Литмир - Электронная Библиотека

- Дженни!

- Что?

- Побойся Бога!

- Почему?

- Речь идет об императрице Франции.

- А разве императрица не строчила? Ладно, сегодня оставим Жозефину в покое. Что произошло дальше с Сен-Жюстиком? Помню, помню, капитан Жером Готар. Профессор, умоляю...

Тони вздохнул:

- Это были самые черные годы его жизни.

IV. ПОЛКОВНИК ГОТАР

Это были самые черные годы моей жизни. События неслись стремительно, как конница Мюрата, имперский орел распластал крылья над Бельгией, Голландией, Италией, Баварией. Великая армия разбила свой бивуак на правом берегу Рейна, а мои часы остановились - сломалась пружина, кончился завод.

Десять лет я провел в казарме, обучая новобранцев военному ремеслу. Капитан Готар, инструктор, без всяких перспектив продвижения по службе. Продвигаться можно было в войсках, которые неумолимо продвигались на восток. Но я давно перестал писать рапорты о переводе в действующую армию, их явно клали под сукно. И однажды мне намекнули: не возникай. Я понял, что мне предназначено быть достопримечательностью казармы, своеобразным памятником старины. Наверно, новичкам показывали: вот плац, вот конюшня, вот ворота с вензелями, оставшимися со времен королевской гвардии, а вот капитан Готар, вечный тыловик, который до конца своих дней будет командовать учебным эскадроном.

Менялось начальство, менялся офицерский состав. Как быстро делались карьеры! Мой бывший приятель Отеро получил генеральские эполеты, мой бывший соперник Мишель Ней - маршальский жезл и миллионное состояние, моя бывшая любовница восседала на троне... А я привык за неделю до выдачи жалованья считать мелочь в кармане. Грустная необходимость Мне полагалось 233 франка в месяц. Весьма не густо, учитывая высокие парижские цены. В действующей армии все было за казенный счет, плюс различного рода надбавки. В тыловых гарнизонах офицеры платили из собственного кармана. Я находил такой порядок разумным и рациональным (как и все, что делал Император): люди должны рваться в боевые части, а не отсиживаться на зимних квартирах. Разве я поначалу не рвался? Но, как говорят наши чиновники, меня засунули в шкаф.

Уйти из армии, овладеть другой профессией? Какой? Торговать было бы противно, административные должности, как я догадывался, были для меня закрыты. Десять лет в казарме не прошли бесследно. Командовать эскадроном, рубить головы чучелам, перескакивать на коне изгородь, стрелять в деревянные мишени - вот и все, что я умел. А в казарме крыша над головой, 233 франка, капитанские погоны. И в дивизии ко мне относились с сочувствием, ибо знали мой послужной список: тяжелое ранение при форсировании Самбры, частичная потеря памяти.

На мою беду, память вернулась. Вернулась тогда, когда я осознал, что стал другим человеком. Другой человек в другой жизни. Где революционный энтузиазм площадей, фанатичная жертвенность якобинцев? Куда все подевалось? Народ, который когда-то радостно приветствовал Робеспьера, теперь ликовал при виде Императора. Революционеры-якобинцы, те, кто уцелел, ревностно служили в министерствах. Желчные журналисты, яро разоблачавшие козни агентов Питта, ныне пели дифирамбы властям. Писатели, художники, актеры, ранее кичившиеся своим вольнодумством, на полусогнутых, на четвереньках, ползком пробирались поближе к трону.

Со смешанным чувством я вспоминал наших врагов - Вернио, Жансоне, Гаде и других лидеров жирондистской партии. Ладно. Пусть Так сложилось. Или мы, или они. Но по сравнению с теперешними политиками, обладавшими одним достоинством гибким позвоночником, это были ораторы, мыслители.

Память вернулась. Я как бы очнулся в иной стране. Республиканская Франция, провозгласившая свободу, равенство, братство, сама посадила Бонапарта на трон, дважды открытым голосованием вручив ему полноту власти!

А ведь я уговаривал Робеспьера решиться на диктатуру, я предвидел ее неизбежность. "Я уговаривал, я предвидел..." Это походило на склоку под могильной плитой, где гнили кости моих товарищей и единомышленников. Мы были забыты, никому не нужны. Нас как будто никогда не существовало. Если нас вспоминали, то с ужасом и отвращением.

