К счастью, ничего жуткого не произошло. Всадники по-прежнему оставались на своих местах. ближайший скелет вздымался прямо над ним, такой же ужасный, как и раньше, и такой же неподвижный.

Изменилось разве что небо — теперь оно было затянуто тяжелыми свинцовыми облаками, возвещавшими о перемене погоды. На земле же все было спокойно, лишь стебли высокой травы слегка колыхались от дуновения ветра.

Лар размышлял о том, что могло угрожать ему здесь, что было такого сверхъестественного или дьявольского в этом месте. Почему он должен бояться этих полуистлевших обломков былой трагедии, разыгравшейся давным-давно, может быть, когда его еще не было на свете? Он слышал много рассказов о жутких и таинственных явлениях, но теперь не верил в них и презирал за трусость тех, кто с суеверным страхом рассказывал о всяких мистических чудесах. Все эти россказни не для него! Лар решительно повернулся к шкатулке и сунул руку внутрь, чтобы взять ожерелье.

Но как только он дотронулся до сокровища, щелкнул замок, и крышка захлопнулась. Лар вскрикнул от боли, почувствовав, как один из острых, как игла, змеиных зубов пронзил запястье до кости. Свободной рукой паренек попытался приподнять тяжелую, снабженную сильной пружиной крышку, но ему это не удавалось. Рану сильно жгло, будто в нее попала кислота. Лар почувствовал, как рука медленно коченеет. К горлу подкатила тошнота.

Наконец, ему все же удалось освободиться от проклятой шкатулки, уже сквозь туман смутно увидев, что с пронзившего его змеиного зуба капала не только кровь, но и тягучий желтый яд. Шатаясь, он побрел назад, к зарослям ольхи, с трудом различая дорогу, ведомый еще не угасшим чувством вернуться домой.

Три дня спустя его нашел отец. С безумным взглядом Лар бродил по заросшему тростником болоту рядом с полем дикого лука. Он не отвечал ни на какие вопросы отца, и, как тот ни тряс его, не произнес ни единого звука. Старик поднял сына на руки и понес домой, где в тревоге ждала их мать.

— Лар! О, Лар, мое дорогое дитя, почему ты меня не послушался? Обещай, что никогда больше не уйдешь от твоей мамы! — обезумевшая от горя женщина вымыла и обтерла мальчика мягким полотенцем, положила на тюфяк перед огнем и сделала припарку на гноящуюся рану.

Через некоторое время, когда отец пошел обратно в поля, она попыталась накормить сына горячим супом, но Лар плотно сжимал зубы. Мать поднесла деревянную ложку к его губам и стала убеждать съесть хоть немного, но Лар внезапно схватил ее руку и сильно укусил. Мать пронзительно закричала и отдернула руку, чувствуя сильное жжение.

Подземная тюрьма, казалось, была насквозь пропитана человеческими страданиями. Зловонная тьма делала почти осязаемым густой туман отчаяния, лишь усугублявшийся благодаря единственному источнику света — тонкому пыльному лучу, падавшему из окна.

Два десятка заключенных бесцельно бродили по камере или сидели на корточках, привалившись к грубым каменным стенам. Некоторые из них были немедийскими рабами, темнолицыми угрюмыми людьми в простых рубахах до колен, перевязанных на поясе истрепанными веревками. Другие, одетые в более пестрые лохмотья, выглядели чужестранцами — это были или беспечные хитроватые уличные воришки из Динандара, или небогатые путешественники, что-то не поделившие с местными властями. Отличились друг от друга заключенные и чисто физически — здесь маялись и плотные дюжие крепыши, слонявшиеся от двери до окна, и измученные пытками доходяги, стонущие по темным углам. Самый несчастный вид был у одного из них, лежавшего лицом вниз на грязном полу прямо посреди камеры, поджав под себя ноги. В таком скрюченном состоянии он лежал уже несколько дней, но именно сегодня почему-то привлеку особое внимание сокамерников.

— Эй, Джайлер! Смотри-ка, никак Столпа окочурился?

— Точно, загнулся парень. Надо унести его отсюда, а то скоро он начнет вонять!

Крепкий, заросший густой бородой арестант, решительно подошел к двери и начал дубасить по ней огромным кулачищем.

