— Не может быть! — прошептал Кожух. Он мгновенно протрезвел.

— Я сам видел, как она только что села в нее.

Егор открывал ворота.

— Стой! — диким голосом крикнул Кожух и выпрыгнул из окна второго этажа на клумбу с цветами.

Он упал, но тут же вскочил, выхватил саблю и бросился к воротам с воплями:

— Иванец! Люди! Ко мне! Измена!

Егор бросился к карете, когда Кожух настиг его. У Егора не было оружия и не было выхода. Тогда Картымазов выпрыгнул из кареты с обнаженной саблей и бросился ему на помощь, окликнув Кожуха сзади. Кожух обернулся, и это спасло безоружного Егора, прижатого к воротам — он выскользнул на улицу.

Из глубины двора бежала толпа людей.

— А-а-а! Это ты, Картымазов! — крикнул Кожух и бросился на Федора Лукича.

— Гони, Аким! — приказал Картымазов, и Аким тронулся в надежде выехать со двора раньше, чем добегут люди Кожуха.

Но Кожух проявил завидное проворство. Он метнулся мимо Картымазова и разрубил саблей кожаные постромки, крепившие упряжь лошадей. Лишив карету возможности двигаться, он ловко уклонился от удара Акима и снова бросился к Картымазову. Аким предупреждающе крикнул, Картымазов оглянулся и, нечаянно поскользнувшись, упал прямо под ноги Кожуха.

— А! Попался! Вот тебе! — крикнул Кожух и занес саблю.

Безоружный Аким прыгнул прямо с козел и сбил с ног Кожуха, спасая жизнь своего хозяина.

Люди, набежавшие со двора, распахнули дверцу кареты, схватили Настеньку и потащили в дом, другие бросились к воротам.

Картымазов, вскочив на ноги, кинулся выручать Акима, но Кожух уже нанес ему сокрушительный удар.

В это мгновенье двое всадников с громким свистом и гиканьем ворвались во двор, заставив ошеломленную толпу на секунду остановиться. Этой секунды было достаточно, чтобы Филипп успел подхватить, тяжело раненного Акима, а Медведев — Картымазова, и когда толпа, опомнившись, бросилась вперед, всадники уже скрылись за воротами.

Куда, болваны!? — заорал Кожух на своих людей. — Назад! На коней! В погоню! Их только пятеро!

Во дворе началась страшная неразбериха, и только тогда из дома, пошатываясь, вышел Алеша с окровавленной головой и разрезанными остатками веревки на запястьях рук.

— Хозяин, — закричал он Кожуху. — Меня ударили! Забрали ключи! Связали… — и, не добежав, упал ничком посреди двора.

— Какая великолепная сцена! — воскликнул Симон Черный и рассмеялся своим беззвучным смехом.

Он по-прежнему невозмутимо сидел в кресле у окна и с большим интересом наблюдал за событиями, развернувшимися внизу.

— Да, это было хорошо задумано, — согласился стоящий рядом Елизар. — И не будь тебя здесь, остроумный план удался бы на славу. Однако мне помнится, ты говорил, что тебе жаль бедную девушку и что не ты был бы человеком, который помешал бы ей бежать…

— Видишь ли, Елизар, если бы в этом деле не участвовал Медведев, о котором мы сегодня так много узнали, я и не подумал бы спасать от гнева князя Семёна прогнившую шкуру этого Кожуха…

Но если сегодняшняя попытка не удастся, Медведев будет и дальше преследовать Кроткого. Он ведь не оставит своих друзей — это ясно. А пока Медведев будет двигаться в глубь Литвы — я поеду к Медведеву. Во-первых, в его отсутствие мне гораздо легче будет пересечь рубеж, а во-вторых — и это главное, — я наконец смогу оказать неоценимую услугу Полуехтову, выручив его сына, если этот Степан еще жив… Великокняжеский дьяк нам очень нужен.

— Тонкое и дальновидное решение, — одобрил Елизар.

Глядя, как слуги Быка уносят в дом бесчувственного Алешу, Симон снова рассмеялся.

