— Мое дело — выслушать людей. Налить еще виски?

— Спасибо, не надо.

— Тогда я дам тебе сухие ботинки.

— Нет-нет, не надо. Мокрые ботинки мне не в новинку. Мистер Пек, я хочу посоветоваться с вами по очень важному вопросу. Можно я вам как бы… исповедаюсь? Только не думайте, что от вас требуются какие-то действия.

— Что бы ты мне ни сказал, я обещаю соблюсти тайну исповеди.

— Тогда сначала я вам скажу, что я вовсе не Патрик Эшби.

— Я так и знал, — сказал викарий. Брет посмотрел на него с изумлением.

— Вы… вы… вы это знали?

— Скажем так — я это подозревал.

— Почему?

— Внешность человека — это не все. У каждого есть своя аура, своя неповторимая личность. С первого же дня у меня возникла уверенность, что я с тобой никогда прежде не встречался. Я тебя совсем не узнавал, хотя у тебя и помимо внешнего сходства много общего с Патриком.

— И вы ничего по этому поводу не предприняли?

— А что я мог предпринять? Твой адвокат, твоя семья и твои друзья — все приняли тебя. У меня не было никаких доказательств, что ты не Патрик. Ничего, кроме собственной уверенности. Какой был бы прок, если бы я выразил свои сомнения? Я считал, что все скоро выяснится и без моего вмешательства.

— То есть, что меня выведут на чистую воду?

— Нет. Что ты не такой человек, который сможет вынести положение самозванца. Судя по твоему сегодняшнему приходу, я был прав.

— Но я пришел не только для того, чтобы признаться, что я не Патрик.

— Да? А для чего же еще?

— Дело в том… я должен был вам в этом признаться, чтобы вы поняли, в чем… У меня такой сумбур в мыслях. Я много часов ходил под дождем, дожидался, когда у меня прояснится в голове.

— Может быть, если ты мне расскажешь, как оказался в Лачете, то, по крайней мере, у меня в голове что-нибудь прояснится?

— Я… я встретил в Америке человека, который жил в Клере. Он… она сказала мне, что я — вылитый Эшби и подала мне идею выдать себя за Патрика.

— И ты обещал отдавать ей часть денег, которые тебе достанутся?

— Да.

— Могу только сказать, что она заработала свою долю. Она замечательно тебя натаскала. Ничего подобного я в жизни не встречал. Значит, ты американец?

— Нет! — воскликнул Брет, и викарий улыбнулся его горячности. — Я вырос в сиротском приюте в Англии. Меня туда подкинули.

И Брет вкратце рассказал викарию историю своей жизни.

— Я слышал об этом приюте, — сказал Пек, когда Брет закончил рассказ. — Теперь я понимаю, откуда у тебя такие прекрасные манеры.

Он налил в чашку чаю и плеснул туда виски.

— Вот печенье, но, может быть, ты хочешь чего-нибудь более существенного? Нет? Тогда бери овсяное печенье, оно очень вкусное и сытное.

— Мне пришлось рассказать вам про себя, потому что я выяснил, что Патрик не покончил с собой. Его убили.

— Убили? Кто?

— Его брат.

— Саймон?

— Да.

— Но, Патрик! То есть… как тебя на самом деле зовут?

— Этого я не знаю. Сколько я себя помню, меня звали Брет. Это искаженное Бартоломео.

— Послушай, какой вздор! Чем ты можешь подтвердить свое невероятное обвинение?

— Саймон сам мне в этом признался.

— Саймон?

— Не просто признался, а похвастался. Сказал, что я никогда его не выдам, потому что этим я выдам сам себя. Он с самого начала знал, что я не Патрик.

— Когда у вас состоялся этот фантастический разговор?

— Вчера вечером, в Бьюресе. Это все произошло не так уж внезапно. Я давно уже подозревал что-то в этом роде. А вчера, когда он с ударением сказал, что я не Патрик, я спросил прямо, почему он так уверен в этом? А он засмеялся и похвастался, как ловко он убил Патрика.

— Тут, наверно, немалую роль сыграли обстоятельства вашего разговора.

— Вы хотите сказать, что мы оба были пьяны?

— Не совсем. Скажем, возбуждены. Ты бросил ему вызов, а Саймон — у него такое чувство юмора — дал тот ответ, который ты от него хотел.

— Неужели вы всерьез считаете, что мне можно так легко заморочить голову? — тихо спросил Брет.

