Надо! Не надо! Опять склока под могильной плитой.
Министр Жозеф Фуше выслушивал доклады в своем кабинете и делал пометки на тайных донесениях.
Капитан Готар в своей маленькой клетушке тоже делал записи на клочке бумаги. Какие? Стыдно признаться. Столбики цифр. Сколько, кому и за что должен. Арифметика определяла сознание. И еще требовалось исхитряться, экономить, чтоб набрать необходимую сумму, ну да, на это самое. Конечно, я представлял собой неплохую партию для порядочной девушки из бедной семьи, однако после несчастного романа с Жозефиной мои чувства атрофировались. Выступать в роли соблазнителя? Пардон. Что у меня сохранилось, так это понятие чести. Эпоха бескорыстных мастериц прошла. Молодые вертихвостки жаждали обогащаться (Чем они хуже ростовщиков и спекулянтов? Бесспорно лучше). Я их понимал. Веяние времени. Короче, примерно раз в месяц. Исключительно для здоровья. Я предпочитал платные услуги.
* * *
Подготовленные нами полки уходили в действующую армию, дивизия принимала новых рекрутов. Но сначала устраивали учебный парад, и в этом году маршал Журдан удостоил смотр своим присутствием, а потом соизволил посетить казарму, побеседовать с офицерами. Беседа заключалась в том, что маршал Журдан говорил, а офицерский состав, выпучив глаза и выпятив грудь, благоговейно слушал.
- Слава Франции, наши великие победы - всем мы обязаны гению Императора. Господа офицеры, в ранце каждого солдата лежит маршальский жезл. Чтоб заслужить его, надо проявлять смелость, смелость и еще раз смелость...
(Никто не осмелился почтительно поправить маршала, уточнить, что в данном случае он цитирует не Императора, а Жоржа Дантона.)
- ...и тут нам пример подает сам Император, когда под убийственным огнем взял знамя, шагнул первым на Аркольский мост!
Далее маршал Журдан скромно сообщил, что нечто подобное, разумеется, никак не сравнимое с великим подвигом на Аркольском мосту, произошло в битве при Флерюсе. Огонь неприятеля был так силен, что наши войска заколебались и какие-то части попятились. Но он, Журдан, тогда еще полковник, и маршал Бернадот, тогда еще тоже полковник, подняли древки знамен и повели полки в атаку, и такой был сокрушительный напор, что враг не выдержал, побежал, и победа при Флерюсе решила судьбу Революции.
Господа офицеры стоя аплодировали герою.
* * *
...Все было так. Более того, полковник Журдан разработал диспозицию. Все развивалось согласно его плану, пока наша кавалерия не попала под шрапнельный огонь и не начала улепетывать, увлекая за собой пехоту. "Надо сгруппироваться, - закричал Журдан, - даем команду отступать". "Бернадот, - сказал я, - берите знамя или черт знает что, но так, чтоб солдаты нас видели. Офицеры, вперед!" "Вас перестреляют, как куропаток", - причитал Журдан, но мы уже шли с Бернадотом и Бернадот держал знамя. Воздух свистел и грохотал, но пехота нас увидела. Справа, навстречу противнику, стремительно выдвигался марсельский полк, и очень скоро я заметил, что слева от меня, обнажив саблю, идет Журдан.
Потом я понял, что нам помогло. Передовые части неприятеля бросились преследовать отступающие войска и тем самым помешали своей артиллерии вести прицельную стрельбу. По всем правилам войны мы должны были пятиться ("перегруппировываться" - эвфемизм Журдана). Наша внезапная атака застала противника врасплох и изменила ход сражения.
Однако кому теперь интересно, как все происходило на самом деле? Победителей не судят, победители придумывают лестные для себя легенды, которые входят в учебники Истории.
Вот уж точно, чего не боялся храбрый маршал Жан-Батист Журдан, так это появления в зале неудобного и ненужного ему свидетеля. Комиссар Конвента Сен-Жюст был казнен Девятого термидора на площади Революции. Покойники не воскресают и не корректируют патетических рассказов. А дисциплинированный служака капитан Готар вежливо аплодировал почетному гостю казармы и эгоистически молил Господа Бога даровать ему (Готару, а не маршалу) увольнительную в город, с тем чтобы какая-нибудь красотка с помощью бутылки хорошего вина и профессионального мастерства (плакали мои новые сапоги!) отбила - у Готара, а не у маршала - утомительную привычку вспоминать подробности.