— Эй, начальник! Идите сюда! У нас тут один умер сегодня утром! Унесите его, а то он разведет нам червей!

— Уберите его! Он уже воняет! Унесите его! — отдельные крики и вопли слились в нестройный, но мощный хор, к которому присоединились все, кто был способен кричать. За исключением одного.

Это был варвар-северянин, высокий мускулистый парень лет восемнадцати с растрепанными черными волосами и едва пробивающейся бородой. Он был одет, как горожанин, но с первого взгляда видно, что одежда явно с чужого плеча. Он лениво прохаживался вдоль стены. В его неторопливых движениях проглядывалась кошачья гибкость, резко контрастировавшая с грубой и тесной одеждой. Варвар неотрывно смотрел на дверь, время от времени что-то шепча стоявшему рядом о ним головорезу со сломанным носом, который изредка добавлял к общему хору громкие презрительные насмешки.

— Идут! — Ухмыляющееся лицо горбоносого внезапно стало серьезным. — Ну, теперь держись, Конан!

— Ты тоже. Рудо. Да поможет нам Кром!

Со стороны коридора кто-то с силой ударил по двери. Молодой варвар напружинился и замер. Крики его сокамерников стихли.

— Эй, вы, подонки! — загромыхал чей-то голос из-за двери. — Если сейчас же не будет порядка, перестреляю всех, как бешеных псов!

Тот самый бородач, первым поднявший шум в камере, вытянулся перед смотровым отверстием в двери и указал на неподвижную фигуру, распростертую на полу.

— Господин начальник, — почтительно произнес он, — Столпа умер уже несколько часов назад, а камера переполнена, он скоро начнет разлагаться. Мы бы очень хотели, чтобы его унесли отсюда.

— Ах, умер? — насмешливо отозвался невидимый за дверью стражник. — И какой же негодяй задушил его?

Бородач нервно передернул плечами.

— Никто его не трогал, — поспешно проговорил он. — Просто он был совсем уж доходяга. Болел долго, вы же знаете!

— Хоть бы вы все сдохли вместе с ним! — раздраженно пробормотал стражник. — А откуда я знаю, что вы не пытаетесь заморочить мне голову?

Заключенные переглянулись, и по камере пронесся легкий гул недовольства. Горбоносый Рудо быстро шагнул к двери и оттолкнул в сторону бородача.

— Господин начальник, можете сами убедиться…

Он подошел к неподвижному телу, занес назад ногу в котурне и точно рассчитанным движением нанес удар в бок несчастного Столпы, так что тот откатился по скользкому полу на расстояние вытянутой руки.

— Мучения Столпы окончились, господин начальник, — Рудо повернулся к двери и слегка склонил голову. — А наши только начинаются. Так вы возьмете его? Очень просим.

В подземном каземате воцарилось гробовое молчание. Заключенные затаили дыхание, застыв, как камни. За дверью послышались приглушенные голоса, затем стражник рявкнул через глазок:

— Ладно. Но вынесете вы его сами. И только двое из вас, не больше. Ты, Фалмар и…

— Я! — торопливо крикнул Рудо и тут же склонился над Столпой. Бородатый Фалмар подхватил тело с другой стороны и они направились к двери.

Раздался глухой скрежет отодвигаемого засова, и заключенные нервно зашевелились.

Тяжелая дверная панель подалась внутрь.

— Ну, пошли! Да поживее! — Резко скомандовал появившийся и дверном проеме человек в бронзовом шлеме и красном мундире городской гвардии. Подняв арбалет и держа узников на прицеле, гвардеец жестом велел арестантам выходить. Те послушно двинулись вперед вместе со своей ношей. Второй тюремщик ухватился за скобу засова, намереваясь немедленно захлопнуть дверь.

Но как только Рудо и Фалмар прошли через дверь, напряженная скованность заключенных мгновенно исчезла. Они стремительно рванулись к двери. Впереди всех оказался молодой варвар. Северянин схватил за руку тюремщика, стоявшего у двери и резко вывернул ее, втолкнув его самого в камеру. Тем временем Рудо и Фалмар набросились на гвардейца в красном мундире, швырнув в него свою ношу, которая вылетела из их рук с такой силой, что сбила стражника с ног.