Вскоре появился Герсо с тяжелым ломом и вежливо протянул его детективу.

— Возьми его, это тебе, — повернулся ко мне Банколен. — А теперь следуйте за мной.

В тишине отчетливо слышалось лишь постукивание по паркету трости Килара. Герсо уселся на свое место у гроба и сложил руки на груди. Я увидел его сидящим на своем посту в полумраке, с прямой спиной, прежде чем опустились портьеры на двери… Мы прошли через полутемный холл, через погруженный в темноту музыкальный зал, через столовую и оказались в кухне. Графенштайн хрипел. Банколен зажег в кухне свет и открыл дверь подвала. Из-за груды швабр он извлек масляную лампу и зажег ее. Подняв лампу вверх, он обвел нас взглядом.

— Идемте, — просто сказал он.

Кил ар надвинул шляпу поглубже. Графенштайн посмотрел на лом у меня в руке. Мы цепочкой начали спускаться в подвал. Свет лампы плясал на выкрашенных известкой стенах. Лестница скрипела под ногами, моего лица коснулась паутина, и я с отвращением отпрянул. Запах сырой земли становился все сильнее по мере нашего спуска вниз. Я начал считать шаги: «Почему… ты… выглядишь… таким… бледным?» — словно это был припев. Свет лампы прыгал, падая то на земляной пол, то на белые трубы. Наши тени походили на тени гномов. Мне вдруг подумалось: «А если убийца здесь? Кто крадется за моей спиной?» Я даже обернулся. Из-под полей шляпы сверкнули яркие белки глаз Килара, который сжимал свою трость, как дубинку. Холодная сырость пробирала до костей. Банколен стоял перед низкой дверью, запертой на висячий замок.

— Это винный подвал, — сказал он и достал ключ.

Мы вошли. На стене, над огромными бочками, рядами лежали бутылки. Но когда Банколен поднял лампу повыше, я увидел, что одна стена свободна от бутылок и кирпичи в ней уложены неровно. У основания стены лежала небольшая кучка извести. Килар вдруг зацепился за что-то ногой. Предмет с лязгом отлетел в сторону. Это был совок.

Сквозь бородку Банколена сверкнули в улыбке белые зубы, глаза его засверкали. Круг света от лампы был неподвижен.

— Разломай стену! — скомандовал он.

Протиснувшись мимо Графенштайна, я поднял лом и обрушил его на торчащие кирпичи. Вверх взлетело облачко белой извести, и обломки кирпичей посыпались на земляной пол. Два кирпича зашатались. Я снова взмахнул ломом, и стена треснула. Еще несколько ударов, и с неожиданным грохотом кусок стены рассыпался, обдав нас удушливым облаком пыли. На мгновение свет лампы поблек, в то время как все мы замерли в оцепенении. Затем пыль осела, и мы увидели за стеной углубление…

На меня смотрел один глаз, подернутый пленкой и неподвижный, и я заметил часть полусгнившего лица. Очевидно, труп был прижат к кирпичам, потому что его разложившаяся рука почти ткнулась мне в лицо.

Я смутно сознавал, что лом выпал у меня из рук, и, если бы я не взял себя в руки, потерял бы сознание… За моей спиной послышалось испуганное восклицание, жуткий стон. Кто-то хрипло спросил:

— Что это?

— Месье Килар, — раздался голос Банколена. — Я хочу, чтобы вы посмотрели на последнего представителя рода Салиньи. Перед вами Рауль. Настоящий Рауль. Человек, который последние три недели выступал под его именем, человек, который был убит в позапрошлую ночь и сейчас лежит наверху в гробу, — это сам Лоран.

Наступила мертвая тишина. Я круто обернулся, чтобы закрыть спиной это зрелище. Килар невнятно и капризно повторял:

— Этот кирпич ударил меня по ноге… Меня кирпич ударил по ноге…

Загадочно поглядев на нас, Банколен поднял вверх лампу, вокруг все еще плясали пылинки. Я слышал, как Графенштайн рассеянно пробормотал:

— Но это невозможно…

— Невозможно! Вы в своем уме? — Это уже закричал Килар.

— Вполне, — коротко ответил детектив. — Пойдемте наверх. Я вам покажу.

Мы кое-как добрались до гостиной и испытали настоящее потрясение, увидев снова корзины с цветами, белый гроб и шепчущего молитвы у гроба Герсо. Килар посмотрел на цветы, затем стащил шляпу с головы и судорожным движением прижал ее к груди. Мы опять сподобились увидеть сияние его лысины. Он щелкнул пальцами и дрожащим голосом произнес:

— Вы серьезно настаиваете на том, что в гробу лежит Лоран? Вы хотите сказать, что он убил Рауля и принял его внешность? Вы это хотите сказать?

