Конец 1569 и следующий 1570 год были все же тяжелы не только из-за одного новгородского дела. Как мы говорили выше, в сентябре 1568 г. лишился власти свергнутый с престола союзник Ивана - шведский король Эрик XIV, а значит, аннулированным оказался и ранее подписанный между ними договор о дружбе. Грозила новая война со Швецией, и, отмечает историк, «Иван мог лишь сорвать злость по поводу этой своей дипломатической неудачи, арестовав послов, присланных новым шведским королем с объявлением разрыва договора 1567 г. Но изменить антирусский характер шведской внешней политики это не помогло»[417]. К власти в Швеции пришел брат Эрика - король Юхан III, сторонник союза с Польшей и злейший враг Москвы. Свое правление он начал с того, что ограбил и посадил в тюрьму русских послов. Провозглашенная им Великая восточная программа, как показывают исследования Б.Н. Флоря, ставила целью захват и включение в состав Шведского королевства не только тех земель в Прибалтике, которые были заняты Россией, но и Карелии, и Кольского полуострова[418]...

Не оправдались надежды и на союз с Англией. Королева Елизавета, как выяснилось, очень хотела получать солидные доходы от англо-русской торговли, но вмешиваться в Балтийский конфликт прямой поддержкой далекой Московии отнюдь не входило в ее намерения. Согласно инструкции, данной королевским министром лордом Сесилем отправлявшемуся в Россию английскому посланнику Томасу Рандольфу, он обязан был вести с царем Иваном «общие и благопотребные речи», но фактически уходить от реальных соглашений[419]. Равно как отклоняла Англия и неоднократные предложения Грозного жениться на племяннице Елизаветы - графине Марии Гастингс, чем царь думал скрепить намечаемый договор[420]... Ввиду всех этих неудач перед Иваном вставала насущная необходимость искать новых союзников, как за гигантской шахматной доской, просчитывать иные внешнеполитические ходы. И, будучи в Новгороде, он, несомненно, думал над ними. Хотя буря гнева, бушевавшая в душе царя, не могла не отразиться на его действиях.

Послание, отправленное английской королеве в 1570 г. (о котором упоминает и наш всезнающий автор), и впрямь вышло крайне резким. Однако не потому исключительно, что Елизавета не захотела ни сама стать женой царя, ни выдать за него свою племянницу, как тщится представить читателю Эдвард Радзинский, переводя весь конфликт в чисто личностную плоскость, объясняя настойчивое желание царя жениться на английской принцессе только ненасытной похотью деспота. Весьма сомнительно допустить, что запамятовал г-н писатель-историк: брак между монаршими особами в те времена символизировал прежде всего политический и военный союз между их странами. Именно в таком союзе России и Англии был остро заинтересован Иван, добиваясь руки принцессы. И коль скоро Елизавета отказалась поддержать Россию, то отказ сей был вполне логично воспринят царем и как государственное, и как личное оскорбление. Он ответил Елизавете со всей присущей ему страстностью, не скрывая презрения к ней, «пошлой девице», от имени которой правят «торговые люди», кои «о наших о государских головах и о чести и о прибыли земле не думают, а ищут только своих торговых прибытков»[421]. Для него это было немыслимо. Одновременно он полностью отменил все привилегии, ранее предоставленные созданной англичанами Московской торговой компании[422]. Вероятно, и это тоже было для царя немыслимо - позволить кому-то безвозмездно, за одни лишь «благопотребные речи» наживаться на русских богатствах.

Гораздо более тонко повел Иван дело с объединенной Речью Посполитой, которую хотя бы на время требовалось нейтрализовать. Зная, что старый противник - Сигизмунд-Август - не меньше его самого измотан десятилетней войной, царь согласился в марте месяце на предложенные королем переговоры и уже в мае 1570 г., невзирая на огромное количество взаимных претензий, подписал с ним перемирие сроком на три года[423]. Полученную таким путем передышку Иван немедленно использовал для организации антишведской коалиции и, кроме того, осуществления давно вынашиваемого плана - создания в Прибалтике вассального от России «Ливонского королевства».

