— Так ничего не выйдет, надо по очереди!

Сирин сам оттолкнул неповоротливый плот от берега. Дальше течение само понесло его вдоль раскидистого зеленеющего леса. Среди елок забелели теперь березовые стволы. Мальчишки, полубонявшись, лежали рядом и разговаривали:

— Так ты не хочешь возвращаться обратно в Город?

— Хочу, но только не в прежний. Представь только: закат, приземистые каменные домики, мощенная булыжником мостовая, экипажи и крошечные автомобили, похожие на божьих коровок. Горожане в нарядных и светлых одеждах, стайки шустрых смешливых ребятишек. А я бы поселился в мансарде под крышей, и каждый вечер стал зажигать множество свечей, и в их окружении писал или читал что-нибудь. А еще у меня был бы доверчивый лохматый песик по имени Чебурашка.

Второй Сирин лежал, чуть прикрыв глаза:

— Я бы добавил чудный резной балкончик, увитый плющом и богатейшую домашнюю библиотеку.

— И больше никаких заводов и железных дорог с бесконечными грязными составами…

— Прощайся с этим. В твоем Городе Солнце никогда не зайдет окончательно.

— А ты, незримый, всегда будешь рядом…

— И даже в один прекрасный вечер зайду к тебе попить кофе. Обещаю!

В душе Сирина разливалось предчувствие близкого счастья. Он как наяву видел озаренные теплым светом хитро переплетенные узенькие улочки, цветущие кусты роз перед каждым домом, аккуратные заборчики, по которым поднимается густой вьюн… Тишина, одиночество и безмолвный покой в одном флаконе. Новая жизнь манила его, звала поскорее влиться в себя.

— Видишь, у тебя все получилось. Ты победил Город, и он покорен тебе. Теперь можешь идти. На миг во взгляде Сирина отразился страх перед разлукой:

— Так быстро! А как же ты?

— А я буду плыть вниз по реке долгие годы… Ну же, Сирин, поторапливайся.

Тот непонимающе воззрился на него, и он, перехватив этот взгляд, ответил:

— Ныряй в реку. И ничего не бойся. Давай скорее прощаться…

Они крепко обнялись, словно желая слиться в единое целое, коим, по сути своей, они и являлись, будучи наделены одной чистой мечтательной душой, справедливо разделенной на них двоих.

— Иди, не оставляй свою плоть без присмотра. Там тебя ждет очень много сюрпризов.

Сирин покорно соскользнул с плота в воду, с нежностью принявшую в себя его тело. Глубоко вдохнув, он погрузился на наполненную зябкой прохладой глубину, ожидая задеть руками речное дно, но, ничего не почувствовав, рванулся вперед, не ощущая более давления толщи воды. Распахнув глаза, он увидел окружавшую его тьму, которая, однако, начала медленно наливаться красками, приобретая очертания окружающих предметов. Потом пришла свинцовая тяжесть и режущая боль в обоих запястьях. Он как бы со стороны увидел себя лежащим навзничь на покрытой цветными простынями с корабликами больничной койке. Рядом на тумбочке — кружка, букетик мелких хризантем, толстая растрепанная книга с многочисленными закладками. Сквозь окно в комнату вливался солнечный свет, от которого толстая снежная шапка на подоконнике лучилась радужным семицветием. По стеклу крался ажурный ледяной узор. Приглядевшись, Сирин угадал в нем очертания белых лилий. К локтевому сгибу тянулась прозрачная змейка капельницы, по которой сбегал вниз частые слезинки лекарства. В палате было чисто и свежо. Он легко вздохнул и расслабился.

Прошло минут десять. Дверь чуть-чуть приоткрылась, и в палату скользнула темноволосая девушка с фиалковыми радужками, на вид двумя или тремя годами моложе Сирина. Столкнувшись с его встревоженным взглядом, она ласково и несколько смущенно улыбнулась:

— Хорошо, что ты очнулся. Сейчас позову доктора.

— Подожди! Ты-то кто такая?

Та изумленно вскинула подрисованные бровки:

— Твоя младшая сестренка, Жива. А ты тронулся окончательно и бесповоротно…

— Утро сейчас? — он слабой рукой указал на окно.

— На рассвете тебя, едва живого, обнаружили в парке.

— Скоро меня выпишут?

— Вот уж не знаю… Хочется домой, в мансарду?

«Потрясающе!» — Сирин откинулся на подушку и утомленно закрыл глаза. Он видел широкое речное русло с темнеющим посередке пятнышком плота, который держал курс по убегавшей вдаль граненой солнечной дорожке, и от зрелища этого ему делалось невыразимо спокойно и чуточку печально. Человек внизу торопливо помахал ему рукой и снова взялся за шест, чтобы долгие десятилетия не выпускать его из рук.