— Я вижу, вы все еще мне не верите, — пожал плечами Банколен. — Что ж! Я готов показать вам детали. Я намерен показать вам все, что вы должны были сами заметить, и подкрепить это такими вескими доказательствами, что даже адвокат в них не усомнится. Садитесь, господа!

— Но… тогда, выходит, кто-то другой убил Лорана и Вотреля! — подал голос Графенштайн. — Кто-то другой!

— Именно так. Убийца, которого мы ищем, убил Лорана и Вотреля, так же как Лоран убил Салиньи и спрятал его в подвале за стеной. Этого человека мы и ищем. Другими словами, мы раскрыли жульничество и продолжаем находиться в начале головоломки! Постойте, Герсо, не уходите. Зажгите свет вот на этом столе. — Банколен начал открывать портфель.

Все молчали. Не знаю, что чувствовали остальные, я же был буквально оглушен и испытывал еще большее недоверие. Мы расселись по креслам. На столе зажгли лампу, и в полной тишине слышался только шелест документов, которые разбирал Банколен. Закончив с бумагами, он переключился на нас.

— Господа, — начал он, — с самого начала вы находились в невыгодном положении, потому что не имели ни малейшего представления о том, что именно расследуете. Боюсь, это мешало вам понимать смысл всей последовательности событий настолько понятных, что, как только появится увязывающий их факт, вы сразу все поймете. Во всяком случае, быстрее, чем я рассказываю.

У нас в Париже человеку моего положения и должности необходима чрезвычайная гибкость. От меня не требуется, конечно, быть экспертом, умеющим использовать все средства детектива — химию, баллистику, психоанализ, медицину, микрофотографию — со всей пользой, которую могут принести спектроскоп, хромоскоп, фотокамера и ультрафиолетовые лучи или какие-либо другие орудия специалиста. Мне достаточно разбираться во всем этом настолько, чтобы подсказать экспертам, что именно следует искать, и потом по достоинству оценить их находки. Я должен организовать богатые возможности полиции таким образом, чтобы усилия не растрачивались попусту. Образно говоря, чтобы не шарить в темноте и не искать наобум. Мой мозг обязан отобрать единственную логическую комбинацию событий, которую они должны будут доказать.

Прежде всего, еще до того, как в карточной комнате было совершено убийство, мое внимание привлек один странный факт — вот почему я хотел слышать мнение доктора Графенштайна, — который касался психоанализа. Мы имели двух мужей мадам Луизы — двух совершенно различных по характеру мужчин, у которых не было ни малейшего сходства во вкусах и интересах. Мадам любила Лорана, образованного человека, пока он не повредился в рассудке, после чего она его возненавидела. Этот случай глубоко ее потряс. Но вскоре она почти с такой же силой влюбилась в Салиньи — спортсмена. Из множества мужчин именно Салиньи вырвал ее из недавнего ужаса первого брака. Мне пришло в голову, что у нее в глубине души еще жила та подсознательная и поруганная любовь к Лорану, и — voila! — оказалось, что между Салиньи и Лораном имелось странное физическое сходство. В сущности, оно было так заметно, что она сама сказала об этом. Вы помните, господа? Она сказала, что иногда ей видится в Салиньи Лоран и это ее пугает. Так оно и было. Но именно в этом и таилась тайна ее увлечения Салиньи. Ведь это сходство сочеталось с мыслью о том, что она имеет дело с мужчиной совершенно другого типа. Она думала, что это так. На самом деле ее новый мужчина напоминал Лорана после того, как она с усилием изгнала его из своих воспоминаний, узнав о его сумасшествии. Вот эти мужчины: оба высокого роста, оба со специфически блестящими карими глазами, оба с примерно одинаковым овалом лица. У Лорана нос был с горбинкой, у Салиньи — прямым; у Лорана были каштановые волосы и борода; Салиньи был блондином и брился. Измените форму носа, обесцветьте волосы, и у вас будет не только два вполне похожих друг на друга человека. Это не обмануло бы друга Салиньи, если друг хорошо его знал. Но дело в том, как известно вам, доктор, что мы узнаем своих друзей скорее по их манерам и привычкам, чем по внешности. Ведь если вдруг их привычки каким-то образом изменяются, мы удивляемся и говорим: «Ты сам на себя не похож!» Внешность же человека, если только она не имеет для нас психологического значения, запоминается нами довольно обще, смутно. Случайный прохожий, которого мы встречаем на улице, может сделать сотни мелких изменений своей внешности, но если его выдающиеся черты, по которым мы узнаем его, — цвет волос, форма носа, манера носить шляпу — останутся неизменными, мы не заметим разницы. Самозванец, который присвоил себе эти выдающиеся черты и держится вдали от всех, может легко ввести всех в заблуждение. Парадоксально, что единственный человек, который мог бы его разоблачить, был единственным человеком, который не смог этого сделать, а именно — мадам Луиза. Она видела Лорана, а не Салиньи, даже когда перед ней стоял настоящий Салиньи.