Надежда, промелькнувшая в Вериных глазах, погасла, сменившись беспросветной тоской. Она догадалась.

– Гонишь меня?

Бондарь отвел взгляд:

– Домработница мне не полагается по чину.

– А жена?

– Жена у меня уже есть, и это не тот случай, когда можно получить развод.

Потока слез, который ожидал увидеть Бондарь, не последовало, хотя Верины ресницы подозрительно заискрились.

– Женя, я все понимаю, но зачем обязательно расставаться? – Неожиданно она заговорила не свойственным ей голосом, более уместным для какой-нибудь «мыльной оперы». – Я могу ждать тебя сколько понадобится. Уезжай, приезжай, только не гони меня.

– Прекрати изображать из себя приблудную собачонку. – Щека Бондаря дернулась.

– Пусть приблудная! – Вера сердито смахнула готовую сорваться с ресницы слезинку. – Зато верней не бывает.

– И назойливее.

Вырвалось – не поймаешь. Вера вздрогнула как от пощечины. Молча встала. Молча подошла к стулу, на котором висела одежда. Ее лицо не просто побледнело, оно сделалось таким белым, что казалось отлитым из алебастра. Никогда еще Бондарю не доводилось видеть столь бледных девушек со столь черными волосами. Словно не Вера находилась перед ним, а оживший манекен.

Но манекены не умеют самостоятельно одеваться. И на щеках манекенов не бывает пятен от зарубцевавшихся шрамов. Вера, механически натягивающая платье, была живая, вот почему выражение ее лица было страдальческим. Тронь – лопнет как натянутая струна.

Бондарь поспешно закурил, пряча глаза за прозрачной дымовой завесой. Что он наделал! Зачем оттолкнул от себя эту девушку? Другой такой не найти. В Вере имелось все, что только может пожелать мужчина. Она искренняя – и в постели, и на людях. Не зануда, не жадина, не ханжа. В ней есть дух авантюризма, она бесстрашна, находчива, неприхотлива. Она не сует нос в чужие дела, вернее, делает это с деликатностью, которая редко присуща женщинам. А главное, кажется, она действительно любит его, Бондаря. Возможно, Вера – единственный человек на свете, которому он по-настоящему нужен. Доверить ей заботы о своей персоне на всю оставшуюся жизнь?

Почему бы и нет? – промелькнуло в голове Бондаря, пока Вера, не удостаивая его взглядом, как попало запихивала в сумку вещи. Еще несколько минут, и она исчезнет из его квартиры, оставив после себя лишь воспоминания, смутные, как запах ее любимых духов. Он снова останется один. Книги, телевизор и сигареты, сигареты, сигареты – штабеля выкуренных сигарет, горы пепла и неизбежная горечь, избавиться от которой так же невозможно, как от чувства вины.

Никто не встретит Бондаря после работы, похваляясь совершенно необыкновенными варениками с такой же необыкновенной поджаркой. Никто не обидится на него за категорический отказ от совместного похода по магазинам. Ему не сообщат, что ждут от него ребенка. Не приревнуют его. Не заставят хлебать чай с малиной во время простуды. Сам за себя. Для себя – тоже сам. Чего ради? Во имя сохранения маленького холостяцкого рая с дырявыми носками, сутки напролет киснущими в стиральном порошке? Но ведь если существует рай, то и от ада тоже никуда не деться. Хм, холостяцкий ад. Звучит мрачновато. Так и веет безысходностью от такого словосочетания.

Бондарь сделал жадную затяжку, укоротив сигарету сразу на сантиметр.

Вера уже утрамбовала тряпки в сумку и теперь яростно дергала замок «молнии», тщетно пытаясь закрыть его поверх встопорщившегося свитера. Свитер упорно не желал вминаться внутрь. Он понимал, что сейчас от него зависит будущее хозяйки.

Прикуривая одну сигарету от другой, Бондарь вдруг представил себе, как он произносит слова, которые способны остановить Веру:

«Довольно суетиться. Угомонись и послушай, что я тебе скажу. Вера, я люблю тебя».

«Нет! – встряхнет она волосами. – Поздно, Женя. Я ухожу».

«Ты не уходишь, а выходишь».

«Выхожу?»

«Да, – кивнет он. – Замуж. За меня».

Она вздрогнет. Недоверчиво посмотрит на него. У нее задрожат губы.

«Ты действительно предлагаешь мне это?» – спросит она, запинаясь.

«Да, именно это, – откликнется он, сопровождая свои слова новым утвердительным наклоном головы. – И я говорю от всего сердца».

Она поспешно закроет лицо руками, словно не желая видеть, как сказочный мираж растает перед ее глазами. А когда руки бессильно упадут вниз, окажется, что под ними успела появиться робкая улыбка.

