Берег уходил вдаль, превратился в тонкую темную полоску и, наконец, совсем растаял, исчез, словно утонул в море. Теперь вокруг была только серая вода до самого горизонта. Там она незаметно переходила в такое же серое, затянутое облаками небо, сливалась с ним.

Николай Павлович впервые плыл на таком суденышке, и ему было всё интересно. Старался всё осмотреть и запомнить, ведь это был точно такой же средний рыболовецкий траулер, как и погибший «Смелый».

Адвокат бродил по палубе и долго стоял на носу, где пристроилась на своем излюбленном месте рыжая собачонка Рында.

— Рында нам рыбу высматривает, — шутили моряки.

Собачонка с деловитым видом просиживала тут часами, зачарованно вглядываясь в морскую даль. Но стоило только кому-нибудь крикнуть:

«Рында, трап украдут!» — как она вскакивала и, заливаясь неистовым лаем, кидалась на защиту судового имущества.

День был тихим, безветренным, море по-осеннему спокойным, как потускневшее от старости зеркало. Вода шелестела и пенилась, вспоротая форштевнем. Но, постояв тут в тихую погоду, Арсеньев теперь мог представить, как будут хлестать через низенький борт даже небольшие штормовые волны. А при десяти баллах... Конечно, Голубничий прав. Немыслимо посылать во время шторма впередсмотрящего — верная гибель.

Арсеньев облазил все коридоры и трапы, с непривыч­ки то и дело больно спотыкаясь о непомерно высокие стальные порожки — комингсы. Заглянул в пышущее жаром и наполненное вечным гулким грохотом машинное отделение. Посидел в тесной рубке радиста. По своей сухопутной неопытности, не спросив разрешения, поднялся в ходовую рубку и сразу же убедился, что отсюда далеко всё прекрасно видно. Никакой впередсмотрящий не нужен.

В рубке царила торжественная тишина. Только изредка что-то пощелкивало, когда матрос, стоявший на руле и не сводивший глаз с компаса, начинал легонько поворачивать штурвал.

Арсеньев заглянул в штурманскую, где на стене мерно тикали громадные медные часы, а пониже мерцало окошечко в сером стальном ящичке эхолота.

— Значит, вы будете защищать Голубничего? — спросил капитан. Решил, видно, что надо же, наверное, о чём-то поговорить с гостем.

— Да.

Помолчали, потом Арсеньев спросил:

— А как вы считаете, виновен Голубничий? Что люди говорят? Ведь всем известна его история?

— Кто же не знает. А говорят разное, — неопределенно ответил капитан, не глядя на адвоката.

— Ну а ваше мнение?

— Сергей Андреевич капитан опытный.

«Вот какой упрямый мужик, хоть клещами из него слова вытягивай», — подумал Арсеньев, но не отступился.

— Значит, вы думаете, он не виноват в гибели траулера?

— Кто его знает. Я ведь там не был. А в море всякое бывает. — Он опять замолчал. Арсеньев хотел уже задать следующий вопрос, но капитан неожиданно разговорился:

— Вот мы, к примеру, стоим тут с вами на мостике. Тишина кругом, полный штиль. А дремать всё равно нельзя. Налетит шквал или, к примеру, снежный заряд. Такое начнется... — Он укоризненно покрутил головой, словно стыдя природу за такие подвохи.

Наступившая пауза опять грозила затянуться, и адвокат спросил:

— А как, по-вашему, почему же тогда Лазарев бро­сил письмо в бутылке, если Голубничий не виноват?

— По злобе! — неожиданно выпалил рулевой.

Капитан недовольно повел взглядом в его сторону.

— Сомнительно. Так только в книжках бывает, — пробурчал он сквозь зубы и взялся за бинокль, явно давая понять, что больше заниматься всякими праздными разговорами с посторонними людьми на мостике не намерен.

К вечеру откуда-то с запада пошла волна, хотя было так же безветренно.

В каютах и коридорах всё беспрестанно поскрипывало, и это даже успокаивало, словно пение сверчка за печкой. Потом стало покачивать, и Арсеньев с некоторой тревогой прислушивался к тому, что творилось у него в желудке.

Быстро упала темнота. Но огней на палубе не зажигали, и в ходовой рубке было темно, смутно угадывался неподвижный силуэт рулевого. На палубе стало совсем неуютно.