* * *
Август 1806 года выдался ужасный. Немыслимые для Парижа жара и духота. Хотелось раздеться донага, прыгнуть в Сену (и никогда не вылезать из воды) или отлежаться в прохладной темной комнате с закрытыми жалюзи на окнах. Однако ежедневно полк выезжал на полигон в Монтрё, и полковник Паскаль Тордо, командир нового типа - молодой, самоуверенный (он отличился под Аустерлицем), - нещадно гонял эскадроны по самому солнцепеку. В этот день четверо моих новобранцев грохнулись наземь в обмороке. Их облили водой из ведерка и заставили подняться в седла. Я предложил Тордо устроить передышку, подождать, пока солнце не так будет печь. Зачем напрасно мучить ребят? Им еще предстоит хлебнуть лиха.
- Готар... - сказал полковник и начал считать про себя до пяти...
Ну не сложились у нас отношения! Он мне нравился, Паскаль Тордо, энергичный, удачливый, знающий себе цену, а я его явно раздражал. Я был для него музейным экспонатом из прошлого века, сразу родившимся старичком и бездарностью. Думаю, он бы меня вышиб в отставку, но я был единственным в полку, кто обладал тайной удара покойного Лалонда (царство ему небесное!). Правда, Паскаль Тордо утверждал, что в современной войне вольтижировка отошла на второй план, а все решает скоростной маневр. Тем не менее кто-то должен в казарме обучать солдат технике рукопашного боя. То есть Паскаль Тордо был вынужден меня терпеть и, чтоб не срываться в крик, каждый раз говоря со мной, делал паузу. У офицеров его Императорского Величества модна была ироническая интонация
- Готар, - досчитав до пяти, полковник успокоился, - довожу до вашего сведения, что в армии, действующей армии, не существует плохой или хорошей погоды.
Нам в утешение существовал календарь. В августе солнце садится пораньше, и к вечеру полегчало. Мы возвращались серые от пыли, прилипшей к нашим лицам и мундирам. Мой эскадрон замыкал колонну. Вдруг впереди раздались крики: "Да здравствует Император!" Подали команду съехать на обочину. Показались всадники в парадной гвардейской форме, а за ними запряженная шестеркой лошадей золоченая карета с буквой N на дверцах. Поравнявшись с полком, карета сбавила ход. И хоть все знали, что Император в Германии, Паскаль Тордо и старшие офицеры сопровождали карету, сабли наголо.
Солдаты подтянулись, повеселели, а когда отодвинулась красная шторка и из окошка выглянула Императрица, опять грянул приветственный клич: "Vive L'Empereur!"
Карета остановилась. Императрица милостиво улыбнулась Паскалю Тордо. Дала знак приблизиться. Нет, не ему. Майору Дефоржу?
Как боевые офицеры разбирались в державной мимике? Разбирались, понимали без слов. Удивленные взоры обратились на меня.
Я медленно, бочком подъехал на коне. За десять лет я видел ее впервые, и было впечатление, что она совсем не изменилась, годы над ней не властны, такая же красота, разве что более строгая.
Жозефина пристально смотрела на меня. Я пытался расшифровать ее, как всегда, загадочный взгляд Пожалуй, так смотрит принцесса, бывшая Золушкой, случайно попав в свою прежнюю убогую обитель.
"О Боги, неужели я жила тут, в такой нищете?" А я был взволнован, смущен и растроган - меня узнали, меня помнят! Я забыл, что женщины забывают все, кроме давних обид. И публично получил по морде.
- Бедный Жером! - громко и отчетливо сказала Жозефина. - Вы все еще капитан? Это несправедливо. Надо было написать мне прошение.
Я не успел раскрыть рта, как шторка задернулась, вальяжный кучер хлестнул лошадей, и карета с гвардейским эскортом укатила.
Можете вообразить, какие рожи были у офицеров нашего полка, невольных свидетелей этой сцены.
Через неделю Паскаль Тордо торжественно объявил перед строем, что приказом военного министра маршала Бертье мне присвоено звание полковника. Паскаль Тордо старался быть любезным, даже слишком, но глаза его меня не обманывали, в них читалось: "Я заработал свои погоны в боях, кровью, а не по протекции..."
