А она будет дурой, если спасет ему жизнь. Чтобы спастись самой, она должна позволить его болезни усугубиться или, возможно, даже использовать свои медицинские познания, чтобы это ускорить.
От чудовищности собственных мыслей у Энни закружилась голова. Всю жизнь ее учили спасать людей, а не убивать их, однако сейчас она думала именно об убийстве этого человека.
– Сколько еще вы собираетесь там сидеть с задранными юбками?
Энни вскочила так резко, что споткнулась, запутавшись в панталонах, спущенных до колен. Грубое вторжение его голоса в ее размышления подействовало, как ушат холодной воды, вернув ее к реальности. Лицо ее было белым как бумага, когда она обернулась и взглянула на него поверх большого камня.
Опущенные веки скрывали выражение его светлых глаз, а Рейф вглядывался в свою спутницу и удивлялся, что могло заставить ее так побледнеть. Черт, она же врач! Ее не должно так шокировать отправление естественных надобностей. Он еще помнил то время, когда ему бы и в голову не пришло предложить подобное женщине, но последние десять кровавых лет совершенно изменили его, и Рейф даже не ощущал сожаления по поводу этой перемены. Он был тем, чем был.
Постояв мгновение неподвижно, девушка наклонилась и привела в порядок свое белье, но когда выпрямилась, ее лицо все еще сохраняло то же странное, потрясенное выражение. Выйдя из-за камня, она подошла к мужчине, а он протянул ей руку в перчатке и разжал пальцы.
Секунду Энни смотрела на маленькие предметы, лежавшие на ладони, не узнавая их. Потом, взметнув руки к волосам, она обнаружила, что волосы ее, ничем не скрепленные, рассыпались по плечам и спине. Наверное, он нашел на земле выпавшие костяные шпильки.
Энни поспешно подобрала волосы и скрутила их в небрежный узел, беря из его руки шпильки по одной, чтобы скрепить тяжелую массу волос. Маккей молчал, наблюдая, как изящные женские руки выполняют привычную работу, как ее пальцы по очереди берут с его затянутой в кожаную перчатку ладони одну шпильку за другой с деликатностью крохотной птички, клюющей по зернышку. Движения эти были такими чисто женскими, что у Рейфа защемило сердце. Чертовски много времени прошло с тех пор, как он последний раз был с женщиной, с тех пор, как он мог позволить себе роскошь наслаждаться мягкой плотью и приятным запахом, просто смотреть на женщину и радоваться грациозности ее движений, свойственной им всем, даже самым грубым и неряшливым. Женщина никогда не должна позволять мужчине наблюдать за собой во время совершения туалета, подумал Рейф с неожиданной яростью, если она не согласна принять его в свое тело и позволить ему утолить свое желание, разбуженное зрелищем этого интимного ритуала.
Затем вожделение словно вытекло из него, уступив место глубокой усталости.
– Поехали, – резко бросил Маккей, боясь, что если он простоит тут еще немного, у него не хватит сил найти старую хижину траппера.
– Мы не можем поесть? – В ее голосе звучали умоляющие нотки. Энни ослабела от голода и знала, что этот человек должен быть в еще худшем состоянии, хотя на его жестком, безучастном лице никакие муки не отражались.
– Когда доберемся до хижины. Это не займет много времени.
Ему потребовался час, чтобы найти хижину. Она представляла собой убогое маленькое строение, настолько заросшее зеленью, что трудно было принять его за творение рук человека. Энни едва удалось сдержать слезы: она ожидала увидеть лачугу, даже грубую хижину, но не это! Насколько она могла разглядеть сквозь кусты, закрывавшие ее, «хижина» была не более чем грудой из кое-как наваленных камней и нескольких полусгнивших жердей.
– Слезайте.
Энни бросила на Маккея сердитый взгляд: ей начинали надоедать эти скупые команды. Она была голодна и напугана, каждая мышца ее тела болела, но она подчинилась. Затем машинально потянулась, чтобы помочь Рейфу, когда тот с трудом слезал с седла. Но сдержалась и сжала руки в кулаки, наблюдая за ним.
– Здесь есть пристройка для лошадей.
Девушка недоверчиво оглянулась. Поблизости не было ничего, хотя бы отдаленно напоминающего пристройку.
