В 1456 г. московский государь Василий II наголову разгромил новгородское войско и заставил новгородских бояр принять свои условия мира. По Яжелбицкому договору Новгород уплачивал Москве большую контрибуцию (8500 руб.) и обязывался не вступать более в союзы с противниками Руси[393].
Однако это соглашение было нарушено, когда в 1470 г. партия Борецких вновь вступила в тайные переговоры с Казимиром Ягеллоном. Тогда бояре-олигархи пригласили править Новгородом литовского князя Михаила Олельковича (потомка знаменитого литовского князя Ольгерда), а также намеревались отправить своего новоизбранного архиепископа Новгородского Феофила на поставление (посвящение в сан) к литовскому митрополиту-униату Григорию[394]. Современники прямо называли нового правителя «князем из королевы руки», т.е. ставленником короля. И это было верно. Литва находилась в зависимости от Польши, в силу чего Михаил Олелькович «не мог, конечно, сесть на новгородский стол без согласия своего сюзерена - короля Казимира. Приглашение его в Новгород - серьезный принципиальный шаг (новгородской аристократии) к соглашению с Казимиром против Москвы»[395]. Снова подготовили соответствующее «докончание» - договор о переходе Господина Великого Новгорода под власть князя Литовского[396]. Зная об этом, московский государь несколько раз призывал новгородских бояр не изменять «старине» - т.е. историческому единству Русской земли, но тщетно, В ответ новгородцы лишь дерзко потребовали от жителей соседнего Пскова, чтобы те «против великого князя потягли»... Именно все эти события и вынудили деда Ивана Грозного - государя Ивана III совершить свой знаменитый поход на Новгород в 1471 году.
В момент выступления из столицы - б июня 1471 г.- под началом великого князя Московского собрались войска со всех подвластных ему земель. Поход принял характер подлинно общерусского ополчения против «изменников православному христианству» и отступников к «латинству», как писали летописцы. 14 июля в решающей битве на реке Шелони большинство новгородских ратников неохотно сражались против своих же братьев русичей, и это решило участь боярской республики - она была разгромлена и прекратила существование.
Новгородская аристократия тяжко заплатила за предательство. 24 июля, находясь в Русе, Иван III приказал казнить (обезглавить) четырех из наиболее влиятельных новгородских бояр, в том числе - Дмитрия Исааковича Борецкого, подписавшего договор с королем Казимиром. У других бояр были конфискованы все земли, а сами они, вместе с семьями, переселены в центральные районы страны. Что касается незнатных «мелких людей», то, как говорит летопись, их государь «велел отпущати к Новгороду»[397], свидетельствуя, что он не против основной массы новгородцев, коих насильно заставили взять в руки оружие, а только против тех бояр-правителей, кто принудил город к измене. Так своими жесткими по отношению к знати мерами великий князь Московский доказывал, что действительно является защитником простонародья...
Но сепаратистские устремления новгородского боярства на этом не пресеклись, так или иначе вновь возрождаясь не только при Иване III, но и при его сыне, внуке. И еще гораздо позднее - в начале XVII столетия, когда в момент великой русской Смуты, иностранной интервенции и разрухи в Новгороде велись переговоры об унии со Швецией... А потому зададимся вопросом: хорошо зная о существовании подобных настроений в Новгороде (того, что Грозный царь был глубоко начитан и владел широчайшей информацией по отечественной и всемирной истории, не отрицают даже его враги!), так вот, хорошо зная все это, мог ли, имел ли моральное право внук Ивана III, царь Иван IV, спокойно, без понятной тревоги отнестись к сообщению о готовящейся измене, об уже (как не раз бывало в прошлом!) подписанном договоре с польским королем?! Не забудем: Новгород был расположен близко от театра военных действий, и затянувшаяся русско-ливонская война серьезно мешала его торговле, наносила немалые убытки городским верхам, что и могло стать поводом к новому отделению от России...
