– Удачный, слишком удачный, дальше некуда, – прошептала я, вглядываясь в узкие глазки мастера.

И как он сквозь эти щелки натуру видит? А Ниткин-то, оказывается, ждал меня в офисе, чтобы фотограф снял нас вдвоем в квартире. В чьей квартире? Загадка. Набить фотографу физиономию, что ли? Нет, нельзя, стыдно, неприлично, моветон. Алексей снял его за деньги. Ничего неприличного этот человек не сделал. Наоборот, отличился высококлассным произведением почти искусства.

– А условием являлась внезапность? Я ничего не должна была знать, так, да? – сказала я.

Кажется, я задавала лишние вопросы. Все и без того ясно, как солнечный день. Ниткин нанял фотографа. Оплатил работу. Но не целиком. Внес лишь предоплату. Вдруг снимок не удался бы.

– Вы давно с ним знакомы? – спросила я, обгоняя ответ мастера.

– Я не с ним, с Людочкой мы знакомы, – стесняясь, краснея, пробормотал фотограф.

– Мы работали вместе в журнале, а Ниткин попросил меня срочно свести его с хорошим фотографом, у него своего нет, – скороговоркой подтвердила Людмила, корчась от нетерпения.

Люда явно скучала, ей не хотелось затевать пустые разговоры, ее ждали поклонники и «Кадиллаки», цветы, овации и огни рампы. Она исподтишка подталкивала меня к выходу. Скорее, еще скорее… Нужно спешить. Красота не любит опозданий.

– Мне понравился снимок, изысканная работа, – скупо похвалила я смущенного мастера, – а за работу сполна заплатили?

– Да-да, все в порядке, – засуетился фотограф.

Все тайное вылезло наружу. Полезло изо всех щелей. Нет секретов в нашем отечестве. В нашем городе все друг друга знают, все знакомы, вместе работают, отдыхают, фотографируются. И никуда от этого не деться. Такое уж наше предназначение. А Людмила уже тащила меня к выходу. Она волновалась, спешила, почти бежала. Я вызвала знакомого таксиста.

– Начальник, у меня переменились обстоятельства, я не могу поехать с этой девушкой. Нужно отвезти ценный груз по этому адресу. И передай красавицу прямо в руки мастеру по имени Наташа. Вот тебе деньги за проезд, – сказала я, засовывая купюру в карман куртки таксиста.

– Многовато вроде, – покосился на карман таксист.

– Нет-нет, я сама расплачусь, у меня с собой есть, – спохватилась Людмила.

– Людочка, милая, не спеши. Наташа тебя сделает первой красавицей в этом городе, но после обдерет как липку. Она же мастер своего красивого дела, – ухмыльнулась я.

Помахала рукой вслед желтому огоньку. Порадовалась за чужое счастье. Через два часа Людмила превратится в нормальную девчонку, симпатичную, добрую. Надеюсь, веселую. А обедать мы будем вместе. Всегда. Каждый день. Я не позволю ей объедаться жирными окороками, обильно политыми томатным кетчупом.

Пока Людмила наводила красоту, день подошел к вечеру. Близко подошел. Ниткин незаметно испарился. Он не объяснил мне, откуда взялась эта мерзкая фотография, почему она выросла до размеров уличного плаката и по какому праву приклеилась к стене «Максихауса». На публичном месте. На лобном. Так будет точнее.

Не хотите объясняться, Ниткин, отлично. Обойдусь без объяснений. Я сидела, как припаянная к стулу, ожидая, когда сотрудники покинут помещение офиса. Покинули наконец. Ушли. Кивнули на прощание. Я сложила документы в стопки и положила в сейф. Ненадежное хранилище, но все равно буду использовать его впредь вместо ящика. Мне нравилось ощущать себя олигархом. Вышла в коридор, надеясь встретиться с Горовым. Но тщетно. Его нигде не было. Из кабинета Степана Федоровича доносились клацающие звуки. Отставник продолжал издеваться над клавиатурой. И поделом ей. Внизу охранники мирно дремали за прозрачной перегородкой. Я вытащила из подсобки лестницу, взобралась наверх и сдернула, сорвала плакат. Скрутила его в тугой рулон. Эксклюзивная фотография поменяла свое функциональное значение. Теперь она могла служить жезлом, палкой для битья, кнутовищем для подстегивания нерадивых сотрудников и так далее. Каждый использует методы выживания, исходя из собственного разумения. Ощущение счастья прошло. Оно обмануло меня. Предало. Я больше не верила в предчувствия. И интуиция подвела. Ненадежное чувство. Легкомысленное. Помахивая рулоном, будто плеткой, я вышла на улицу. Совсем не холодно. Меня больше не знобило.

