Появление живописной группы чернокожих иноземцев во главе с Артемом вызвало у жильцов дома неподдельный интерес. Сбежалась окрестная ребятня, старушки соскочили со своих лавочек и робко приблизились к дакарцам.
– Черны-то как! – слышалось из толпы. – Страсть! Ну галоша галошей… Арапы… И девки с ими…
Пришельцы вращали белками глаз и скалили сахарные зубы в добродушных улыбках.
Бесцеремонно растолкав общественность, Артем вошел в пропахший кошками подъезд и поднялся в студию. Африканцы гуськом следовали за ним. В студии витал застарелый аромат масляных красок и лука. Хозяин, в обществе белобрысого худосочного существа женского пола в накинутом на голое тело халате, сидел перед застеленным газетой столом. На столе предстал классический натюрморт, который так любят рисовать живописцы: рядом с початой бутылкой водки лежали помидоры, сало и хлеб. Пиршество, похоже, только началось.
– Вот, – сообщил Артем, – привел…
– Хелло, – отозвался хозяин. – Располагайтесь, товарищи. А это Зина, – он указал на белобрысую. – Натурщица.
Гости уселись на низкой самодельной застеленной рваными коврами тахте и стали с любопытством оглядываться по сторонам. Стены студии были завешаны и заставлены многочисленными полотнами. Сквозь застекленную часть потолка били лучи неистового августовского солнца. В столбах света клубились пылинки. На крыше возились и ворковали голуби. Обстановка выглядела явно романтической и чуть таинственной. Даже бедная закуска на газетном листе усиливала ощущение вечного праздника творческого духа.
– Эти ребята… то есть господа желают посмотреть… э-э… экспозицию. Вернисаж, одним словом, – запинаясь, сообщил Артем, которого почему-то охватила не свойственная ему робость.
– Вернисэж, вернизэж… – загомонила студенческая пара, услышав знакомое слово.
– Зинуля, покажи… – распорядился хозяин.
Белобрысая натурщица поднялась с табуретки и молча проследовала к ближайшей картине. Халат, как оказалось, был не застегнут, и все ее скромные достоинства были явлены на всеобщее обозрение. Нисколько сим фактом не смущаясь, Зина взяла первое попавшееся под руку полотно и, встав прямо посреди падавшего сверху солнечного столба, подняла картину на вытянутых руках. На полотне был изображен трубящий в горн пионер в коротких штанишках.
– О! – воскликнули студенты, восхищенные не то выправкой юного ленинца, не то пышным желтоватым треугольником волос на Зинином лобке.
– Бесовщина, – недовольно произнес Филаретов. – Убери!
Тогда натурщица начала рыться в груде полотен, потом извлекла еще одну работу и так же вскинула ее ввысь.
На новом полотне оказалась изображена сама Зина, на которой отсутствовал даже халат. Сходство было полным.
Шепот пробежал меж восхищенными зрителями.
– И опять не то, – прокомментировал показ хозяин. В его голосе послышались предвещающие грозу раскаты.
– Давай, Афанасьич, я сам покажу, – вступил в действие Артем, опасаясь непредвиденных ситуаций. Он вытащил из угла домашние заготовки и поставил их перед зрителями.
– Кандинский! – воскликнул догадливый парижский дакарец.
Артем похолодел. Это был действительно Кандинский.
– Ваш Кандинский – говно!!! – неожиданно рявкнул Филаретов. – Мазила бездарный.
– Не горячись, Афанасьич, – успокоил его Артем. – Чего гостей пугаешь? Лучше выпей.
Филаретов охотно наполнил свой стакан, потом, искоса глянув на Зину, плеснул и ей.
– Эти будут? – спросил он у Артема, указывая на африканцев.
– Они водку не пьют.
– Нехристи! Кашасу им подавай? Нет у меня кашасы! – заорал Филаретов, видимо, вспомнив читанного в детстве Жюля Верна.
Гости стали испуганно переглядываться. Артем сделал успокаивающий жест руками.
– Полегче, Афанасьич, – одернул он разбушевавшегося хозяина. – К тебе пришли как к ведущему представителю отечественной живописной школы, а ты вопить начинаешь.
– А чего они Кандинского вспомнили?! Тут я живу, а не Кандинский.
