Два дня без супа – это, понятное дело, никуда не годится. А десять суток без маковой росинки во рту, это как? С ежедневными марш-бросками по 50 километров, почти без сна, с привалами посреди чуть прихваченных морозцем топей. А в конце последнего броска, после которого все как один участники забега блевали кровью, им устроили еще одно испытание, решающее. Молодым лейтенантам, приплевшимся в часть, показали выводок щенков гарнизонной овчарки Маты Хари, запертых в отдельном вольере, и сказали, что это их сегодняшний ужин. Не мерзкие крысы, не отвратительные многоножки, даже не усатые рыжие тараканы, к которым начинающие спецназовцы уже даже как-то привыкли. Забавные мохнатые цуцики, похожие на медвежат. Любимчики гарнизона. Пять щенков на восьмерых парней, полумертвых от истощения. Никто из них не отказался от предложенного угощения, никто. Несмотря на то, что щенков предстояло сожрать сырыми, а умертвлять их пришлось голыми руками…

– … руками?

Хват непонимающе уставился на сестру:

– Что ты сказала?

– Я спрашиваю: что у тебя с руками? Все костяшки на кулаках ободраны. Опять кому-то мозги вправлял? Справедливость восстанавливал?

– Как вы могли подумать обо мне такое, сеньорита? – воскликнул Хват с укоризной. – Разве я похож на идеалиста? На дворе двадцать первый век. Какие мозги, какая справедливость? Откуда?

– В чем же тогда дело?

– Я дяде Васе Полищуку помогал пожитки грузить, – пояснил Хват. – Его то ли риелторы, то ли маклеры, то ли какие-то другие сволочи в Солнечногорск сбагрили, якобы с последующей доплатой. Денег на переезд не дали, пообещали на месте рассчитаться. А у него мебель добротная, массивная, сталинской эпохи. Один только шифоньер полтонны весит. Попробуй такой шкафчик в лифт протиснуть, а потом погляди на свои руки.

– Не морочь мне голову! – воскликнула Катя. – Так руки только в драке можно изуродовать, я знаю.

Она знает! Что она может знать, женщина?! Хват досадливо крякнул. Не рассказывать же сестренке о том, что он никак не мог повредить себе кулаки в результате заурядного мордобоя, разве что при стычке с каким-нибудь сверхпрочным киборгом. Челюсть свернуть противнику – это всегда пожалуйста, это с превеликим удовольствием. Но калечить при этом собственные руки?.. Фи, с какой стати?

Между тем Катина нотация еще только начиналась.

– И потом, – развивала она тему, – что это еще за новости: на чужого дядю ишачить? Тебе на выпивку не хватало, что ли? Ты опустился настолько, что за бутылку готов соседскую мебель на горбу таскать?

– Ну, предположим, к ларечнику Гунькину я бы и за ящик «Камю» в грузчики не нанялся, – возразил Хват. – Милицейский полкан Ларин от меня тоже помощи не дождется. А вот дяде Васе я всегда готов подсобить. Даром. Он, дядя Вася, пенсионер, пережиток прошлого. Он, представь себе, еще те времена помнит, когда люди просто так друг другу помогали, безвозмездно.

– Ты сам пережиток прошлого, – заявила Катя, которой нынче было невозможно потрафить. – Ископаемый реликт. Все твои сверстники давно на иномарках разъезжают, собственные фирмы пооткрывали, деньги делают, а ты?

– Деньги делают? – восхитился Хват. – На монетном дворе? Или же фальшивые штампуют?

– Паясничаешь? Ну-ну. – Катя поджала губы, сделавшись сразу лет на пять старше, чем на самом деле. – Это все, что мы умеем: шутки шутить да кулаками махать. Вот заберут тебя однажды за хулиганство в милицию, я тебе передачи носить не стану. Даже не надейся.

– Как же я проживу без моих любимых пирожков с капустой? – ужаснулся Хват. – Ты обрекаешь меня на голодную смерть, Катерина. Что ж, придется наедаться впрок. – Он сунул в рот очередной пирожок, восхищенно зажмурился и энергично заработал челюстями, перемалывая ненавистную начинку. – М-м, объедение. Каждый новый пирожок вкуснее предыдущего. Заколдованные они у тебя, что ли?

