Итак, Кодаю и его спутники впервые увидели истинно российский город. Сначала, все, что ни попадалось им на глаза, казалось необычным. Да, это был настоящий город с многочисленным населением, прекрасный мирный город на реке, окруженный поросшими лесом холмами. Он совершенно не был похож на запущенные серые поселки, которые японцы видели до сих пор. Люди здесь были хорошо одеты, а встречавшиеся на улице женщины казались просто красавицами. Жители Якутска носили в основном обувь из оленьей кожи, здесь же нередко можно было встретить людей, щеголявших в фетровой обуви.

В Иркутске было много прекрасных церквей с высокими колокольнями-Троицкая, Спасская, Богоявленская, Крестовоздвиженская, Знаменский монастырь. Колокольный звон призывал верующих возблагодарить господа за радости, ниспосланные сегодня, и испросить благословения на завтра.

В Иркутске японцы освободились наконец от постоянно испытываемого до сих пор страха перед голодной смертью и зимней стужей. Влажность здесь была значительно ниже, чем в Якутске, поэтому мороз переносился не столь болезненно. Да и снега выпадало меньше. Самым холодным временем года в Иркутске считалась вторая декада января, в феврале морозы становились значительно слабее.

Проникновение русских в район Байкала осуществлялось в основном водным путем — по Ангаре. Опорным пунктом был Енисейск, построенный в 1618 году. В 1631 году русские возвели Братский острог, а в 1652 году казачий отряд во главе с Иваном Похабовым построил на острове Дьячем, расположенном у слияния реки Иркута с Ангарой, ясачное зимовье, для того чтобы собирать пушной ясак с местных бурят и монголов. Это была первая постройка русских в районе нынешнего Иркутска. Историк Миллер сообщает, что из-за жестокого характера Похабова окрестные буряты бежали на юг, в Монголию и долго не возвращались на родину.

Остров Дьячий не был самым удобным местом для ясачного зимовья. В 1661 году казаки переправились с острова на правый берег Ангары и возвели там острог. Он был построен как раз в центре будущего города. С каждой стороны высились шестиметровые четырехугольные бревенчатые башни, внутри острога имелась ясачная изба и сарай, в котором содержали заложников из числа местного населения.

Спустя четырнадцать лет, в 1675 году, острог посетил Спафарий, направлявшийся с посольством в Китай. Впоследствии в книге «Сибирь и Китай» Спафарий писал, что Иркутский острог расположен на правом равнинном берегу Ангары, возведен замечательно, внутри имеются сорок изб, в которых живут казаки и местные жители. Спафарий отметил также, что земли вокруг подходящи для выращивания хлебных злаков, что в остроге построена церковь и содержатся заложники, с тем чтобы не дать бурятам и тунгусам уйти из-под власти русского царя, что с каждого бурята мужского пола собирался ясак — одна-две собольи шкурки…

В 1682 году Иркутск, находившийся в ведении городничего Енисейска, обрел самостоятельность — из Москвы туда был направлен первый городничий Власьев.

В 1686 году Иркутск был возведен в ранг города, а в 1696 году получил герб, представляющий «в серебряном поле барса, бегущаго по зеленой траве и имеющаго в челюстях соболя». Соболь символизировал богатство, барс — силу. Однако в то время Иркутск по численности населения уступал Енисейску, а по сумме торговых сделок — Нерчинску и Енисейску, зато по продаже мехов шел впереди Якутска.

Дальнейшему развитию Иркутска во многом способствовало его географическое положение. Он находился как раз в центре исторического торгового пути от Урала к Тихоокеанскому побережью и от Забайкалья в Монголию и Китай. Водный путь через Байкал был крайне затруднен — для переправы требовалась тщательная подготовка. Поздней осенью, когда на Байкале свирепствовали штормы, многие купцы вместе со своими товарами надолго застревали в Иркутске.

После заключения Кяхтинского договора наступает заметное оживление в российско-китайской государственной торговле, и Иркутск становится ее главным транзитным пунктом.