Тоненький Франсуа сделал неопределенное движение пальцами, словно подзывал официанта. Артем прекрасно понял его жест. Он убрал обе картины в сторону, потом достал заранее припасенный холщовый мешок, упаковал полотна сначала в бумагу, а затем в мешок, перевязал бечевкой и вручил Франсуа.
– А деньги? – взволнованно воскликнула молчавшая доселе натурщица.
– Расчет будет произведен через внешнеторговую организацию, – строго сказал Артем. – Вот вам пока пятьсот рублей. А это в качестве утешения. – И он извлек поллитровку.
Супруги-студенты, перерыв все холсты, купили в конце концов пионера с горном и еще одну картину – пейзажик с церквушкой на заднем плане, чем привели хозяина в умиление. Повторяя, что кашасы у него не водится, он все же заставил иностранных гостей выпить с ним. Пригубили по одной, потом по следующей… И веселье понеслось.
Лейла подошла к Зине, по-прежнему пребывавшей в незастегнутом халатике, провела пальцем по пышной растительности и поинтересовалась:
– Est ce colorier? Vrai?[7]
– C'est naturel,[8] – спокойно отозвалась натурщица…
И они принялись оживленно щебетать по-французски. В разговор включились и остальные гости. Только Филаретов не принимал участия во всеобщем веселье. Он, пригорюнившись, сидел за столом. По бородатому лицу текли слезы. Живописец что-то невнятно бормотал про бедственное положение российской творческой интеллигенции, не имеющей средств на покупку кашасы.
Улучив момент, когда веселье полностью захватило массы, Франсуа толкнул Артема в бок и попросил отвести его в туалет. Гид привел африканца в нужное место и хотел было удалиться, но Франсуа знаками показал, что Артем должен остаться. Недоумевая, Артем выполнил просьбу Франсуа. Возможно, у них в Дакаре такой обычай, решил он. Один справляет нужду, а другой охраняет, чтоб крокодил, скажем, не утащил.
Скоро послышался шум спускаемой воды, на пороге «комнаты уединения» показался явно довольный Франсуа и протянул Артему какой-то сверток. Тот от неожиданности отпрянул. Сие действие не поддавалось объяснению. Однако Франсуа, вытаращив и без того большие глаза, настойчиво совал сверток Артему. Наконец тот решился взять странный подарок и чуть не уронил его на пол, настолько сверток оказался тяжел.
– Money… денга… бери… – скороговоркой пробормотал Франсуа. И только тут Артем понял, что сверток представлял собой пояс, находившийся на теле дакарца и совершенно незаметный под широкими одеяниями. В поясе, судя по изрядному весу, было золото.
– Ну вот, – сказал на следующий день старичок Колычев, высыпав на стол содержимое пояса. – Все прошло как нельзя лучше. – Он стал пересыпать золотые монеты из ладони в ладонь, видимо, наслаждаясь их звоном. – Когда-то у нашего семейства их имелось неизмеримо больше, а теперь… – он вздохнул и махнул рукой. – Но и это тоже неплохой куш. Обрати внимание, монеты только царской чеканки. Теперь нужно их реализовать и поделить навар. А, сынок?! Доволен?! Куплю «Победу». Тебе нравится «Победа»? Запишу ее, конечно, на себя, чтоб не возникало лишних разговоров, но водить будешь ты. Или нет, не «Победу». Сейчас, говорят, какой-то новый автомобиль появился? Еще шикарнее.
– «Волга», – подсказал Артем.
– Вот-вот. Купим «Волгу» и двинем в Крым. Ты за рулем, мы с Лидой сзади. Высадишь нас в каком-нибудь пансионате, а сам – вперед по побережью. Все девицы твоими будут.
– Тут на десять «Волг» хватит, – осторожно заметил Артем.
– И жилищные условия тебе пора улучшить. А то что же получается. Живешь в коммуналке, да еще в бараке. Пора переселяться в более приличное место. Учиться еще год осталось? Нужно о трудоустройстве подумать. Ты как, в столице желаешь остаться, а может быть, тебя грандиозные стройки привлекают или целина?..
– Я бы предпочел Москву, – скромно сообщил Артем.
– Нет проблем. Художественно-реставрационная мастерская тебя устроит? Помогу чем могу. Ты же для меня – как сын. А к родным детям нужно относиться бережно, иначе они стариков забывают.
