Бриккриу стоял, сжимая в руке длинный, змеящийся по полу бич, и по его лицу струился пот. В руках у его жены и дочери были широкие короткие клинки; возле же стены варвар увидел четвертого участника жуткого действа — некое существо, мало чем напоминавшее человека. И все же это был человек, совершенно обнаженный и прикованный за руки к покрытым зеленоватой плесенью сырым камням стены — он почти висел на перехваченных металлическими обручами запястьях, потому что, хотя его ноги касались земли, они уже не удерживали веса истерзанного тела, на котором не оставалось. кажется, живого места. Оно было покрыто гноящимися язвами и свежими, только что полученными шрамами от бича, клинков и, очевидно, зубов… Неимоверно жестокое истязание, которому он подвергался, как было ясно, не впервые, однако не лишило несчастного рассудка. Он с огромным усилием поднял безвольно свесившуюся на грудь голову и взглянул заплывшими, гноящимися глазами на ворвавшегося в подземелье Конана; разбитые губы шевельнулись в последней мольбе о помощи, но исход дела решили не слова, а именно взгляд.

Киммериец, сам сполна испивший в ранней юности чашу унижений и познавший участь раба, не мог остаться безучастным свидетелем подобного издевательства, будь оно жертвоприношением, древним диким обрядом или чем угодно еще.

С яростным воплем он бросился на Бриккриу, не обращая пока внимания на женщин, хотя те и пытались ему помешать — клинок Линн взвился в воздухе, ко варвар перехватил ее руку и легко, точно сухую ветку, переломил тонкое запястье, после чего женщина не пыталась более оказывать сопротивление. Ее дочь с истерическими криками отползла в сторону и сидела, скорчившись и закрывая голову руками, у противоположной стены.

Бриккриу однако оказался достойным соперником. Его жилистое тело было достаточно ловким и сильным, человек этот являлся воином и охотником, выносливым, крепким и неутомимым, и справиться с ним Конану удалось не сразу. Прежде всего старейшина Туонелла пустил в ход бич, намереваясь воспользоваться этим грозным в опытной руке оружием, чтобы ослепить противника, выхлестнув ему глаза, но варвар сумел увернуться и занять более удобную позицию. Поймав конец бича и намотав его на руку, он резко дернул противника на себя и тут же, не дожидаясь, пока тот восстановит равновесие, обрушил мощный удар кулака на его голову.

Такого удара хватило бы, пожалуй, чтобы уложить быка, и Бриккриу молча рухнул к его ногам. Однако в этот момент хриплый стон прикопанного к стене человека: «Сзади, берегись!» заставил киммерийца пригнуться и отскочить в сторону — и вовремя: иначе остро отточенный кол, нацеленный в его спину рукой Даны, мог решить Исход поединка отнюдь не в пользу варвара: стоило ему упасть, и три белесые фурии наверняка постарались бы растерзать его, пустив в ход Клинки.

Они и так, увидев поверженным главу семейства, дружно взвыли и, вместо того, чтобы, как положено женщинам, впасть в панику, принялись тремя взбесившимися суками бросаться на своего врага, даже Линн, которая владела теперь только одной рукой.

Разумеется, долго вести ближний бой в ограниченном пространстве каменного мешка с гигантом-киммерийцем им было явно не под силу, и вскоре он выволок двух из них по тем же ступеням за волосы наверх, в дом, и швырнул бесчувственные тела на пол; следом за ними отправилась и третья.

Но они еще дышали, и Конан пока не стал их убивать, лишь связал всю троицу так, чтобы они не могли сдвинуться с места. После чего вернулся в подземелье и освободил их пленника, мечом перерубив цепи, приковывающие несчастного к стене. Ноги варвара скользили в крови и нечистотах — видимо, человек, которого он спасал, в течение длительного времени находился в прикованном положении, вынужденный тут же испражняться и не имея возможности ни лечь, ни сесть.

Тяжелое тело его мешком повисло на руках киммерийца, но тот, по счастью, не отличался особой брезгливостью и вынес его следом за тремя фуриями, оставив без внимания лишь труп Бриккриу.

— Ты — Ллеу? — спросил варвар, вспомнив слова Даны и обращаясь к несчастному.