Октябрь вошел в новую фазу. Люди быстро приспособились к осени. Привыкли к сезону, научились жить в холодную пору. Началась новая жизнь, осенняя, прохладная. И в ней можно отыскать радости, забраться в горести, подружиться с бедой. Я выбрала первый вариант. У меня не было обиды. Я прогнала беду. Но я знала, что Горов не простит меня. Никогда. Мне нужно понемногу привыкнуть к новому состоянию, как люди привыкают к осени. Я еще научусь жить без любви. Живут же люди без нее и не умирают.

И вдруг память пригнала воспоминание. Нет, не воображение, память, и пригнала, как водится, не ко времени, воспоминание погрузило меня в прошлое, всего лишь на мгновение. И я содрогнулась от неотвратимости утраченного, неужели все прошло? Любовь сорвало ветром, мимолетом, походя, и она улетела, как осенний листок, упала в грязь, в низменность, в житейское болото.

Однажды в дверь забарабанили. Оглушительно загрохотали. Даже в голове зашумело. Сон испарился. Я проснулась. Испугалась. Дверная ручка вращалась в такт люстре, обе будто слились в едином ритме. Они плясали. Что-то знакомое, латино, мой любимый танец. Я нагишом выскочила в коридор, резко рванула на себя дверь. И обомлела. На пороге стоял Горов. Марк изумленно воззрился на меня. А я на него. Круглые от страха глаза. Обнаженная, полусонная, уже не девушка, но еще не женщина. И никакой умудренности. Горов схватил меня в охапку. Прижал к себе и что-то горячо зашептал. Я ничего не слышала. Оглохла, ослепла от счастья.

Есть любовь. Она живет во мне, всегда со мной, постоянно рядом. Любовь врывается внезапно, когда перестаешь ждать и когда ожидание незаметно переходит в страдание.

Я прислушалась к шепоту. Ничего не понимаю. Не слышу. Не различаю звуков. Тихие слова звучали нежно и страстно.

– Давным-давно на земле существовали странные люди. Их звали андрогины. Это были очень сильные и цельные существа, ведь они состояли из двух людей. У них было по четыре руки, четыре ноги, у каждого по две пары ушей, два лица, два носа и так далее. Передвигались по земле эти люди весьма своеобразно, они разбегались, воздевали вверх четыре руки и перекатывались колесом, развивая огромную скорость. И до того осмелели, что решились вознестись на небо, чтобы одолеть богов, помериться с ними силами и занять высшее место на небесной лестнице. И тогда Зевс рассвирепел. Он долго думал и, наконец, придумал, как выйти из создавшегося положения. Зевс решил разрезать андрогинов пополам. Он резал этих людей, как режут вареные яйца конским волосом, разлагал буйных подчиненных на две половинки. Аполлон поворачивал лица назад, чтобы андрогины могли видеть свой позор, стягивал кожу в месте разреза и завязывал узлом. В этом месте у человека находится пупок. Cкладки у пупка остались для назидания бывшим андрогинам, чтобы они всегда помнили о своем прошлом. Но Зевс просчитался. Разрезанные люди метались, искали свои половины, сплетались намертво и умирали, пытаясь воссоединиться заново. Они ничего не хотели делать порознь. Не могли жить, думать, искать пищу, совокупляться. Единственной целью изувеченных существ было обретение прежнего положения. Они хотели вновь стать цельными и сильными. Тогда Зевс заставил Аполлона повернуть половые органы в ту сторону, где находилось теперь лицо. И вновь разрезанные устремились друг к другу. Они сплетались, пытаясь слиться воедино, совокуплялись, порождая нового человека. Потом привыкли, но у людей осталось одно неизменное желание – во что бы то ни стало обрести вторую половину. Но не всем и не всегда удается отыскать потерянную часть. Она где-то бродит, неприютная и неприкаянная, несчастная и страдающая. Я больше никогда тебя не оставлю. Никуда не отпущу. Никому не отдам. Где твоя одежда, почему ты голая?