Мама сидела напротив, очень красивая, с грустным лицом, хотя и улыбалась. Лампа светила ей в спину, и пушистые длинные волосы окружали голову и плечи сияющим облаком. Вдруг Трейс увидел ее, какой она была в его возрасте, в возрасте Эми, слишком молодая для материнства, с малым ребенком, которого таскала с собою повсюду. Странно, он никогда раньше не думал, каково ей пришлось тогда — юной, испуганной, влюбленной. Она была его мамой, и в его глазах это поднимало ее над страхами и сомнениями, наделяло безоговорочной мудростью и опытом. Мама не могла ошибаться, ведь она намного старше его… А на самом деле тогда она была всего-навсего подростком, обычным подростком!

Как только он понял это, его охватила новая, горячая до озноба любовь к маме. Чтобы выносить и вырастить его, она прошла через настоящий ад и заслуживала неизмеримо больше того, что имела в действительности. В мыслях Трейс немедленно поклялся дать ей то, чем обделила ее жизнь. Он исправится, будет учиться изо всех сил, а потом работать, чтобы стать большим человеком, чтобы построить маме настоящий дом, дарить дорогие подарки, чтобы она могла гордиться им.

— Она очень милая, твоя Эми, — сказала Элизабет, кладя руку поверх его руки и ласково переплетая пальцы с его пальцами. — Симпатичная, добрая. Она мне понравилась.

Трейс наклонил голову, потому что рот помимо воли расплывался в идиотской улыбке.

— Она классная, — промямлил он, проглотив еще полдесятка определений, которые смущали его своей высокопарностью. Эми была его солнце, его звездочка, самая добрая, самая хорошая… и могла остаться здесь всего только на две недели. — Пожалуй, вряд ли теперь я ее увижу до отъезда: шериф Янсен такой строгий, наверно, он ее из дому больше не выпустит.

— Дай ему пару дней, чтобы прийти в себя, — возразила Элизабет, сжимая его руку в своей. — Он не хочет думать о том, что его ребенок растет. Все родители чувствуют себя ужасно… смертными, когда дети на их глазах становятся взрослыми. Всегда кажется, что это происходит так быстро… Ладно, — вздохнула она, с вымученной улыбкой возвращаясь к действительности, — хватит прожигать жизнь, сидя на продавленном диване. Пойду спать.

Она спустила ноги на пол, встала, потянулась, ощущая телом каждый прожитый день, каждую минуту своих тридцати четырех лет. Трейс тоже встал. Господи, когда он успел перерасти ее на две головы?

— Спокойной ночи, мамочка, — пробасил он, обнимая ее за плечи. — Я тебя люблю.

Элизабет улыбнулась, сморгнула невесть откуда взявшиеся слезы и тоже обняла его, вспомнив, как раньше прощалась с сыном перед сном, как он босиком шлепал к ней, прежде чем угнездиться в постели в обнимку с плюшевым медвежонком.

— Спасибо, милый. Теперь я усну сладко-сладко.

Когда она поднялась к себе наверх, шел второй час ночи. Она разделась, сбросив одежду на пол, слишком усталая, чтобы убирать ее, натянула безразмерную мужскую футболку длиной почти до колен. Хотелось одного: упасть в кровать и заснуть, но мысли не давали спать, бесконечно прокручивая события дня.

Раздраженная, измученная, она подошла к открытому окну, присела на подоконник, прислонясь спиной к косяку. Фонарь над крыльцом тускло освещал сарай, амбар, «Кадиллак», оставленный на ночь у дома, полицейский джип у сарая. По-видимому, новости о предполагаемой виновности Рича Кэннона еще не успели распространиться по городу. Никто не озаботился снять охрану у нее во дворе, да ей и самой было совершенно все равно, охраняют ее или нет. Она так вымоталась сегодня, что не стала даже здороваться с дежурным, а сразу прошла в дом. Пусть хоть всю ночь сидит в машине. В конце концов, за это она платит налоги. Наверно, сегодня там Кении Спенсер и скорее всего, он давно спит.