– Не подлизывайся, – сказала Катя, изо всех сил сдерживая счастливую улыбку. – Думаешь, я поверила твоим россказням про дядю Васю и его неподъемный шкаф? Ты дебошир и разгильдяй, Михаил. Нет к тебе снисхождения.

Все, что оставалось Хвату, это удрученно вздохнуть. Когда женщинам врешь, они только глазами хлопают, внимая каждому твоему слову. Если же ты сдуру решишь выложить им правду, они, как правило, считают тебя отъявленным лжецом. Опыт подобного рода у Хвата имелся. Богатый опыт. Разнообразный – дальше некуда.

Его служба в ГРУ была негласной, официально он участия в боевых действиях не принимал, а самой его «горячей точкой», про которую было известно родным, считалась Ялта. Он, Хват, там якобы пузо все прошлое лето грел, а на самом деле пропадал (и чуть не пропал насовсем) на границе с Афганистаном. Злой выдался год, смертоносный, огнедышащий. Тогда к пограничной дивизии Туркестана был прикомандирован батальон спецназа ГРУ, помогающий туркменам перекрыть маршруты поставок опия. Одним из подразделений батальона командовал капитан Хват. Задачи, поставленные перед ним, выглядели предельно ясно: разведка, уничтожение отрядов и лагерей контрабандистов, минирование караванных троп, установка разведывательно-сигнализационной аппаратуры.

Всего-то навсего. Чего же тут сложного? Если записать на листочке по пунктам, то задание может показаться проще пареной репы. Вот только никто Хвату никаких листочков не выдавал. Честно говоря, в том пекле, где он со своим взводом побывал, даже задницу не всегда было чем подтирать, не говоря уж о том, что в любой момент эту самую задницу могло оторвать к чертовой матери, а кровь там лилась обильнее, чем вода. И земля была такая твердая, что могилу хрен выдолбишь. Даже в пропитанной кровью земле. Даже в щедро политой твоими слезами и потом. Даже в изгрызенной твоими зубами.

Вы скажете: спецназовцы не плачут. Не совсем так. Но то, что вы никогда не увидите их слез, так это сущая правда. Потому как хрена с два вы сунетесь в то чертово пекло, где может произойти подобный казус. А ежели сунетесь, то все равно не выживете, чтобы рассказать, отчего и как может заплакать мужик, прошедший огонь, воду и медные трубы. Возвращаются всякий раз они, спецназовцы, выгоревшие внутри дотла, дочерна загоревшие снаружи.

«Как отдохнул, братишка?» – «Нормально, сестренка. Все бока на пляже отлежал, а на шашлык так даже глядеть не могу, воротит».

Отчасти это было правдой. Кто видел, во что превращается экипаж бронетранспортера после прямого попадания из «мухи», тот знает. А кто знает, тот помалкивает. Но всякий раз, когда видит перед собой жареное мясо, невольно вспоминает Афганистан.

Или Анголу. Или Никарагуа, Намибию, Чечню, Грузию, Ирак, Сирию, Ливан. Мало ли куда могут направить на «военную переподготовку». Мало ли где ты можешь очутиться во время очередной «загранкомандировки». Для Михаила Хвата непрекращающаяся война началась в городе Грозный образца года одна тысяча девятьсот девяносто пятого, богом проклятого, диаволом освященного.

Эх, и дров же тогда наломали!.. Эх, и человеческих же судеб искалечили!..

Больше всего трупов и сожженной техники попадалось на подступах к железнодорожному вокзалу. Не чеченских трупов. Наших. Это лежал, по уши в грязи, кровавой коросте и копоти, почти весь личный состав майкопской бригады, расстрелянной праздничной новогодней ночью с 94-го на 95-й.

«С Новым годом, дорогие россияне. С новым счастьем, понимаешь».

Когда первый батальон выбил духов из здания вокзала и выдалась передышка, младший лейтенант Хват осторожно снял с себя нательный крестик и надел его на шею умирающему помкомвзвода Пташечкину. Вдруг крестик послужит парню пропуском на небеса, если есть они, небеса, за завесой черного дыма, полощущегося над городом. В Грозном горело все, даже то, что гореть по своей природе не могло… однако горело, полыхало, плавилось. Земля, асфальт, стены домов, вывороченные рельсы, канализационные люки. В клубах дыма чудились предсмертные корчи насквозь грешных и все же невинных душ.

Хват расставался с крестом без сожаления. В этом огненном аду божьи законы все равно не действовали, не могли действовать.