«Лодка, лодка», — он невнятно бормотал это слово, то заходясь надрывным кашлем, то затихая, почти теряя сознание. Рассудок Сирина мутился от пережитого волнения, но в этом измученном, лежащем ничком у его ног существе ему неожиданно почудилось что-то неуловимо родное, прекрасное. Он присел рядом и осторожно снял с его лица повязку. Перед ним был темноволосый парнишка с огромными фиалкового цвета глазами. Точно такой же, как Сирин. Похожие до неестественности, они жадно впивались взглядами в лица друг друга, находя все новые и новые едва заметные черточки, роднившие их: лоснящийся шрам на подбородке, прямая неисчезающая морщинка между бровей, колечко в левом ухе… Тысячи раз Сирин видел это лицо в зеркале и на фотографиях, считая, что оно принадлежит ему одному, и никогда не замечая его просветленной правильной красоты, даже не задумываясь об этом.

— Кто ты такой?

— Я твое астральное эго, — и он снова зашелся надсадным приступом булькающего кашля, у него изо рта и из носа хлынули потоки воды, а Сирин встревожено сжимал его тонкую изящную руку, почему-то с суеверным замиранием думая о том, что рука эта — дубликат его руки, в ее клетках таятся такие же спирали ДНК, как и у него самого. Тот тем временем затих, приподнялся, сел на крупную гальку, усыпавшую берег, понуро глянув на Сирина:

— Мы с тобой не должны оставаться на одном месте, нужно все время двигаться. Пойдем скорее!

Ни о чем больше не говоря, они поднялись и, поддерживая друг друга, побрели по воде. Небо швыряло им в лица пригоршни воды, а озлобленный насмешливый ветер вздымал неукротимые злобно шипящие волны, яростно подхлестывающие их сзади, заставляя ускорять шаг. Сирин едва замечал это. Рядом с ним, затравленно озираясь и почему-то до сих пор сжимая это никому не нужное весло, шел самый близкий, самый дорогой, самый преданный его друг, знавший о нем все до мелочей: куплеты любимой песни и привычку лениво покусывать кончик карандаша, немного странную первую влюбленность и слова, с которых он всегда начинал молитву на сон грядущий… Это был второй Сирин, который, с самого своего появления на свет, неутомимо направлял хрупкую ладью его жизни по судьбоносной реке, днем и ночью, зимой и летом, на плесе и на перекате удерживая взятый курс. События двух миров, где в обоих он есть главный действующий персонаж, постоянно переплетались, неумолимо влияя друг на друга и находя свое отражение в совершенно разных пространствах.

— Почему мы так спешим?

— Здесь течет река, а в твоем мире уходит время. Нам нужно поторапливаться, ведь если мы остановимся, твое сердце перестанет биться. И наворотил же ты, брат, делов… Когда погибну я, погибнешь и ты. И наоборот. Понимаешь? Чтобы ты спокойно жил там, я должен аккуратно грести здесь…

— Но почему именно ты очутился в этом мире, а я — в том?

— Спроси у Всевышнего, мне кажется, что только он может заниматься подобными делами. Может, в других параллелях бродят сотни наших с тобой фантомов, ничего не знающих друг о друге. О, проклятый дождь, — он споткнулся и полетел в воду. Ласково усмехаясь, Сирин поставил самого себя на ноги.

— Ну, давай-давай, а то твоему телу на Земле придется худо.

И они снова заторопились куда-то среди этой непроглядной дождливой мглы.

А если я не хочу возвращаться в Город? Зачем мне это? Опять изображать дитя индиго, опять только и делать, что заниматься интроспекцией[2] в нерушимом одиночестве?

— Если родился, значит, для чего-то нужен. Не обязательно знать о своем великом предназначении.

— А будет ли оно таковым?

— Тебе стоит только захотеть, а мне — усерднее поработать веслами, потому что берега станут шире, а пейзажи — живописнее. Ты должен вернуться, потому что наше плаванье не окончено. До западной границы еще очень далеко, — и он лукаво сощурился, легонько ткнув его локтем в ребра. — Твоя жизнь все равно больше не будет такой, как раньше.

— А ты обещаешь?

— Да, ведь моя прежняя лодка разбилась. Придется строить что-то новое.