– Вон там, – сказал он, правильно истолковав выражение ее лица. Маккей повел гнедую влево, и, последовав за ним со своим конем, Энни обнаружила, что он был прав. Там действительно стояла пристройка, сооруженная из растущих рядом деревьев и земляного откоса; в ней едва хватило места для обеих лошадей. С двух концов навес оставался открытым, но дальний угол был частично перегорожен грубо сколочен ной поилкой и кустами. На сломанной ветке, воткнутой в земляную стенку, висела деревянная бадья. Рейф снял ее и осмотрел, и на секунду на его изможденном лице появилось выражение удовлетворения.
– Прямо по другую сторону от хижины течет ручей. Расседлайте коней, потом возьмите это ведро и принесите им воды.
Энни в изумлении уставилась на него. Она так ослабела от голода и усталости, что едва могла ходить.
– А как насчет нас?
– О лошадях надо позаботиться в первую очередь. Наша жизнь зависит от них. – Его голос звучал непреклонно – Я бы сам это сделал, но единственное, на что я сейчас способен, – это стоять здесь и застрелить вас, если вы попытаетесь убежать.
Не говоря больше ни слова, Энни взялась за работу, хотя мышцы ее дрожали от напряжения. Она свалила свою медицинскую сумку, мешок с едой, оба седла и его седельные сумки на землю. Потом подхватила ведро и направилась к ручью, который протекал всего в двадцати ярдах от хижины, но его русло, скорее, уходило по диагонали в сторону от строения, а не параллельно ему. Глубина ручья не превышала одного фута. Маккей последовал за ней к ручью, затем обратно к пристройке молча, не совсем твердо держась на ногах, но мрачно наблюдая за девушкой. Она еще два раза сходила к ручью, и он каждый раз шел за ней по пятам, пока не решил, что поилка достаточно наполнена. Обе лошади пили с жадностью.
– В моей левой седельной сумке мешок с зерном. Дайте им обеим по две горсти. Некоторое время им придется сидеть на урезанном пайке.
Когда эта работа была закончена, Маккей велел Энни перетащить их имущество в хижину. Дверь оказалась примитивным сооружением из тонких стволов, связанных вместе бечевкой и лозой и висевших на двух кожаных петлях. Энни осторожно потянула ее и открыла и едва не вскрикнула от отвращения. В хижине, очевидно, не было окон, но свет, проникающий в открытую дверь, освещал внутренность, затянутую паутиной, покрытую слоем грязи и населенную разнообразными насекомыми и мелкими животными.
– Там крысы. И пауки, и, возможно, змеи, – в ужасе произнесла она и резко повернулась к нему лицом. – Я туда не пойду.
Всего на мгновение вокруг его рта собрались насмешливые морщинки и смягчили жесткость его очертаний.
– Если там крысы, то можно биться об заклад, что никаких змей нет. Змеи едят крыс.
– Это место заросло грязью.
– В нем есть очаг, – устало сказал он. – И четыре стены, чтобы защититься от холода. Если вам не нравится его вид, так вымойте его.
Энни начала было отвечать, что он может сам это сделать, но один взгляд на его бледное, измученное лицо остановил ее. Она почувствовала себя виноватой. Как могла она позволить себе даже подумать о том, чтобы дать ему умереть? Она врач и сделает все возможное, чтобы вылечить его, хотя он, вероятно, убьет ее, когда она перестанет быть ему полезной. Ужасаясь своим недавним мыслям, которые были предательством по отношению и к ее отцу, и к ней самой, и ко всей ее жизни, Энни поклялась, что не даст умереть этому человеку.
Но, оглядев маленькую грязную хижину, она поняла непомерность стоящей перед ней задачи и безнадежно опустила голову. Однако, глубоко вздохнув, Энни собралась с силами и расправила плечи. Надо делать все по порядку. Она подобрала с земли крепкую палку и отважно шагнула в хижину. Палка пригодилась для выполнения двойной работы: оборвать паутину и выгрести всевозможные гнезда, которые ей удалось найти. Наружу выскочила белка, и семейство мышей прыснуло по всем четырем углам. Энни безжалостно выгнала их, потыкав в углы палкой. Просунула палку в дымоход, вытащив старые птичьи гнезда и вспугнув какого-то нового обитателя, до которого не смогла дотянуться. Если там остались еще гнезда, огонь в очаге заставит всех быстро убраться.
