Казалось, он не слушал, о чем идет речь, но это впечатление было обманчивым: Манион слышал все и всегда.
— Объясни, что ты имеешь в виду? — попросил его Грэшем.
— Из Монтигла выйдет превосходный шпион. Он близок католикам по своему рождению, а этого не купишь ни за какие деньги, ведь так? На месте Сесила я бы заплатил за него штраф или просто списал его долг при условии, что Монтигл обязуется сообщать мне обо всем, что творится у католиков. Такой штраф разорил бы Монтигла, да и любого другого. Повисни он на мне, я бы сделался чертовски хорошим шпионом. Все сходится. Сесил ненавидит простых людей и предпочитает иметь дело с теми, кто, как Монтигл, щеголяет в бархатных штанах и ездит в роскошных каретах.
— И поэтому Кейтсби не рассказал ему о заговоре! — воскликнул Грэшем. — Какой же я дурак! А ты, Манион, просто гений. Конечно, Кейтсби заинтересовался, почему Монтигл не разорился, заплатив штраф в восемь тысяч фунтов, и почему вдруг судьба проявила к нему такую милость! И он сделал надлежащие выводы!
— Значит, я стал гением, — удовлетворенно заметил Манион. — Раньше вы меня называли по-другому. Думаю, все дело в табаке. Мозг от него увеличивается и работает куда как лучше.
— Скорее, от твоего табака тянет на рвоту, — проворчала Джейн, которая запретила Маниону курить вонючую трубку в доме, но не могла избавиться от ужасного запаха, насквозь пропитавшего всю одежду и его самого.
— Да, Монтигл именно тот человек, которого мы ищем, — облегченно вздохнул Грэшем. — Он один из осведомителей Сесила, и если узнает о заговоре, то со всех ног помчится к хозяину. Выплата штрафа не будет отсрочена, если лучший шпион Сесила среди папистов узнает о заговоре, когда будет уже слишком поздно. Для Монтигла это равносильно смерти.
— И как ты собираешься рассказать лорду Монтиглу о заговоре? — спросила Джейн. Ее игривое настроение вдруг испортилось, и было видно, что девушке явно не по себе. — Давай я оденусь молочницей, подойду к нему на улице и скажу: «Простите, милорд, известно ли вам, что ваши друзья-католики спрятали тонну пороха под палатой лордов и собираются взорвать вас ко всем чертям, когда король объявит заседание парламента?» А может, лучше передать ему список с именами? Пункт первый: выживший из ума идиот Роберт Кейтсби говорлив и воображает себя Господом Богом. Пункт второй: еще один обезумевший кретин, Томас Перси, потеет, как лошадь, и поседел от злости. Пункт третий: целая орава других заговорщиков и в придачу к ним тонна пороха с запалом…
— Ты редко бываешь скучной, — сказал Грэшем. — Иногда ты способна взбесить кого угодно, но надоедливость не в твоем характере, и вот сейчас ты на глазах превращаешься в противную зануду. Хочешь знать, собираюсь ли я написать письмо? Безусловно, и в этом деле мне не обойтись без твоей помощи, потому что одно неверное слово в нем может привести к гибели сотен людей и гражданской войне, которая разрушит страну и уничтожит значительную часть ее населения.
— Прости, — откликнулась Джейн, в настроении которой снова произошла резкая перемена. — Вернее, я не прошу прощения, а хочу тебе объяснить. Последние несколько недель стали самыми мерзкими в моей жизни, по крайней мере если вести отсчет с момента, когда я встретила тебя. Но я постараюсь не досаждать тебе своими капризами.
— Спасибо, — ответил Генри.
Женщины, с которыми ему доводилось иметь дело до встречи с Джейн, были существами скрытными, непонятными и таинственными, всегда себе на уме. В Джейн тоже таилось много непонятного, она походила на книгу, в которой по прошествии стольких лет большинство страниц остаются недоступными для взора и понимания. Но при этом она отличалась удивительной простотой и искренностью. Вот и сейчас Генри не было нужды задабривать Джейн подарками и нежными словами за то, что она идет на уступки, и впоследствии девушка никогда не станет изводить его глупыми упреками. Джейн умеет признать свою неправоту и понимает, что ее внезапные смены настроения могут довести до белого каления самого кроткого святого.