Во-первых, это вновь создаваемое под русским протекторатом Ливонское государство - «своего рода политическое изобретение» Грозного[424], должно было стать буфером, прикрывающим Россию от западных, агрессивно настроенных к ней соседей. Чтобы подчеркнуть внешне независимый характер «королевства», Иван поставил во главе его даже не русского вельможу, а пригласил... датского принца (герцога) Магнуса. Весь блеск данного замысла будет еще более понятен читателю, если он учтет следующие «детали» царского плана. Во-первых, в случае согласия принца Магнуса стать правителем Ливонии русский государь тут же получал себе в союзники и брата Магнуса - короля Дании Фридриха II. А ведь именно Дания являлась главным и многовековым врагом-соперником Швеции на Балтике, и сам Фридрих вот уже седьмой год подряд ожесточенно воевал со шведами. Следовательно, лучшего союзника для России в борьбе со Швецией трудно было бы и придумать...

Во-вторых, акт провозглашения Ливонского королевства обеспечивал поддержку Ивану и местной ливонской феодальной знати, до этого момента откровенно враждебно относившейся к русским властям. Король, приглашенный со стороны, устраивал ее гораздо больше. Грозный также гарантировал ливонскому дворянству сохранение всех его старинных законов, прав и вольностей, давал полную свободу лютеранскому вероисповеданию. В силу чего, по словам современника, «очень многие тогда радовались и ликовали в Ливонии»[425]. Если же учесть, что почти все ливонское рыцарство было генетически связано с Германией, то не трудно понять, что добрые отношения с ним открывали царю Ивану и возможности для союза с немецкой империей Габсбургов. Такое выгодное положение могло бы помочь ему словно тисками с двух сторон зажать непомерно разросшуюся Польшу и не допустить ее объединения со Швецией против России. Все это говорит о «верном, стратегически глубоком понимании царем расстановки сил в Европе и о его точном видении проблем русской внешней политики»[426].

План начал осуществляться стремительно. Конечно, малоземельный датский герцог Магнус (Арцмагнус Крестьянович русских летописей) сразу согласился с выгодным предложением Грозного царя стать его вассалом (голдовником) в обмен на ливонскую корону. Тогда же, в мае 1570 г., по прибытии в Москву, датский принц был торжественно провозглашен «королем Ливонским». Подписанные тогда грамоты гласили, что Иван передает в управление Магнусу все свои ливонские земли и обязывается предоставить ему военные и материальные средства, чтобы он мог расширить эту территорию за счет шведских и литовско-польских владений в Ливонии. Одновременно царь давал ливонцам право свободной беспошлинной торговли в России и, в свою очередь, требовал от них также свободно пропускать в Москву иностранных купцов, художников и техников[427]. Союз скрепили женитьбой Магнуса на племяннице Грозного - княжне Марии, дочери казненного Владимира Андреевича Старицкого...

Только проделав всю эту сложную дипломатическую подготовку, отмечает историк, Иван начал непосредственные военные действия против Швеции. В июле-августе 1570 г. возглавляемые герцогом Магнусом русские войска в Ливонии подошли к Ревелю (Таллину), принадлежавшему шведам. 21 августа началась осада. Если бы город удалось взять, то в руки русских перешло бы все побережье Балтики до Риги. Однако 30-недельная осада успехом не увенчалась, и 16 марта 1571 г. войска были вынуждены отступить. Неудача эта произошла главным образом потому, что датский король Фридрих не выполнил своих союзнических обязательств и не оказал никакой поддержки брату. Напротив, в самый разгар осады, фактически предавая и Грозного, и Магнуса, король Фридрих заключил 13 декабря 1570 г. Штеттинский мир со шведами, тем самым позволив им высвободить морские силы и отправить на помощь осажденному Ревелю. «Таким образом, Ивана IV вторично за два-три года подвели союзники, на которых нельзя было полагаться... Вся тщательно продуманная и своевременно осуществленная (царем) дипломатическая операция рухнула, русско-датский союз не состоялся[428].