– Да, весь наш город знает о несчастье, постигшем князя. Большое горе, большое, – кивнул Ованесов. – Прошу, передайте ему мои искренние соболезнования. Если бы я знал, что супруга князя едет в одном вагоне со мной, я бы взял ее под свою защиту и не позволил и волосу упасть с ее головы. На куски разорвал бы поганого пса, который посмел поднять руку на женщину...

– Благодарю вас от лица князя, господин Ованесов, но, увы, теперь ничего уже не исправишь и не вернешь, – ответил Колычев. – Князь Феликс Феликсович очень тяжело переживает свое несчастье, уединился в имении (о том, что уединение князя не совсем добровольное, а скорее вынужденное, Дмитрий счел за благо промолчать). Поэтому я и прошу вас об услуге, может быть, не совсем обычной, но вполне объяснимой данными обстоятельствами. Князь испытывает некоторый недостаток в предметах туалета, так сказать, траурного характера. Пока не случится беда, траурные костюмы впрок никто заказывать не будет, вы же понимаете. А у вас лучший в городе магазин, где можно подобрать что-то приличное из одежды и из тканей. Однако, приехать в город и выбирать себе траур тут на месте, где много случайной публики, оказаться в центре внимания, привлекать к себе любопытные или сочувствующие взгляды... Ну, вы, надеюсь, понимаете, что я хочу сказать. Князю это весьма тяжело.

– Понимаю, – согласился Ованесов. – Мужчина не выставляет свое горе напоказ.

– Так вот, не соблаговолите ли вы, если это возможно, пожаловать в усадьбу князя с образцами товара и на месте обсудить заказ. Князь был бы вам очень благодарен за проявленную деликатность.

Лицо Ованесова оставалось бесстрастным. На секунду Колычеву показалось, что купец сейчас пошлет к Рахманову кого-либо из служащих с образцами и будет считать свою миссию исполненной.

Но Дмитрий все же рассчитал правильно – Ованесов не смог удержаться от искушения посетить князя и попытаться использовать этот визит для более близкого знакомства с титулованной особой.

– Благодарю за приглашение, господин Колычев. Я непременно буду у князя Рахманова в ближайшее время.

– Вы окажете князю неоценимую услугу. Ежели желаете, я могу отвезти вас в имение, меня дожидается экипаж, – предложил Ованесову Дмитрий.

– Благодарю вас, это излишне. У меня есть собственный выезд, а к поездке в имение князя необходимо как следует подготовиться, – ответил Ованесов. – Сегодня я подберу товар, который может заинтересовать князя, а завтра утром подъеду вместе с приказчиком. Еще раз прошу передать князю мои соболезнования. Мне бесконечно жаль, что я не сумел защитить княгиню. Всего доброго, господин Колычев. Приятно было познакомиться.

«Ну что ж, пока все идет неплохо, – думал Колычев, выходя из магазина Ованесова. – Этот купец вполне приятный человек, что бы там ни говорила о нем госпожа Куропатова. Надеюсь, в имении нам с Феликсом удастся расположить Ованесова к откровенному рассказу о поездке из Петербурга. Он может знать и помнить нечто очень важное, хотя и сам еще не понимает, что это имеет значение».

Теперь следовало отправиться в кофейню и дождаться там Христо Амбарзаки.

Рыбака еще не было ни во внутреннем душном, прокуренном зале, ни на террасе кофейни.

Дмитрий заказал себе кофе и устроился за открытым столиком на свежем воздухе.

– О, Дмитрий Степанович! Какая встреча! День вам добрый. А я смотрю – чи вы, чи не вы, – закричал вдруг толстяк, уплетавший за соседним столом яичницу с помидорами. – Вы меня не признали? Я – Тесленко, помните, в дилижансе со станции Сухой Кут вместе ехали.

– Здравствуйте, господин Тесленко.

К стыду своему, Дмитрий сообразил, что совершенно не помнит имени жизнерадостного толстяка, поэтому пришлось обратиться к нему столь официально. Но Тесленко сам пришел к нему на помощь.

– Ой, Дмитрий Степанович, да что за церемонии? Какие мы господа? Зовите меня просто – Остап Гермогенович. Ну как вам тут, у моря? Я так смотрю, посвежели вы, поздоровели, и румянец в лице появился. Совсем другой вид теперь, просто красавец сделались, тьфу, тьфу, чтобы не сглазить. А мы с супругой моей все вас ждали, ждали, думали заедете как-нибудь в гости на огонек. Такое приятное знакомство грех не продолжить...

– Простите, Остап Гермогенович, слишком уж много у меня здесь дел оказалось. Совсем я замотался.