— Что же должно представлять собой это письмо?
— Пусть думают, что его написал католик, стремящийся остановить авантюру, которая может навредить Рейли и принесет горе множеству других невинных людей. Плохо, если решат, что здесь замешан папа римский, пусть лучше думают, что корни заговора кроются только в Англии. Нельзя допустить, чтобы вместо поисков пороха они устроили охоту на одного человека.
— Ты забываешь кое-что очень важное, — сказала Джейн.
— Что ты имеешь в виду?
— Все должны поверить, что письмо написано одним из заговорщиков, имеющим доступ к тайнам католиков. Нужно, чтобы письмо передали и прочли в присутствии самих заговорщиков, и тогда они поймут, что в их рядах есть изменник. Только так их можно сбить со следа. Почувствовав, что их предали, заговорщики начнут суетиться и искать пути к спасению.
— Ты понимаешь, что, следуя твоему совету, я навлекаю подозрения на Трэшема? Он присоединился к заговору последним и не пользуется особым доверием сообщников. Кроме того, Монтигл женат на его сестре, и в случае провала заговора именно Трэшем останется в выигрыше. Тебе не кажется, что его могут убить?
— Что ж, ему, как и всем нам, придется примириться со своей судьбой. — В голосе Джейн не было и тени злорадства. Она успела многое пережить, прочла труды Макиавелли и понимала, что власть и борьба за выживание плохо сочетаются с принципами морали. Кроме того, Трэшем вызывал у девушки сильную неприязнь. — И потом, обвинить в предательстве могут не только его. Руквуд и Дигби теряют еще больше, чем Трэшем, и любой, кто знаком с родом Перси, понимает, почему люди связывают предательство с именем этой семейки. К тому же Трэшему ничего не известно о письме, и его удивление будет совершенно искренним, а если он почувствует, что опасность слишком велика, мы отправим его за границу. Кстати, почему не сделать это прямо сейчас? Ведь этот человек нам больше не нужен.
Грэшем тряхнул головой, словно пытаясь избавиться от ненужных мыслей. Сегодня вечером он не хотел ни о чем думать. Он хорошо знал все детали заговора, дату которого установил вовсе не Кейтсби, а сам парламент, и не собирался доказывать, что Трэшем нужен ему здесь, в Англии, потому что его бегство вызовет в рядах заговорщиков еще большую панику и заставит изменить планы. С этим пока можно подождать, так как самым главным сейчас остается письмо.
На подготовку письма ушло два дня. Сначала велась кропотливая работа над его содержанием, во время которой сгорела не одна свеча, а потом Манион, изменив костюм и внешность, отправился к собору Святого Павла за чистой бумагой. Один из торговцев только что получил посылку из Испанских Нидерландов, и Маниона позабавила мысль написать письмо на «папистской» бумаге, которую он и купил. Само письмо поручили написать Джейн. Много лет назад, когда она только начала обучаться письму, Генри обнаружил выброшенные в мусор обрывки бумаги, исписанные разными почерками, которые оказались результатами ее трудов. С самого начала у Джейн обнаружился талант к подделыванию самых разных почерков, и девушка хранила их в памяти, как Грэшем — великое множество всевозможных диалектов, которыми он, по своему желанию, мог воспользоваться в любой момент. Почерк, на который пал выбор Джейн, был по-старомодному четким и крупным, она скопировала его с образца завещания, написанного много лет назад по просьбе сэра Томаса Грэшема одним из его адвокатов. В доме Грэшемов не выбрасывался ни один документ, и девушка, случайно наткнувшись на завещание, стала копировать его на обратной стороне листа.
Закончив работу, Грэшем и Джейн в полном изнеможении встали из-за стола, на котором лежал результат их трудов, написанный на новом разлинованном листе бумаги. В первой строчке было зачеркнуто одно слово, и Джейн сначала хотела выбросить испорченный лист, но Грэшем решил, что это придает посланию более достоверный вид, словно неизвестный доброжелатель писал его в спешке. Письмо гласило следующее:
