Чтобы сгладить неприятное чувство разлуки, Коля сказал:

— Мы к тебе, Ваня, летом придем… Как только закончим ученье, так и придем…

— Обязательно! — подтвердил Паша.

Ваня повернул лыжи, свистнул Кудряша, и они быстро скрылись в заснеженном лесу.

Ребята еще долго стояли и смотрели в глубину леса — не покажется ли где на поляне их новый товарищ с любимой собакой?

Коля по-особенному переживал это расставание — начавшаяся дружба с Ваней и дедушкой Силаном так быстро обрывалась! И никто в этом не виноват. Удастся ли ему летом побывать в домике дедушки Силана — он еще твердо не знал. Все зависело от родителей.

И Паша и Малыш, каждый по-своему, переживали разлуку. Им так понравилась одинокая лесная избушка, что не хотелось уходить. На всю жизнь запомнится высокий белобородый дедушка Силан и его внук Ваня со своими веселыми птицами и молчаливым зайцем Ушканом.

Здесь они впервые прикоснулись к тайнам природы, укрепились в дружбе, — эти дни никогда не исчезнут из памяти…

Перед Новым годом я вскинул ружье на плечо, встал на лыжи и пошел в лес. Кто знает, может быть, там меня ожидает удача и я новогодний свой стол украшу какой-нибудь дичиной. Это совсем неплохо в трудные военные годы…

В последние дни усердно давил мороз и температура понижалась до 40–45 градусов, в воздухе стоял туман и часто даже на близком расстоянии было плохо видно. В день моего выхода мороз на десяток градусов сбавил, и яркое солнце спокойно совершало свой путь в холодном зимнем небе.

За городом я спустился в овраг, пересек небольшую речонку Каменку и, поднимаясь на бугор, неожиданно увидел свежий след лисицы. В лесу, по глубокому снегу, ей, видимо, трудно стало добывать пищу, и она решила сходить «в гости» к людям, к крайним пригородным домикам, надеясь чем-нибудь поживиться.

От белизны снега ломило глаза. До заката солнца времени было еще много, и хотя целью моего похода было отыскать тетеревов, «уложить их спать», чтобы утром безошибочно устроиться на месте, — я все же решил последить за лисичкой.

— Удача нередко бывает случайностью… — говорил я себе.

Я шел к знакомым местам, и след не уводил меня в сторону. Осенью, километрах в двадцати от города, где я охотился на тетеревов, над маленьким ручьем обнаружил три колхозные полевые избушки. Вспомнив о них, я сказал себе, что лучшего и желать нечего. В одной из них жил сторож Аким Иванович с большим серым котом, более похожим на дикого зверя, чем на домашнее животное. Провести долгую зимнюю ночь в такой избушке — мечта охотника.

Одет я был в полушубок с плащом и, чтобы не греть излишне себе спину, не торопился. Лисий след был неглубокий и, как говорят, — «тепленький». На взгорье снег был достаточно тверд, лыжи шуршали, как на льду, и нужно было хорошо приглядываться, чтобы не потерять след. Вместо четкого отпечатка лап, на снегу оставались лишь знаки острых, симметрично расположенных коготков. Этот трудно читаемый след был невелик. Вскоре лиса пошла низиной, между кустарниками. Только не увела бы она меня в Большой лог, который тянется на десяток километров в нежелательном для меня направлении.

Даль хорошо просматривалась, и я, не замечая, стал «нажимать». Лыжи несли легко, снег не проваливался, впереди, как страницы книги, лежали писанцы лесных обитателей, и я с удовольствием читал их. Заячьи следы шли во всех направлениях. Ноги зайца быстры, и он не стесняется расстоянием. Днем он лежит где-нибудь в укрытии, а уж за ночь вдоволь нагуляется — везде побывает в поисках пищи. Горностай и хорек больше погуливают по лесной чащобе, обшаривают пни, проверяют каждую ямочку. На больших полянах, где были посевы, — частые следы мышей. Как тонкие бисерные строчки, они украшают зимние страницы полей. Возле брошенной соломы — наброды сорок и белых куропаток. Лисица прошла по ним, обнюхала все, покопалась в двух местах и через бурьян направилась в небольшой, с густым тальником лес.

«Не залегла ли она тут где-нибудь?» — подумал я и осторожно стал спускаться, зорко вглядываясь в молодую поросль кустарника.

