встретиться с другом только в понедельник, пятнадцатого декабря.

Подобно большинству квартир того времени, апартаменты Луи Фронсака отнюдь не были просторными. Теснота — и, как следствие, отсутствие удобств — являлась главным недостатком городского жилища, и от него страдали все слои населения. Нередко целая семья занимала всего одну комнату, где у кроватей не было занавесей, а кухонная утварь лежала на полу вперемежку с ночными горшками![25]

Впрочем, Луи Фронсак устроился весьма недурно. Помещение, где стоял стол и шесть стульев, а на стене висел гобелен с лесным пейзажем, служило ему рабочим кабинетом, столовой и кухней. Рядом с входом находился камин и закуток для дров. В морозы, когда приходилось много топить, дрова громоздились прямо посреди комнаты. Белье хранилось в большом двустворчатом шкафу орехового дерева, в высоком сундуке лежали бумаги и оружие. Правда, повернуться места уже не оставалось.

Дверь, расположенная напротив входной, вела в узкую, не более туаза шириной, спальню, куда втиснули кровать с пологом и витой колоннадой; на кровати лежал перьевой матрас, поверх матраса — пуховая перина. В одном уголке примостился крошечный туалетный столик с расческами и лентами, в другом — старый сундук и пара скамеечек. Единственным украшением выбеленных известкой стен служило венецианское зеркало в позолоченной раме с двумя подсвечниками. Как и в гостиной, дубовый пол, почерневший и местами вздувшийся, удачно гармонировал с потемневшим от времени деревянным потолком.

К гостиной примыкал чулан размером со стенной шкаф, где размещался Никола, исполнявший обязанности слуги и домоправителя: он убирал комнаты, заботился о еде, дровах и воде.

Гофреди — напомним — жил в кладовке на чердаке, непосредственно над квартирой третьего этажа, где в невероятной тесноте проживал контролер вин с семьей.

На колокольне церкви Блан-Манто пробило шесть, Никола накрывал стол к завтраку, состоявшему, как обычно, из холодного жаркого, варенья, супа и белых булочек из Гонеса, когда его хозяин, одетый в панталоны цвета осенних листьев и камзол черного фландрского бархата с разрезными рукавами, откуда выглядывала белоснежная рубашка, вышел из спальни. На столике у его постели Никола заметил использованный тазик для бритья, а также тазы и кувшины с водой, которые сам он приготовил накануне. Там же находились притирания, полотенца и все необходимое для туалета, гребни и щетки. Оставив Луи устраиваться за столом, он направился в спальню, чтобы опорожнить сосуды с грязной водой.

По утрам Луи мылся полностью, хотя и на скорую руку. В те времена воды не хватало, и туалет в основном совершался всухую, то есть тело протирали сухой чистой тканью. Чистоплотность Луи приводила слугу в отчаяние, ибо доставляла ему лишнюю работу, и про себя он проклинал госпожу Фронсак, не верившую в опасные болезни, проникающие в поры кожи вместе с водой, а потому приучившую сына ежедневно мыться целиком, чтобы избежать блох! Но ведь всем известно, что вода способствует раскрытию пор, отчего человек слабеет и может заболеть чумой! Ну а блохи еще никому вреда не приносили!

Никола и его родные, равно как и большинство людей состоятельных, маскировали грязь и скрывали неприятный запах с помощью притираний и духов, а полное мытье считали излишним и даже опасным. И то, что Людовик XIII первый раз принял ванну, лишь когда ему исполнилось семь лет, вызывало единодушное одобрение.

Готовность Луи, презрев утренний холод, мыться в шесть часов утра, объяснялась тем, что рабочий день в то время начинался очень рано. Завсегдатаи Дворца правосудия, магистраты, адвокаты, прокуроры, истцы и ответчики обычно являлись с первыми лучами зари. А некоторые чиновники обязаны были быть на месте уже в пять часов утра. К ним, в частности, принадлежал и Гастон, и сейчас Луи торопился к нему на встречу, ибо, получив послание друга, он терзался вопросом: что могло случиться?

Быстро проглотив завтрак, Фронсак обернулся в поисках Никола, который в эту минуту выплескивал в открытое окно грязную воду и содержимое ночного горшка с радостным криком: «Разбегайся! Оболью!» — якобы предупреждая прохожих об опасности, а на самом деле желая их попугать.

— Никола, надеюсь, ты больше не станешь никого обливать из горшков. — У Луи уже были неприятности с соседями, ибо Никола обожал сей вид развлечения. — Берегись, если на тебя снова станут жаловаться! Я позавтракал и отправляюсь в Гран-Шатле. А ты иди на улицу Катр-Фис и скажи отцу, что сегодня я зайду только вечером, а может, и не зайду вовсе. Не знаю, чего хочет от меня Гастон, но, возможно, я проведу у него весь день.

Встав из-за стола, Луи натянул сапоги с отворотами, надел поданную Никола фетровую шляпу с шелковой лентой — ношеную, но еще достаточно новую, накинул на плечи теплый шерстяной плащ, еще раз проверил, туго ли завязаны на запястьях черные банты, сбежал вниз по лестнице и направился в «Толстуху-монахиню», где он имел обыкновение оставлять свою кобылу. Разбудив мальчишку-служителя, он приказал оседлать ему лошадь и поехал в Гран-Шатле.

В этот ранний час лавочники только начинали свою кипучую деятельность, но проехать по темным улицам, загроможденным телегами с провизией, корзинами, бочками, уже было крайне трудно, тем более что на них уже высыпала толпа служителей Фемиды, торопившихся к себе в конторы. Легкоузнаваемые по черным платьям и мулам, чаще всего тоже черным, они спешили изо всех сил, обязанные занять свои рабочие места до восхода солнца, и ранние зеваки с изумлением смотрели, как черный поток в полумраке несется в направлении Дворца правосудия.