— Штормит? — спросил Арсеньев у проходившего мимо матроса. — Сколько баллов — четыре-пять будет?

— Что вы! — засмеялся тот. — Балла два, не больше. Разве это шторм? Вот через месяц разгуляется погодка.

Арсеньев спустился в каюту и лег на узкую койку, которую высокие края делали похожей на ящик.

Качка была бортовой. Арсеньева плавно носило из стороны в сторону, словно в колыбели. Но, видно, уже слишком давно вышел он из младенческого возраста, потому что чувствовал себя не очень приятно.

И заснуть долго не удавалось. Море грозно дышало под самым ухом, властно и тяжело стучалось в борт. От мысли, что их разделяет с морем всего лишь тонкий лист стали, было как-то неуютно...

Когда рано утром подошли к острову Долгому, море уже разгулялось не на шутку. Посвистывал ветер, обдавая лицо брызгами. Палуба ускользала из-под ног. А моментами начинало казаться, будто и остров тоже раскачивается на волнах вместе с белыми домиками рыбачьего поселка и полосатой маячной башней.

Подходить к причалу из-за волны капитан не стал. Арсеньеву пришлось по веревочному штормтрапу спускаться в шлюпку, а она так и плясала на волнах. Николай Павлович никак не решался разжать руки и прыгнуть, боясь промахнуться и угодить в воду. Но тут его подхватили матросы, всё обошлось благо­получно.

До берега шлюпка не дошла, остановилась у границы прибоя. Дальше Арсеньева, к восторгу собравшихся на берегу ребятишек, понес на закорках здоровенный матрос.

В воду Николай Павлович не упал, хотя ноги всё-таки промочил, их несколько раз лизнула волна. Чувствуя себя весьма неудобно, он поблагодарил матроса, и тот зашагал по пояс в воде навстречу набегающим волнам обратно к шлюпке. Она забрала его и тут же ушла к траулеру.

Адвокат остался на берегу в окружении глазевших на него ребятишек. Он помахал траулеру рукой и обвел взглядом любопытные лица ребят.

— Ну, кто из вас Виктор Малышев, признавайтесь? — спросил Арсеньев просто так, наугад.

И удивился, когда вперед выступил белобрысый веснушчатый паренек в старой капитанской фуражке и резиновых сапогах и сказал насупившись:

— Я Малышев. А чего надо?

— Это ты нашел бутылку с запиской?

— Я. А вы академик?

— Нет, я из суда.

— Сыщик! — восхищенно прошелестело вокруг.

— Ты мне покажешь, где нашел бутылку? — усмехнувшись, спросил адвокат.

— Конечно. Пойдемте.

— Прямо сейчас?

— А чего? Это недалечко.

— Ну, пошли.

Виктор и Арсеньев зашагали по берегу. А за ними, перешептываясь, двинулась вся ватага.

Шагать было трудно. Ноги вязли в мягком сером песке, таком легком и сыпучем, что он все время стру­ился под напором ветра, словно живой.

Среди песчаных холмов далеко друг от друга величаво стояли одинокие стройные сосны. Ветер шумел в их вершинах и с глухим стуком ронял на песок смолистые шишки.

— Вот здесь я ее нашел, — остановился паренек на пустынном берегу и несколько раз притопнул ногой. — Иду утром в школу, а она лежит...

Все мальчишки зачарованно уставились на песок, словно надеясь на чудо: а вдруг новая бутылка с запиской появится здесь?

— А больше поблизости никого не было? — спросил Арсеньев.

— Не.

— Ну и что же ты сделал?

— Схватил её! Я сразу догадался, что она не простая.

— Почему?

Витя пожал плечами и смешно скривился:

— Догадался, и всё.

— И открыл?

— Начал открывать, только она не поддавалась. А нож дома забыл. Я побежал домой, и там открыл. А в ней записка. Знаете, как трудно было достать! Горлышко узкое...

— Ты же в школу шел. Как же так — побежал домой? А на занятия? Мог бы её и потом открыть.

Ребята посмотрели на Арсеньева, и ему стало неловко за свои наивные слова.

— Да, положим, конечно, дело было срочное, — поправился он. — Ну а потом, когда прочитал записку?