Произошло летом 1569 г. и еще одно событие, о коем умалчивает г-н Радзинский, но которое тоже заставило Грозного действовать крайне жестко... Дело в том, что сепаратистски настроенная новгородская знать во главе с архиепископом Пименом обратилась к королю Сигизмунду-Августу в момент исторически важный, глубоко символичный для поляков. Именно в 1569 г. родилась Речь Посполита - великая Польша «от моря до моря» (т.е. от Балтики до причерноморских степей). Ведь это только наш «телеисторик» с легкостью позволяет себе в своем тексте использовать сие название в рассказах (точнее, упоминаниях) о событиях XV века - тогда, когда на политической карте Европы такого государства просто не существовало... Нет, Речь Посполита родилась только в середине XVI века, после неоднократных - путем заключения уний - попыток Польши привлечь Литву к объединению с короной Польской и тем самым подчинить ее. Ради этого польская шляхта в течение столетий избирала себе в короли великих князей Литовских[398]. И наконец добилась своего: раздельными заседаниями Польского и Литовского сеймов 1 июля 1569 г. была утверждена Люблинская уния, провозглашавшая полное слияние Польши и Литвы. Нетрудно догадаться, что означало это для России. Вместо былой непрочной конфедерации Польши и Литвы на западной русской границе (протяженностью почти 2000 км) теперь возникла крупная, сильная держава, с единым государственным языком (польским) и единым вероисповеданием (католицизм) - в отличие от прежнего Литовского княжества, где долгое время сохранялась все же и некоторая свобода для русского языка и для православия. Разумеется, мирных отношений с таким соседом даже не предвиделось. Ибо Речь Посполита, унаследовав от Великого княжества Литовского все захваченные им некогда украинские и белорусские земли, унаследовала и главную внешнеполитическую задачу Литвы - удержание этих территорий под своей властью. Более того. Речь Посполита с самого начала ставила целью не только закрепить за короной Польской уже наличные земли, но и вновь присоединить те русские области и города, которые были утрачены Литвой в ходе войн конца XV - начала XVI века в пользу Московского государства[399]. Войн, которые, помнит наш добрый читатель, вели с Литвой и родной дед, и отец, и мать Ивана Грозного...
Вот почему, как свидетельствует современник, царь Иван лишь горько рассмеялся, узнав о заключении Люблинской унии, сказал: «Не впервой!..»[400] В этом акте, знаменующем, что два извечных врага Руси решили объединить свои силы, для русского государя действительно не было ничего нового и неожиданного... Так же, как не было для Ивана ничего нового и невозможного в сообщении о том, что в эту давнюю борьбу снова вступило новгородское боярство, как встарь, изъявив желание переметнуться под власть короля. Наконец, не было для него никакого «противоречия» в планах заговорщиков перейти на сторону Польши и, одновременно, устранить законного русского монарха, возвести на московский престол его брата, Владимира Старицкого, «князя из королевой руки» - т.е. послушного польского ставленника. Бесхарактерный и недалекий умом Владимир Андреевич и впрямь годился на эту холуйскую роль. Он-то, несомненно, сразу согласился бы с уступкой Польше и Великого Новгорода, и многих других земель... И значит, в сложившейся ситуации у Грозного царя снова не оставалось никакого выбора, кроме одного: либо взять в руки карающий меч, либо отступить и погибнуть. Так, например, как ровно за год до рассматриваемых событий, 29 сентября 1568 г. пал жертвой дворцового переворота союзник Ивана - шведский король Эрик XIV, свергнутый с трона и посаженный в тюрьму родными братьями. Грозный знал и об этом... Возможно, теперь, обобщив все эти факты, любезный наш читатель яснее поймет то, что произошло в России в конце 1569 - начале 1570 года.
Получив сообщение о новой измене, государь прежде всего вызвал к себе в Александровскую слободу своего двоюродного брата, князя Владимира Андреевича Старицкого. Но, вопреки мрачной сцене, рисуемой Эдвардом Радзинским, встреча их так и не состоялась. Большинство источников свидетельствует: в последний момент Иван сам отказался от нее. Не пожелал он также ни участвовать, ни даже видеть казнь брата-изменника. Да и сама казнь, в сущности, не была казнью - казнью достойного сильного противника. Прекрасно зная трусливое малодушие Владимира, царь лишь приказал доверенным опричникам - Малюте Скуратову и Василию Грязному - встретить князя на пути к слободе и заставить выпить яд. Так закончил свои бесславные дни последний удельный князь Старицкий, начиная с памятной весны 1553 г. по крайней мере трижды участвовавший в заговорах против брата-государя. Вместе с Владимиром были отравлены его младшая дочь и вторая жена, приходившаяся двоюродной сестрой беглому боярину Андрею Курбскому. Напротив, детей Владимира от первого брака - двух дочерей и сына Василия -царь пощадил и спустя год даже вернул племяннику отцовские земли[401]...