И все же, глядя на притихшие в тепле летней ночи поля и деревья, Элизабет испытывала то же безотчетное нервное возбуждение, то же предчувствие близкого зла что и в ночь, когда убили Джарвиса. В безветренном ночном воздухе пахло безумием и жутью. Сидя на подоконнике в одной майке, Элизабет чувствовала, что из темноты смотрят чьи-то глаза, что эти глаза фокусируют зло в мощный луч, направленный прямо на нее. От этого у нее по коже поползли мурашки, стало знобко, и она поспешила уйти от окна в тень, радуясь, что во дворе стоит полицейская машина.

Элизабет натянула простыню до подбородка, свернулась клубочком на боку, стараясь забыть о грызущих ее сомнениях и запахе Дэна Янсена, исходящем от подушки.

Дэн потер ладонью лоб, откинул назад волосы. Ощущение было такое, будто из глаз испарилась вся влага.Виду него был, как у бездомного бродяги; он знал это, потому что не успел отвернуться от зеркала, когда раз заходил в уборную. Тогда-то он и увидел перед собой нечто устрашающее, с угрюмой физиономией, в мятой, с пятнами пота рубахе. Чтобы привести себя в чувство, необходим душ, бритье, кружка холодного пива, горячий завтрак и девятнадцать часов сна (последовательность любая). А единственное, что он мог себе позволить немедленно, — еще одна чашка гадкого, остывшего кофе.

На столе были разложены отчеты из лаборатории криминального бюро с аккуратно напечатанным наверху номером дела. Смерть Джералда Джарвиса, сокращенная до восьми безликих цифр. Дэн уже просмотрел заново все протоколы, еще раз сверился со всеми версиями и показаниями, прочитал от корки до корки черную записную книжку Джералда — настоящий справочник «Кто есть кто» по коррупции среди политиков штата. Из-за этой книжки полетит еще не одна голова. Миннесота — штат политических деятелей с безупречной репутацией. Одна только крошка из этой кучи дерьма — и чьей-то карьере конец. Правда, Дэн перестал понимать, как именно книжка связана с гибелью Джералда. Сжав ладонями готовую треснуть голову, он снова принялся прорабатывать версию за версией, чтобы разобраться по порядку и найти такой ответ, с которым ввиду его очевидной простоты спорить будет нельзя.

За дверью кабинета как ни в чем не бывало начинался новый рабочий день. Несмотря на ранний час, полвосьмого утра, народ потихоньку собирался. В замочную скважину плыл аромат свежесваренного кофе, который готовила у себя Лоррен. Телефоны трезвонили без умолку.

В дверь громко постучали, затем она приоткрылась, и в кабинет заглянула голова Лоррен с округленными от материнской тревоги глазами за стеклами раскосых очков.

— Боже мой, у тебя вид страшней войны! — воскликнула она, входя. Одной рукой она прижимала к отутюженной голубой блузке стопку розовых листков с телефонными сообщениями, другой деловито, не глядя, расставила по ранжиру папки на письменном столе и подхватила пустую кружку из-под кофе. — Сколько ты уже здесь сидишь? — Заглянула в кружку, брезгливо наморщила нос. — И что ты пьешь?

— Кажется, машинное масло. — Дэн устало взглянул на листки в ее руке. — Что там для меня?

— В основном репортеры. — Лоррен поставила кружку на край стола и принялась перебирать листки. — Еще звонил шериф округа Олмстед. И из больницы Святой Марии просили передать, что состояние Рича Кэннона без изменений. Три раза звонил Чарли Уайлдер, напоминал об экстренном заседании городского совета сегодня вечером.

— На ковер вызывает, — пробормотал Дэн, почесывая заросший щетиной подбородок. — Хочет знать, всех ли придурков успеют запереть в клетку до парада.

— Еще кто-то насчет пропавшей туристки. Дэн поднял глаза, недоуменно сдвинул брови, пытаясь понять, о чем речь.

— Насчет чего? Ах ты, черт. Ну да. Кто этим занимается?

— Марк. По-моему, он хочет с тобой поговорить…

— Сейчас мне некогда. Пусть сам разбирается. Я на звонки не отвечаю. И выкинь все эти бумажки, кроме той, что из Олмстеда. Ее оставь здесь. — Он еще раз обвел I взглядом чудовищный хаос на своем обычно безупречном I столе. — И еще, Лоррен. Обязуюсь пожизненно исполнять все твои прихоти за чашку твоего кофе.

Она прицокнула языком, слегка покраснела и вышла в приемную, с гордо поднятой головой пройдя мимо Игера.