В 1760 году завершилось строительство трансконтинентальной дороги, получившей название Московский тракт. С тех пор через Иркутск, с запада на восток, не прекращался поток товаров. Проезжали кареты, проходили вьючные лошади, плелись ссыльные, звеня кандалами. Расстояние от Иркутска до Петербурга по этому тракту составляло пять тысяч восемьсот двадцать одну версту, до Москвы-пять тысяч девяносто три версты, до Тобольска — две тысячи пятьдесят девять верст. Кодаю и его спутники оказались в Иркутске спустя двадцать лет после того, как строительство Московского тракта было закончено. В 1765 году Иркутск стал административным центром Иркутской губернии — района, простиравшегося от Енисея до берегов Тихого океана. В 1782 году учреждено Сибирское генерал-губернаторство с центром в Иркутске, власть которого распространялась на Иркутскую, Якутскую, Охотскую и Нерчинскую губернии.

С 1756 года в Иркутске стали проводиться ежегодные ярмарки. Предприимчивые купцы, понимая выгодность пушной торговли, отправлялись за мехами на далекую Камчатку и Алеутские острова. За период с 1743 по 1799 год на Алеутских островах и на северо-западном побережье Северной Америки побывало более ста отрядов, занимавшихся сбором и скупкой пушнины. В результате в государственную казну поступило мехов на сумму восемь миллионов рублей.

Первым печальным событием в Иркутске стало для японцев ухудшение состояния Сёдзо. Уж если кто-то и мог обморозиться, думал Кодаю, так это легкомысленный, не знающий страха Синдзо. Однако интуиция подвела Кодаю — обморозился осторожный и рассудительный Сёдзо. Положение было куда более опасным, чем казалось поначалу. Сёдзо долгое время ни о чем не говорил, молча перенося боль.

Лишь на третий день пребывания в Иркутске он впервые пожаловался на острые боли в ноге, а спустя два-три дня сообщил, что она потеряла чувствительность. Кодаю ощупал ногу и даже в лице переменился. Это была уже не живая плоть.

Кодаю помчался в канцелярию и попросил направить к Сёдзо доктора. Тот взглянул на ногу и сразу сказал, что необходима ампутация — иначе гангрена распространится на бедро и тогда не исключен смертельный исход.

К операции приступили немедленно. Помогали Кодаю и Коити. Сёдзо не издал ни звука, хотя боль, по-видимому, была нестерпимой. Японцы знали, что он обладает твердым характером, но не могли предположить, что можно быть до такой степени выносливым.

Спустя полмесяца рана затянулась. За все это время Сёдзо ни разу не заговорил об ампутированной ноге. Трудно сказать, какие мысли бродили у него в голове, когда он молча целыми днями лежал на спине, глядя в потолок. На расспросы он односложно отвечал, что боль утихла, но от долгого лежания ноет спина. В присутствии Сёдзо друзья решили об операции больше не вспоминать.

— Не говорите с ним про операцию, — предупредил Коити молодых Исокити и Синдзо.

Придет время, считал Коити, и Сёдзо сам заговорит о ноге, а пока эта тема — табу. Того же мнения придерживался и Кодаю. Все заметили, что Сёдзо сильно переменился. С его лица исчезло выражение веселой беспечности, он стал угрюмым и безразличным.

Выходя в город, японцы нередко говорили о судьбе Сёдзо.

— Бедняга! — восклицал Коити. — И ведь ничем нельзя помочь. Когда он научится ходить на костылях, ему станет легче, а пока…

И каждый думал про себя: что станет с Сёдзо, когда им придется переезжать в другое место? Ведь взять его с собой практически невозможно.

— Если нам доведется когда-нибудь вернуться в Исэ, каково ему будет в таком-то виде! — сокрушался Кюэмон. — По мне, лучше умереть, чем превратиться в калеку на чужбине. Те, кто похоронен на Амчитке и умер от голода в Нижнекамчатске, счастливее Сёдзо. Как взглянешь на него — прямо сердце разрывается.

— Не говори глупостей, — обрывал его Кодаю. — Что бы ни случилось, пока мы живы, надо думать о возвращении на родину. Не умирать же на чужбине! Тех, кто похоронен на Амчитке и в Нижнекамчатске, уже не воскресишь. И наш долг — вернуться в Японию, хотя бы ради того, чтобы рассказать об их смерти родным и близким.