— Больше всего меня восхищает этот юный хитрец. Посмотри, как ловко он все проделал и остался при этом вне подозрений Кожуха. Мы с тобой не ошиблись относительно истинных причин его преданности мнимому хозяину. Мальчишка далеко пойдет! У этого Медведева и его друзей верные люди. Я убежден, что не довезти Кожуху пленницы! Но это — не наше дело. И потом, ты ведь знаешь: сильные люди — это моя слабость. Я от всего сердца желаю им победы! Нам нужно было всего лишь придержать здесь Медведева, и мы это сделали. Больше они ничем нам не мешают — не будем же и мы мешать им! Раньше, чем в Гомеле, девушку не вызволить. А мне этого времени вполне достаточно.

Симон взглянул в окно и встал.

— Я убежден, что погоня вернется ни с чем. Куда Кожуху угнаться за такими молодцами. Нам очень не хватает людей, подобных этой тройке.

Но, боюсь, никто из них никогда не пойдет с нами, — с грустью улыбнулся он.

— Ты не прав, Симон. Они служат великому князю, и если на Московском троне воцарится великий князь, который будет служить нам…

— Думаешь, удастся?!

— Отбрось сомнения, Симон! Разве ты забыл небесный знак, под которым родились мы оба?

Ты ведь не хуже меня знаешь астрологию. Мы всего добьемся — ибо людям, рожденным под знаком Быка, принадлежит мир.

Поздним дождливым вечером того же дня в глухом лесу под Рославлем четыре человека, опустив головы, стояли перед свежей могилой.

— Пришлось мне все же, хозяин, вернуть свой долг — теперь мы квиты, — сказал Аким перед смертью и слабо улыбнулся. — Вы поезжайте… Не ждите…

Но они подождали.

Потом молча сели на коней и выехали на Гомельскую дорогу.

Навстречу им промчалась карета, запряженная четверкой лошадей, и хотя они посторонились, давая ей дорогу, она все же окатила их фонтаном грязных брызг.

Никто из четырех всадников не заметил бледного лица, окаймленного седыми волосами, мелькнувшего на секунду в окошке кареты.

Симон Черный ехал к рубежу.

На мягких подушках переднего сиденья легко покачивался маленький узелок с изодранным рубищем нищего и неподвижно лежала, глубоко вминая бархат, красивая тяжелая трость, доверху набитая венгерскими золотыми…

Над рекой Ипутью висел густой туман.

До восхода солнца оставалось не меньше часа, птицы еще не проснулись, и глухая тишина царила вокруг.

На большом плоском валуне у самой воды сидел человек. Он сидел здесь давно — дорогие, расшитые золотой нитью сапоги на высоких каблуках глубоко увязли в мокром песке; он не замечал промозглой утренней сырости — теплый мохнатый плащ бесполезно свисал за его спиной, покрывая влажный от росы камень; его обнаженная, коротко стриженная голова чуть склонилась, а большие таза, глубоко спрятанные под высоким лысеющим лбом, смотрели вперед напряженно и внимательно, будто силились разглядеть, что прячется там, за непроглядным туманом, за рекой Ипутью, за непроходимой пущей на том берегу и где-то еще дальше…

Он ощутил, что пальцы его ног закоченели от холода, и, с усилием вытащив глубоко увязшие сапоги, переменил позу. При этом рукав кафтана зацепил рукоять поясного ножа, нож легко выскользнул из ножен и упал в песок.

Он склонился, поднял нож и, вытирая полой лезвие, задумчиво наблюдал, как быстро исчезают, сглаживаясь в зыбучем песке, глубокие следы его сапог. Разве не так же бесследно забываются в этом мире наши деяния, когда мы уходим? Нет, не может быть!

Глубоко вонзая острое лезвие в мягкое жидкое песочное тесто, он написал

Некоторое время он пристально вглядывался в эти слова. Песок, легко сомкнувшийся над широкими следами подошв, казалось, не мог справиться с тонкими глубокими линиями…

"Dux Teodor de Bela" — последний раз он подписался так три года назад. На обычных грамотах он писал просто по-русски — "Федор, князь Бельский", но государственные бумаги международного значения требуют торжественной латинской подписи. Это было посольство короля Польского и Великого князя Литовского Казимира IV к папе римскому Сиксту IV. После короля его подписали самые знатные и приближенные ко двору вельможи. Тогда он был одним из них… И тогда же совершил эту ошибку… Дьявол ухмыльнулся за его спиной и толкнул под локоть. Князь поставил свою подпись и, чуть помедлив, добавил роковые слова: "…брат королевский по крови".