…Дождь смолкал, оставляя на ветвях деревьев гирлянды сверкающих капель. Среди туч появлялись голубые заплаты, взволновавшаяся река успокаивалась, усмиряя свои просветлевшие воды. Два близнеца бодро шагали вдоль берега. Им не о чем было говорить, потому что все помыслы и секреты их делились на двоих. Сирин с дружеской теплотой, к которой примешивалась капелька грешного эгоизма: «Ведь это же я! Я с макушки до пяток!», взирал на своего собрата. Смотреть на себя со стороны было интересно до необычайного. Всегда критичный к себе, он находил в идущем рядом все новые и новые притягательные черты, на которые никогда не обратил бы внимания в себе самом. Белоснежное крылатое счастье владело им, будто бы никогда и не было гнетущего темного Города, парка и вездесущей смерти, нетерпеливо обхаживающей его умирающую плоть в другом измерении.

— Я же не умру?

— Нет, дождь закончился, значит, опасность миновала. Можем даже ненадолго присесть.

Потрепанные после отчаянного противостояния со штормом, они разлеглись на мокрых, покрытых зеленоватой слизью камнях, которые загромождали берега.

— Не знаю, как быть с лодкой…

— Это точно… Может, попытаться построить плот?

— Им так сложно управлять…

— Зато надежнее!

Перекинувшись быстрыми улыбками, они замолчали. Над их головами застыло в лазурном небе похожее на пушистого белого котенка облако. Сирин, тот, что пришел из Города, лениво указал на него рукой:

— Смотри, вот бы искупаться в таком! Как в сугробе!

— Ты любишь снег?

— Ну да… Особенно когда просыпаешься, а все вокруг за одну ночь становится белым…

Тот покачал головой:

— А я не очень…

— Не может быть! — Сирин приподнялся на локтях. В глазах его чуть тлела тревога. — Значит, мы все-таки отличаемся друг от друга?

— Это мелочи, главное в другом. Я умирать не хочу. Как знать, может, там, впереди, ели сменятся пальмами?

— Не думаю… Во всем виноват этот трижды клятый Город. И эти антропоморфные клоны…

— Ты думаешь? Я постараюсь помочь тебе навсегда уйти из этого пространства. Обещай только, что не будешь ничему удивляться. А пока останься со мной. Одному здесь тоже бывает грустно.

— Мне правда будет гораздо легче существовать там, зная, что где-то, пусть даже очень далеко, у меня есть ты.

— Да нет же, совсем близко, у тебя в груди. Только не устраивай мне больше таких штормов, как был… — Вот если бы у меня и в Городе оставался кто-то настолько родной!

Небо совсем очистилось, и вода сверкала под лучами солнца, как рыбья чешуя. В сочной и едва примятой траве, окаймлявшей границу леса, блестели стразики дождевых капель. Где-то посреди золотистого сумрака чащи нежно перекликались невидимые птицы. Река, лес, лучезарное небо — все пробуждалось, оживало, выползало на свет из укромных норок и начинало задорную возню под сенью деревьев. Дождь принес радостное обновление, а ядовитая тоска захлебнулась и растаяла под его упругими чистыми струями.

— Глядя на тебя, мне снова хочется жить. Ты — мой ангел-хранитель.

Тот лишь спрятал счастливую улыбку:

— Ну что, строим плот и отчаливаем? Не беспокойся, для этого достаточно одного только нашего желания.

Они поднялись, встали друг напротив друга, сплетая воедино пальцы рук.

— Нужно просто очень сильно захотеть… Представь его: несколько бревен, связанных между собой веревкой. Можешь добавить мачту с парусом, тогда попутный ветер станет помогать нам. Давай!

Они крепко сжали руки, ощущая покалывающее напряжение в области мозжечка. Наконец Сирин разжал веки:

— Гляди! Получилось!

Новенький плот колыхался у берега. Очищенные от коры бревна еще хранили в себе свежий смолистый запах. На краю его ждал своего часа отесанный шест.

— Бросай весло, чтобы оно не связывало нас с прошлым!

Они разом вскочили на плот, чуть не перевернув его, и с хохотом соскользнули на мелководье, распугав клевавших что-то на каменистом дне мальков.