«Прости меня, Женя, – скажет она. – Я знаю, что ты не переносишь женских слез, но ничего не могу с собой поделать. Единственным оправданием мне служит то, что я плачу от счастья. Все произошло так неожиданно. Конечно, я выйду за тебя замуж. Хоть прямо сейчас».

Бр-р! Бондарь передернулся. Получится очень пошло и очень трогательно. А платой за трогательную пошлятину будет вся дальнейшая жизнь. Две жизни. Та, что принадлежит Бондарю, и та, на которую он не имеет ни малейшего права. Чужая жизнь. Верина.

– Помочь? – спросил он, наблюдая за ее возней.

– Без тебя обойдусь! – непримиримо пропыхтела она. – И сейчас, и в дальнейшем. Забудь о моем существовании. Меня больше нет. Я для тебя умерла, ясно?

«Скорее, я для тебя, – мысленно поправил ее Бондарь. – И никто не узнает, где могилка моя».

Вслух он больше не проронил ни слова. Говорить было не о чем.

Так и не застегнув сумку, Вера с натугой оторвала ее от пола и поволокла к выходу, едва не переламываясь в талии. Возня, затеявшаяся в прихожей, длилась недолго и завершилась грохотом, напоминающим выстрел. Зато потом стало тихо. Слишком тихо, чтобы радоваться вновь обретенной свободе. Одиночество подступило вплотную, давая знать о себе звоном в ушах. Или это резонировало эхо? Все-таки Вера здорово хлопнула дверью на прощанье.

Бондарь погасил окурок в пепельнице и провел пальцами по подбородку, пробуя на ощупь пробивающуюся сквозь кожу щетину. «Вставай и ступай бриться», – строго сказал он себе, и действительно поднялся на ноги, но отправился не в ванную, а к окну, выходящему во двор.

Вывалившаяся из подъезда Вера топала прямо по лужам, не разбирая дороги. Сумка заставляла ее клониться к земле, словно там не одежда лежала, а пудовые гири. Девушке приходилось нелегко, это было видно невооруженным глазом. Она не шла, а ковыляла. «Подранок», – подумалось Бондарю.

В памяти всплыли читанные в детстве охотничьи истории про птиц, прикидывающихся ранеными, чтобы увести хищников подальше от родного гнезда. Женщины применяли аналогичную тактику, только конечная цель у них была иная. Не увести подальше, а подманить поближе. Слабый пол. Униженные и оскорбленные.

Бондарь стоял у окна до тех пор, пока Вера не скрылась за углом, а потом мысленно пожелал ей счастливого пути. Не пропадет, решил он, возвращаясь на середину опустевшей комнаты. Сознание того, что она ушла по собственной воле, хлопнув дверью, поможет ей смириться с разлукой. Что ж, дай бог, чтобы ей стало от этого легче. Хоть кому-то будет легче. И, уж конечно, не Бондарю.

Поколебавшись, он выкурил третью сигарету и только потом поплелся в ванную бриться. Особой необходимости в этом не было, поскольку ночь предстояло провести в гордом одиночестве, но свежевыбритым Бондарь почувствовал себя лучше. Не настолько хорошо, чтобы распевать песни, но и не настолько плохо, чтобы распивать спиртные напитки.

Наградой за примерное поведение стала поощрительная улыбка покойной жены, почудившаяся Бондарю, когда неведомая сила заставила его открыть семейный альбом с фотографиями. Семьи не было, а альбом сохранился. И Наташа ободряюще смотрела на Бондаря с каждого снимка, безмолвно внушая, что все в порядке, все нормально.

Он не поверил, но, укладываясь на жесткий диван, хмурился не так сильно, как обычно. Он и совесть уснули одновременно.

Если бы господина Бабича отлили из чистого золота в натуральную величину, то оригинал все равно стоил бы дороже своей драгоценной копии. Другой бы, зная себе цену, перемещался по жизни степенно и важно, словно между ногами у него подвешена пара яиц Фаберже. Бабич же был суетлив и юрок, как одесский портной, одолеваемый паразитами. Скок-поскок, одна нога здесь, другая там. Правая рука перечисляет миллионы на приобретение госсобственности, а левая чешет голову, в которой не укладываются десятизначные числа полученных прибылей. Пока так называемые партнеры по так называемой коммерческой деятельности прикидывают бизнес-план к носу, Бабич – шмыг, и в дамки. Они что-то там пережевывают да рассусоливают, а он уже в списке российских миллиардеров журнала «Форбс» фигурирует. Живчик. Непоседа. Ни минуты покоя, как у того сыра, катающегося в масле.