— Да, — выдавил тот, теряя сознание.

За мутным окном уже занимался серый рассвет.

Взглянув на связанных женщин, Конан встретился с глазами Линн — в них пылала такая ненависть, что если бы взглядом можно было убивать, киммериец был бы уже мертв по меньшей мере трижды.

— Твари, отрыжка Нергала, что все это значит?! — рявкнул варвар, вновь хватая Линн за волосы и поворачивая лицом к распростертому на полу телу Ллеу, — Что должен был совершить этот человек, чтобы подвергаться подобным пыткам? Кто он и что вам сделал?!

Женщина молчала. Более того, она попыталась извернуться и вместо ответа плюнуть варвару в лицо, но у нее ничего не вышло — тот с силой отшвырнул ее от себя; оглушенная, она на какое-то время вновь затихла. Взгляд Конана остановился на Дане, которая, не дожидаясь вопроса, обреченно выдохнула:

— Ллеу — наш брат.

Подобное заявление могло сбить с толку кого угодно. Нет, киммерийцу и прежде доводилось сталкиваться с примерами неимоверной жестокости, он знал и племена дикарей-каннибалов, да и от его собственной руки полегло множество разных существ, людей/ чудовищ и демонов.

Однако всякий род жив тем, что все-таки не стремится уничтожать собственных кровных родственников, тут же творилось, выходит, нечто вовсе уж переходящее границы разумения и не имеющее никаких оправданий.

— Говори! — приказал он, пнув Дану ногой.

…Восемнадцать зим минуло с тех пор, когда порвавшиеся в Туонелл люди лесов из племени Всевидящих похитили и увели с собою в топи молодую жену Бриккриу и двух его малолетних дочерей. Такова была их месть за то, что охотник, забавляясь, пустил стрелу во встреченную им на окраине леса женщину, которую, как он оправдывался, принял за оборотня-волчицу. Одной стрелой Бриккриу прикончил двоих, ибо та носила во чреве нерожденного сына, дитя Всевидящих, племени, живущего скрытно и по своим законам, но никогда не приносящего вреда людям равнин, если те сами не нарушали их покой. То было племя древних магов, способных, по слухам, предсказывать будущее и определять по виду человека, долго ли тому еще топтать землю пред очами Митры. Еще Всевидящие владели тайной общения с душами тех, кто уже отправился бродить по Серым Равнинам.

Молодой охотник Бриккриу был неимоверно честолюбив и одержим мечтой овладеть их знанием. Много раз, рискуя жизнью, он в одиночку отправлялся в самую глушь лесов в поисках Всевидящих, дабы те приняли его и обучили своим магическим законам.

Но они отвергли его. Древний старец, глава их рода, сказал, что подобное оружие нельзя давать в руки человеку, желающему обратить его во зло и укрепить свою власть над соплеменниками с помощью чар колдовства. В ярости, вне себя от гнева и унижения возвратился Бриккриу в Туонелл, и вскоре после этого отомстил Всевидящим, убив их женщину,

А нужно сказать, что продолжательницами рода они дорожили особо, потому что таковые появлялись у них отчего-то весьма редко — на десять мужчин приходилась едва ли одна женщина. Бриккриу прекрасно знал об этом. Знал он и ту, которую отправил бродить по Серым Равнинам; он заведомо лгал, рассказывая, будто принял ее за оборотня…

Ведь охотник прожил бок о бок со Всевидящими три луны, успел изучить их обычаи и нравы, а эта несчастная, презрев почитание, коим окружали ее соплеменники, на беду именно ему отдала свое сердце. Когда же охотник покинул их, красавица Кимбаета, умирая от тоски по нему, решилась выйти из лесов, чтобы еще раз увидеть своего возлюбленного.

Он встретился с нею и спросил, согласна ли она передать ему то знание, в котором ему отказал глава рода Всевидящих. Кимбаета готова была отдать Бриккриу даже собственную жизнь и выцедить ради него всю кровь капля за каплей, но предать свято хранимые тайны отказалась.

— Что ж, — крикнул ей альбинос, — тогда убирайся прочь, нежить, ступай назад в свое проклятое болото!