– Ну да, ну да, мы уж слышали, у князя-то горе какое, не дай Бог никому. Полиция и следователь убийцу ищут, да, говорят, не нашли пока. А я вам вот что скажу – не по тому они пути пошли... В смысле, ищут не там. Следователь, слышно, до Петербурга подался, а что там толку сидеть в Петербурге-то в этом? Разве что за казенный счет по столице погулять... Меня, конечно, никто не спросит, а только мое мнение такое – в поезде этом какой-то насильник, прости Господи, ехал. Ну и, известное дело, приглядел молодую красивую женщину, она в дороге одна, заступиться некому. Подкараулил ее где ни то в вагоне, давай приставать. А княгиня – дама благородная, приличная, стала сопротивляться... Вот он, ирод, и придушил ее по злобе. Поверьте, так все и было!

– Вы, Остап Гермогенович, словно бы там побывали, – грустно улыбнулся Колычев.

– А что вы думаете? Отчасти и побывал, да только не в самом поезде, рядышком.

– Как же это?

– Да вот, изволите видеть, я как раз в тот день поехал по делам на железную дорогу. Но не на здешнюю станцию...

– На Ай-Шахраз? – с интересом спросил Колычев.

– Нет, батенька, до Ай-Шахраза мне на лошадках далеко будет, туда только морем идти близко. Я здешние все станции, куда конным путем из моей экономии добраться можно, регулярно объезжаю – на станциях есть буфеты, значит, им продовольствие нужно, ну вот кое-кто из буфетчиков у меня продукт и берет. Ну и из железнодорожных служащих тоже покупатели найдутся – для себя берут, в семью. Знаете, бывает, телеграфист какой молоденький сидит один как перст на полустанке, своего хозяйства не держит, а я ему, скажем, раз в неделю корзину с провизией доставляю – яички там, помидорки, чесночок, синенькие, сметану... И ему хорошо, и мне выгодно. На рынок товар поставлять выгоды нет – гроши дадут, а так, по станциям сам все развезешь, глядишь, и какая копеечка с этого выйдет, там народ не торгуется. Так вот, был я на одной степной станции по своим денежным делам. Место глухое, не все поезда останавливаются, а те, что имеют остановку, стоят не больше минуты. Петербургский поезд обычно пролетает мимо – ему еще долго до конечной станции идти, там дорога большой крюк делает.

– Ну-ну, и что же там случилось? – подбодрил рассказчика Колычев.

– Да вот, я там хоть и заночевал, но проснулся ни свет ни заря и стал собираться в дорогу еще затемно, ранним утром. Мне до экономии с того полустанка далеко ехать, а торговля там идет так себе – виноград берут, масло постное, сало... А сметану или сыр не продашь – телеграфист ихний свою корову держит и всех молочным снабжает, аж начальника станции. Ну так вот, собрался я спозаранок уезжать, лошадку запряг и тронулся в путь, а тут как раз петербургский поезд идет. Остановки у него, как всегда, не было, но на семафоре машинист притормозил, сбавил ход маленько... И я смотрю, выпрыгивает из одного вагона молодая барышня. И несется от поезда прочь как оглашенная. Подъехал я к ней поближе, смотрю – барышня-то не в себе. Блузка рваная, волосы растрепаны, на шеке царапина и сама вся трясется... Ну, думаю, обидел ее кто-то. Может и ссильничал какой мерзавец. А расспрашивать ведь о таком не будешь, только горя девке добавлять. Недаром же она выскочила из поезда в чем была и даже без багажа. Ни сумочки, ни котомочки... Я ей говорю: «Отдайте, милая барышня, ко мне в таратайку, не бойтесь. Я вас подвезу. А то место тут глухое, потом придется вам много верст ножки по пыльной дороге бить. Куда прикажете доставить? До большой станции, чтобы на другой поезд сесть?» Посмотрела она на меня как безумная, потом в глазах прояснело что-то, кивнула и забралась в экипаж.

«Прошу вас, – говорит, – отвезите меня в город. Я вам заплачу». И достает из-за пазухи платочек с деньгами. «Нет, милая, денег я с тебя не возьму, так до города доставлю!» – отвечаю. Мне в город-то в тот день ни к чему было, да и крюк большой, оттуда верст двадцать до города, даже если короткой дорогой через горы ехать. Но все же повез ее, пожалел девочку. Не бросишь ведь на проезжей дороге. А если бы на поезд ее посадить, так ей еще ехать и ехать немерено – оттуда до Сухого Кута железной дорогой сто верст получается – поезд такую петлю вокруг гор делает. Да и от Сухого Кута в город тоже еще доехать надо. А девочка вся растерзанная, избитая – что ж ей полдня в дороге мучиться? Я же не зверь... Она, как в таратайку мою уселась, все молчала, в комочек сжалась и только на руки свои смотрит. А они у нее как осиновый лист трясутся, каждый пальчик дрожит. Вот я и заключаю, что душегуб опасный в петербургском поезде ехал. Моя-то барышня тоже, надо думать, в руках у него побывала, да вырвалась. А княгинюшка молодая не смогла...