— Должен признаться, что меня это удивляет. Я считаю тебя умным человеком.

— Тогда поверьте: я пришел к вам не потому, что Саймону вздумалось подшутить надо мной. Патрик не убивал себя. Его убил Саймон. Преднамеренно. Более того, я знаю, как он это сделал.

И Брет рассказал викарию о своей догадке.

— Но, Брет, у тебя же нет никаких доказательств. То, что ты мне рассказал — просто гипотеза. Очень остроумная и весьма вероятная гипотеза — это я признаю. У нее есть одно большое достоинство: она чрезвычайно проста. Но у тебя нет никаких доказательств в ее подтверждении.

— Если полиция узнает правду, доказательства можно будет найти. Я пришел к вам не за этим. Я пришел посоветоваться, как поступить: пойти в полицию или оставить все как есть.

Брет объяснил викарию стоявшую перед ним дилемму.

К его удивлению, викарий — хотя сам он, сомневаясь в личности Брета, оставил все как есть и никому не сказал о своих сомнениях — в этом вопросе никаких сомнений не имел. Если было совершено убийство, надо отдать дело в руки правосудия. Решать такой вопрос самому — это анархия.

Другое дело, что у Брета нет никаких доказательств вины Саймона. Ему в голову втемяшилась мысль об убийстве, он швырнул это обвинение в лицо Саймону, а тот, в силу своей всем известной склонности к розыгрышу, оговорил себя. А потом Брет придумал стройную теорию, под которую подогнал это признание.

— И вы думаете, что я с четырех часов брожу под дождем просто из-за того, что Саймон меня разыграл? Вы думаете, я пришел бы к вам признаться, что я не Патрик, если бы Саймон просто надо мной пошутил? — Викарий молчал. — Скажите мне, мистер Пек, вас удивило самоубийство Патрика?

— Чрезвычайно.

— А вы знаете кого-нибудь, кто не удивился?

— Нет. Но самоубийство всегда захватывает людей врасплох.

— Ладно. Видно, мне вас не убедить, — сказал Брет.

Они помолчали. Потом викарий промолвил:

— Теперь мне ясно, что ты имел в виду, когда говорил про «ров в Дофане». Тебе дали в приюте прекрасное образование.

— Да, Библию мы выучили назубок. Саймон, между прочим, тоже знает эту притчу.

— Наверно, знает. Но почему ты так думаешь?

— Когда он услышал, что Патрик возвращается домой, он стал кричать, что этого не может быть, но в глубине души боялся: вдруг это правда? Ведь там, в притче, жертва чудом осталась в живых. И он боялся — вдруг Патрик каким-то чудом тоже остался жив. Я это точно знаю, потому что в день моего приезда он вошел в гостиную напряженный, как струна, явно ожидая, что случится что-то ужасное. И какое же при виде меня он испытал облегчение! Смешно вспомнить.

Брет допил чай и вопросительно посмотрел на викария. Все-таки их разговор облегчил ему душу.

— Саймон, между прочим, сыграл надо мной не одну шуточку. В первый же день он отправил меня проездить Тимбера, не предупредив, что лошадь уже убила человека. Но вы, наверно, полагаете, что тут опять проявилась его «склонность к розыгрышу». А в Бьюресе он перед самым стартом ослабил подпругу на лошади, на которой я собирался выступать. Ну что ж, это, видимо, опять было «чувство юмора».

Викарий внимательно глядел на Брета.

— Я вовсе не защищаю Саймона — у него много слабостей и недостатков. Но одно дело подстроить ловушку — даже смертельно опасную ловушку — самозванцу, человеку, который отобрал у тебя состояние, и совсем другое — убить любимого брата. И почему, кстати, Саймон сразу не заявил, что ты не Патрик, раз он точно это знает?

— По той же причине, по которой этого не сделали вы.

— А… Все просто сочли бы, что он завидует.

— Да. А потом, безнаказанно избавившись от одного Патрика, он был уверен, что ему ничего не будет стоить избавиться и от второго.

— Брет, как бы мне хотелось убедить тебя, что все это плод твоего воображения.

— Вы слишком высокого мнения о моем воображении.

— Тебе надо окинуть честным и критическим взглядом все происшедшее — и ты поймешь, что это чудовищное обвинение выросло у тебя в уме из пустяков. Ты построил его своими собственными руками.