Разумеется, святотатство, неблагодарность судьбе, однако - клянусь! - я порой завидовал погибшим. Они не ведали, что произошло потом, а я, живой мертвец, заключенный в склеп казармы, наблюдал все воочию.

Парадокс был в том, что Франция получила почти все, о чем я мечтал Рабочие имели хлеб и работу, крестьяне - землю. Главное, во что я вкладывал в свое время столько сил, - была создана Великая Армия, в которой лучшие офицеры выдвигались на командные посты.

Но, словно в издевку, все это произошло вопреки нашим теориям и убеждениям.

Свободе, равенству и братству наш горячо любимый народ предпочел спокойствие, порядок и стабильную зарплату. Генерал Бонапарт повел в Италию голодную, плохо обмундированную армию. В Италии армия, что называется, отъелась и приоделась. По моей теории, грабеж населения подрывал боевой настрой войск. Не тут-то было, итальянская кампания - серия блистательных побед!! Феодальная Европа рушилась не вследствие революционной пропаганды, а благодаря наступлению французских дивизий.

Каюсь, униженно бью себя в грудь - однажды я усомнился в провидческом гении Наполеона Бонапарта. Нельзя, никак было нельзя оставлять экспедиционный корпус в Египте. Одиночное плавание Бонапарта на корвете через Средиземное море, контролируемое полностью эскадрой адмирала Нельсона, представлялось мне чистым безумием. Даже если дико повезет и он доберется до родных берегов, то народ встретит генерала презрением и насмешками: сбежал, бросил армию на погибель...

Франция встретила генерала как Мессию. Пинком под зад Бонапарт прогнал Барраса (я не очень рыдал по этому поводу) и установил консульское правление. И почти тут же исчезли воровство, коррупция, спекуляция, то, чем так прославилась Директория. Народ почувствовал твердую руку.

И тогда я понял, что ничего не смыслю в настоящей Политике, что настоящая Политика (с большой буквы), как и военная стратегия - это искусство появляться в нужный момент в нужном месте, и, на счастье Франции, такой человек появился. Я не смею о нем судить. Он на своем месте, ему решать судьбы страны и Европы. Мое же место - казарма. Мои заботы - подготовка к очередному смотру и подсчеты своих жалких франков, чтоб выкроить себе денежку на рубашки, вино, сапоги.

По-прежнему внимательно я читал газеты и все меньше книг. Сюжетные выдумки романистов казались мне тоскливым бредом по сравнению с причудливыми изгибами моей биографии. Что же касается энциклопедистов, которыми я раньше так увлекался - Руссо, Монтескье, Вольтер, - да, я перечитывал их труды с интересом... и вдруг ловил себя на циничной, озлобленной мысли - дескать, вы целый век искали в муках универсальную истину, а ее играючи нашел генерал Бонапарт. "Во всех запутанных теоретических философских дискуссиях большие батальоны всегда правы".

Оставалась загадка Девятого термидора, над которой, честно говоря, я уже не ломал голову. Те люди, что меня спасли (Зачем? В чем заключалась интрига? Никогда не узнаю!), теперь должны были вести себя тише воды, ниже травы. Ведь полицией правил всемогущий Жозеф Фуше, предатель и мой злейший враг. Тоже романтическая биография: бывший священник, друг и поклонник Робеспьера в Аррасе, комиссар Конвента, потопивший в крови волнения в Лионе (когда я сообщил об этом Робеспьеру, Максимильен отмахнулся: "Жозеф малость перестарался"), и, наконец, организатор Термидорианского заговора.

Жозеф Фуше. Образцовый шеф полиции. Горе мне и горе тем людям, что меня спасли, если сверхсекретное досье попадет ему в руки. Впрочем, я полагал, что мои покровители из той породы людей, которые умеют заметать следы. Между прочим, их давно могли уволить из полицейских служб (сколько было чисток!). Вообще-то мог проводиться (кем?) эксперимент: сломанная карьера, мизерная зарплата, тупой, тяжелый каждодневный труд - и все это в течение долгих лет! подрубали честолюбивые планы человека надежней, чем гильотина. Вот о чем нам надо было задуматься, когда мы устанавливали режим террора. Но у нас не было в запасе долгих лет...

23
{"b":"121829","o":1}