Но из лога след вывел меня на пригорок, к одиноко стоящей гнутой березке. Недавний буран выстрогал за деревцем причудливый гребешок из снега, все было ясно видно, и, не предполагая никаких неожиданностей, я закинул ружье за плечо.

Я не дошел десятка метров до березки, как из-под надыма вырвался крупный заяц и быстро покатил на бугор. Если бы не черные кисточки на ушах да не грязные лапы, его трудно было бы увидеть на снегу, так бела его зимняя шубка. Быстро схваченное ружье пришлось снова забросить за плечо: заяц был недосягаем для выстрела.

Поднявшись на бугор, я остановился в раздумье: за кем идти? Лисий след шел прямо и уводил меня все дальше, в сторону Большого лога. Я еще не видел лисицы, и неизвестно, увижу ли. Между тем надвигается ночь, и не пора ли подумать о ночлеге? Заяц же пошел влево, к тем местам, где, по моим предположениям, должны быть избушки. Так не лучше ли иметь в руках ушкана, чем золотохвостую лису в Большом логу?..

Город, весь окутанный дымовой завесой, остался далеко позади. Опускаясь к горизонту, солнце потемнело, а мороз начинал усиливаться к ночи. Нужно было решать — куда идти? Ведь ушкан пока не в руках, а уж поводить-то он поводит!

Поле передо мной изрезано массой оврагов, низин, поросших кустарником, а в березовых колках попадались крупные деревья, и глаза невольно останавливались на «подсадистых», плакучих березах, на которых не хватало только моих чучел да косачей.

Вопреки благоразумию, я пошел по следам лисицы. Мне показалось, что она уже достаточно отошла от города и где-нибудь совсем недалеко отдыхает в тишине и покое. Я без оглядки мчался по ее следам, нырял в овраги, прочесывал кустарники, пересекал чистые поля и так же неожиданно, как на зайца, налетел на лису при выходе из кустов. Она применила все свои лисьи хитрости, чтобы обмануть меня, но мой выстрел прогремел не зря: лиса сбавила шаг, и я заметил, что задняя правая нога волочится по снегу. Я стал нажимать. Часто на снегу я видел красные бусинки застывшей крови. Если бы снег был поуброднее, я скорее умаял бы красавицу, но она выбирала твердые места и шла довольно далеко впереди меня.

Теперь все дело было в моих ногах, выносливости и смекалке. Я обходил лису по крутояру, мчался под уклон так, что в ушах свистел ветер, и боялся лишь одного, чтобы не налететь на невидимый пенек и не сломать лыжи. Я гнался долго, а лиса все шла впереди, вне выстрела, как бы дразнила меня. Спускаясь под уклон, я приближался к ней, но она меняла направление, взбиралась на пригорок, и я отставал.

В последний раз я увидел лисицу на кромке Большого лога. В горячей погоне я как-то забыл о нем и сейчас даже испугался.

«Уйдет», — мелькнула мысль.

Лог был сумрачный и страшный, он, как живой, раскрыл свои мохнатые объятия, чтобы принять покалеченного мною зверя. Я еще раз попытался отрезать лису от лога, но безуспешно, — она, словно пушистый колобок, скатилась на дно и исчезла в густых зарослях…

Разгоряченный, с мокрой спиной и мокрой головой, я задержал лыжи и только сейчас пришел в себя. Солнце уже скрылось, и землю кутала синева приближающейся ночи. Я взглянул в ту сторону, где должны быть избушки, и ничего, кроме заснеженных полей да разбросанных в беспорядке колков, не увидел.

Все было кончено. Нужно было думать о ночлеге. Предстояла долгая зимняя ночь, а какая она будет, я не знал. Вечерняя синева исчезла, и все окружающее меня погружалось в темноту. Невольная дрожь пробежала по спине; в такой темноте трудно было рассчитывать найти избушки, и как бы после долгих блужданий по лесу мне не пришлось идти к городу, который казался таким далеким-далеким.

Я шел ощупью, избегая спускаться в овраги, и тем удлиняя свой путь. Мороз усиливался, на небе появились звезды, стало как будто немного светлее. Теперь лыжи мои не шумели, как днем, а звонко пели, и на плечи с каждым часом наваливалась усталость; ружье казалось не в меру тяжелым, одежда связывала движения.